Эссе и стихи из журнала "Карусель"
вернуться

Набоков Владимир Владимирович
Шрифт:

Встреча

И странной близостью закованный…

А. Блок
Тоска, и тайна, и услада…Как бы из зыбкой чернотымедлительного маскарадана смутный мост явилась ты.И ночь текла, и плыли молчав ее атласные струитой черной маски профиль волчийи губы нежные твои.И под каштаны, вдоль канала,прошла ты, искоса маня;и что душа в тебе узнала,чем волновала ты меня?Иль в нежности твоей минутной,в минутном повороте плечпереживал я очерк смутныйдругих – неповторимых – встреч?И романтическая жалостьтебя, быть может, привелапонять, какая задрожаластихи пронзившая стрела?Я ничего не знаю. Страннотрепещет стих, и в нем – стрела…Быть может, необманной, жданнойты, безымянная, была?Но недоплаканная горестьнаш замутила звездный час.Вернулась в ночь двойная прорезьтвоих – непросиявших – глаз…Надолго ли? Навек? Далечеброжу и вслушиваюсь яв движенье звезд над нашей встречей…И если ты – судьба моя…Тоска, и тайна, и услада,и словно дальняя мольба…Еще душе скитаться надо.Но если ты – моя судьба…

1923 г.

Песня

Верь: вернутся на родину все,вера ясная, крепкая: с севералыжи неслышные, с юга ночная фелюга.Песня спасет нас. Проулками в горушел я, в тяжелую шел темноту,чуждый всему – и крутому узоручерных платанов, и дальнему споруволн, и кабацким шарманкам в порту.Ветер прошел по листам искривленным,ветер, мой пьяный и горестный брат,и вдруг затих под окном озаренным:ночь, ночь – и янтарный квадрат.Кто-то была та, чей голос горящийрусскою песней гремел за окном?В сумраке видел я отблеск горящий,слушал ее под поющим окном.Как распевала она! Проплывалосердце ее в лучезарных струях,как тосковала, как распевала,молясь былому в чужих краях,о полнолунье небывалом,о небывалых соловьях.И в темноте пылали звуки, —рыдающая даль любви,даль – и цыганские разлуки,ночь, ночь – и в роще соловьи.Но проносился ветер с морядыханьем соли и вина,и гармонического горяспадала жаркая волна.Касался грубо ветер с моряглициний вдоль ее окна,и вновь, как бы в блаженстве горя,пылала звуками она…О чем? О лепестке завялом,о горестной своей красе,о полнолунье небывалом,о небывалом — ветер! Вернутся на родину все,вера ясная, крепкая: с севералыжи неслышные, с юга ночная фелюга… Все.

1923 г.

Прованс

1
Как жадно, затая дыханье,склоня колена и плеча,напьюсь я хладного сверканьяиз придорожного ключа.И, запыленный и счастливый,лениво развяжу в тениевангелической оливысандалий узкие ремни.Под той оливой, при дороге,бродячей радуясь судьбе,без удивленья, без тревоги,быть может, вспомню о тебе.И пеньем дум моих влекома,в лазури лиловатой дня,в знакомом платье незнакома,пройдешь ты, не узнав меня.
2
Слоняюсь переулками без цели,прислушиваюсь к древним временам:при Цезаре цикады те же пели,и то же солнце стлалось по стенам.Поет платан, и ствол в пятнистом блеске;поет лавчонка; можно отстранитьлегко звенящий бисер занавески:поет портной, вытягивая нить.И женщина у круглого фонтанапоет, полощет синее белье,и пятнами ложится тень платанана камни, на корзину, на нее.Как хорошо в звенящем мире этомскользить плечом вдоль меловых оград,быть русским заблудившимся поэтомсредь лепета латинского цикад!

Сольес-Пон

1923 г.

«Зовешь, – а в деревце гранатовом совенок…»

Зовешь, – а в деревце гранатовом совенок полаивает, как щенок.В вечерней вышине так одинок и звонок луны изогнутый клинок.Зовешь, – и плещет ключ вечернею лазурью. Как голос твой, вода свежа,и в глиняный кувшин, лоснящийся глазурью, луна вонзается дрожа.

26 июля 1923 г.

«Как бледная заря, мой стих негромок…»

Как бледная заря, мой стих негромок, и кратко звуковое бытие,и вряд ли мой разборчивый потомок припомнит птичье прозвище мое.Что ж делать, муза, жизнь моя. Мы будем в подстрочном примечанье скромно жить.Не прозвенеть, не высказать мне людям, что надо Божьей тенью дорожить.Что Божья тень волнистая сквозь наши завесы разноцветные видна;что день и ночь – две дорогие чаши живой воды и звездного вина.Не прозвенеть, не высказать – и скоро мою забудут бледную зарю,и первая забудет та, которой последние лучи я подарю.И все же, муза, счастлив я… Ты нежность, ты – тишина; с тобой нельзя грустить;ты в пенье дней житейскую мятежность, как лишний слог, не можешь допустить.

31 августа 1923 г.

«Ночь свищет, и в пожары млечные…»

Ночь свищет, и в пожары млечные,в невероятные края,проваливаясь в бездны вечные,идет по звездам мысль моя,как по волнам во тьме неистовой,где манит Господа рукарастрепанного, серебристого,скользящего ученика…

2 сентября 1923 г.

«Я помню в плюшевой оправе…»

Я помню в плюшевой оправедагеротипную мечту —и очи в северной дубраве,и губы в громовом порту.Но ты… Прямой и тонкой тенью,как бы ступая по стеклу,внимая призрачному пенью,вникая пристально во мглу, —во мглу, где под железным кленомя ждал, где, завернув с угла,сквозные янтари со стономтекли в сырые зеркала, —безгласно в эту мглу вошла ты,и все, что скучно стыло встарь,все сказкой стало: клен зубчатый,геометрический фонарь…Ты… Платье черное мне снится,во взгляде сдержанный огонь,мне тихо на рукав ложитсяпродолговатая ладонь.И вдруг, улыбкою нежданнойблеснув, указываешь мне:клин теневой, провал обманныйна бледной, на косой стене.Да, правда: город угловатыйиграет жизнью колдовскойс тех пор, как в улицу вошла тысвоей стеклянною стопой.И в этом мире небываломтеней и света мы одни.Вчера нам снились за каналомвенецианские огни.И Гофман из зеркальной дверивдруг вышел и в плаще прошел,а под скамьею в темном скверея веер костяной нашел.И непонятный выступ медныйгорит сквозь дальнее стекло,а на стене, косой и бледной, —откуда? – черное крыло.Гадая, все ты отмечаешь,все игры вырезов ночных,заговорю ли – отвечаешь,как бы доканчивая стих.Таинственно скользя по гласным,ты шепчешь, замираешь ты,и на лице твоем неясномловлю я тень моей мечты.А там над улицею сонной,черты земные затая,стеною странно освещеннойстоит за мною жизнь моя.