Эссе и стихи из журнала "Карусель"
вернуться

Набоков Владимир Владимирович
Шрифт:

4. «Вечер дымчат и долог…»

Вечер дымчат и долог:я с мольбою стою,молодой энтомолог,перед жимолостью.О, как хочется, чтобытам, в цветах, вдруг возник,запуская в них хобот,райский сумеречник.Содроганье – и вот он.Я по ангелу бью,и уж демон замотанв сетку дымчатую.

5. «Какое б счастье или горе…»

Какое б счастье или горени пело в прежние года,метафор, даже аллегорийя не чуждался никогда.И ныне замечаю с грустью,что солнце меркнет в камышах,и рябь чешуйчатее к устью,и шум морской уже в ушах.

Итака 1950-е гг.

6. Сон

Есть сон. Он повторяется, как томныйстук замурованного. В этом снекиркой работаю в дыре огромнойи нахожу обломок в глубине.И фонарем на нем я освещаюслед надписи и наготу червя.«Читай, читай!» – кричит мне кровь моя:Р, О, С, – нет, я букв не различаю.

7. «Зимы ли серые смыли…»

Зимы ли серые смылиочерк единственный? Эхо ливсе, что осталось от голоса? Мы ли поздно приехали?Только никто не встречает нас. В домерояль – как могила на полюсе. Вот тебеласточки. Верь тут, что, кроме пепла, есть оттепель.

Какое сделал я дурное дело

Какое сделал я дурное дело,и я ли развратитель и злодей,я, заставляющий мечтать мир целый о бедной девочке моей [24] .О, знаю я, меня боятся люди,и жгут таких, как я, за волшебство,и, как от яда в полом изумруде, мрут от искусства моего.Но как забавно, что в конце абзаца,корректору и веку вопреки,тень русской ветки будет колебаться на мраморе моей руки.

24

Первая строфа этого стихотворения подражает началу стихотворения Бориса Пастернака, первая строка которого заимствована полностью.

Сан-Ремо

1959 г.

«Средь этих лиственниц и сосен…»

Средь этих лиственниц и сосен,под горностаем этих гормне был бы менее несносенсуществования позор:однообразнее, быть может,но, без сомнения, честнейздесь бедный век мой был бы прожитвдали от вечности моей.

Санкт-Мориц

10 июля 1965 г.

«Сорок три или четыре года…»

Сорок три или четыре годаты уже не вспоминалась мне:вдруг, без повода, без перехода,посетила ты меня во сне.Мне, которому претит сегоднякаждая подробность жизни той,самовольно вкрадчивая своднявстречу приготовила с тобой.Но хотя, опять возясь с гитарой,ты опять «молодушкой была»,не терзать взялась ты мукой старой,а лишь рассказать, что умерла.

9 апреля 1967 г.

С серого севера

С серого северавот пришли эти снимки.Жизнь успела не всепогасить недоимки.Знакомое деревовырастает из дымки.Вот на Лугу шоссе.Дом с колоннами. Оредежь.Отовсюду почтимне к себе до сих пор ещеудалось бы пройти.Так, бывало, купальщикамна приморском пескеприносится мальчикомкое-что в кулачке.Все, от камушка этогос каймой фиолетовойдо стеклышка матово —зеленоватого,он приносит торжественно.Вот это Батово.Вот это Рожествено.

Монтрё

1967 г.

Пастернак

Его обороты, эпитеты, дикция,стереоскопичность его —все в нем выдает со стихом Бенедиктовасвое роковое родство.

22 августа 1970 г.

«Как любил я стихи Гумилева!..»

Как любил я стихи Гумилева!Перечитывать их не могу,но следы, например, вот такогоперебора остались в мозгу:«…И умру я не в летней беседкеот обжорства и от жары,а с небесной бабочкой в сеткена вершине дикой горы».

Курелия (Лугано)

22 июля 1972 г.

«В ничтожнейшем гиппопотаме…»

В ничтожнейшем гиппопотамекак много есть нежности тайной!Как трудно расстаться с цветами,увядшими в вазе случайной!

Монтрё

29 мая 1973 г.

«Ах, угонят их в степь, Арлекинов моих…»

To Vera

Ах, угонят их в степь, Арлекинов моих,в буераки, к чужим атаманам!Геометрию их, Венецию ихназовут шутовством и обманом.Только ты, только ты все дивилась воследчерным, синим, оранжевым ромбам…«N писатель недюжинный, сноб и атлет,наделенный огромным апломбом…»