Эссе и стихи из журнала "Карусель"
вернуться

Набоков Владимир Владимирович
Шрифт:

1924 г.

Об ангелах

1
Неземной рассвет блеском облил…Миры прикатили: распрягай!Подняты огненные оглобли.Ангелы. Балаган. Рай.Вспомни: гиганты промахивают попарно,торгуют безднами. Алый парот крыльев валит. И лучезарнокипит божественный базар.И в этом странствуя сиянье,там я купил – за песнь одну —женскую душу и в придачу нанялсамую дорогую весну.
2
Представь: мы его встречаемвон там, где в лисичках пень,и был он необычаен,как радуга в зимний день.Он хвойную занозуиз пятки босой тащил.Сквозили снега и розыпраздно склоненных крыл.Наш лес, где была черникаи телесного цвета грибы,вдруг пронзен был дивным крикомзолотой, неземной трубы.И он нас увидел; замер,оглянул людей, лесиспуганными глазамии, вспыхнув крылом, исчез.Мы вернулись домой с сырымигрибами в узелкеи с рассказом о серафиме,встреченном в сосняке.

1924 г.

Смерть

Утихнет жизни рокот жадный,и станет музыкою тишь,гость босоногий, гость прохладный,ты и за мною прилетишь.И душу из земного мракаподнимешь, как письмо, на свет,ища в ней водяного знакасквозь тени суетные лет.И просияет то, что соннов себе я чую и таю,знак нестираемый, исконный,узор, придуманный в раю.О, смерть моя! С землей уснувшейразлука плавная светла:полет страницы, соскользнувшейпри дуновенье со стола.

1924 г.

Скитальцы

За громадные годы изгнанья,вся колючим жаром дыша,исходила ты мирозданья,о, косматая наша душа.Семимильных сапог не обула,и не мчал тебя чародей,но от пыльных зловоний Стамбуладо парижских литых площадей,от полярной губы до Бискры,где с арабом прильнула к ручью,ты прошла и сыпала искры,если трогали шерсть твою.Мы, быть может, преступнее, краше,голодней всех племен мирских.От языческой нежности нашейумирают девушки их.Слишком вольно душе на свете.Встанет ветер всея Руси,и душа скитальцев ответит,и ей ветер скажет: неси.И по ребрам дубовых лестницмы прикатим с собой на пирбочки солнца, тугие песнии в рогожу завернутый мир.

1924 г.

На рассвете

Я показывал твой смятый снимоктрем блудницам. Плыл кабак ночной,Рассвело. Убогий город вымокв бледном воздухе. Я шел домой.Освещенное окно, где черныйчеловечек брился, помню; стонпервого трамвая; и просторный,тронутый рассветом небосклон.Боль моя лучи свои простерла,в небеса невысохшие шла.Голое переполнялось горлосудорогой битого стекла.И окно погасло: кончил бриться.День рабочий, бледный, впереди.А в крови все голос твой струится:навсегда, сказала, уходи.И подумала; и где-то капалкран; и повторила: «навсегда».В обмороке, очень тихо, на полтихо соскользнула, как вода.

Берлин

8 февраля 1924 г.

Гость

Хоть притупилась шпага, и сутулей вхожу в сады, и запыленмой черный плащ, – душа все тот же улей случайно-сладостных имен.И ни одна не ведает, внимая моей заученной мольбе,что рядом склеп, где статуя немая, воспоминанье о тебе.О, смена встреч, обманы вдохновенья. В обманах смысл и сладость есть:не жажда невозможного забвенья, а увлекательная месть.И вот душа вздыхает, как живая, при убедительной луне,в живой душе искусно вызывая все то, что умерло во мне.Но только с ней поникну в сумрак сладкий, и дивно задрожит она,тройным ударом мраморной перчатки вдруг будет дверь потрясена.И вспомнится испанское сказанье, и тяжко из загробных странсмертельное любви воспоминанье войдет, как белый великан.Оно сожмет, торжественно, без слова, мне сердце дланью ледяной,и пламенные пропасти былого вдруг распахнутся предо мной.Но, не поняв, что сердцу нежеланна, что сердце темное мертво,доверчиво лепечет Донна Анна, не видя гостя моего.

1924 г.

Кубы

Сложим крылья наших видений.Ночь. Друг на друга дома угламивалятся. Перешиблены тени.Фонарь – сломанное пламя.В комнате деревянный ветер коситмебель. Зеркалу удержать трудностол, апельсины на подносе.И лицо мое изумрудно.Ты – в черном платье, полет, поэмачерных углов в этом мире пестром.Упираешься, траурная теорема,в потолок коленом острым.В этом мире страшном, не нашем, Боже,буквы жизни и целые строкинаборщики переставили. Сложимкрылья, мой ангел высокий.

1924 г.

Стансы

Ничем не смоешь подписи косойсудьбы на человеческой ладони,ни грубыми трудами, ни росойвсех аравийских благовоний.Ничем не смоешь взгляда моего,тобой допущенного на мгновенье.Не знаешь ты, как страшно волшебствобесплотного прикосновенья.И в этот миг, пока дышал мой взгляд,издалека тобою обладавший,моя мечта была сильней стократтвоей судьбы, тебя создавшей.Но кто из нас мечтать не приходилк семейственной и глупой Мона Лизе,чей глаз, как всякий глаз, составлен былиз света, жилочек и слизи?О, я рифмую радугу и прах.Прости, прости, что рай я уничтожил,в двух бархатных и пристальных мирахединый миг как бог я прожил.Да будет так. Не в силах я тебеоткрыть, с какою жадностью певучей,с каким немым доверием судьбеневыразимой, неминучей…