— Александр Михайлович, — взмолилась она, — подкиньте дров, а то ведь так и околеть недолго.

Вместо того, чтобы подкрутить датчик температуры, он молча перекинул ей на заднее сиденье свой казенный китель.

Сам Постельный оставался в белоснежной рубашке, все-то ему было нипочем.

Закутавшись в чужую, пахнущую резким одеколоном, одежку, Поля пригляделась к подручному по всем вопросам, пытаясь угадать его настроение. Дело это было сразу провальное: человеческие лица и их выражения все еще оставались для нее загадкой. Худой, лысый, некрасивый — Постельный всегда, на ее взгляд, выглядел одинаково сурово.

Женя Петровна лишних вопросов не задавала, понимала всю бесполезность затеи. Ехала молча, дисциплинированно выпрямив спину.

Поля задремала, привалившись головой к ее плечу. В ушах все еще завывало: «Поля-Поленька-Полюшка…»

Чаще всего духи Гиблого перевала манили ее голосом Данилы Лесовского, старшего сына князя, который, собственно, и подарил ей имя.

Снилась избушка в глубине дикого леса.

Человек, пришедший из ниоткуда, сидел на полу, привалившись спиной к печке. Той самой спиной, на которой еще недавно живого места не оставалось, все было продрано, покусано.

— Ты живешь здесь? С бабушкой?

Она понимала его, но в голове крутились только отрывки колыбельных, которые никак не складывались в отдельные слова.

Между ними лежало мертвое тело старухи-хозяйки, непослушное, тяжелое, жесткое.

— Как тебя зовут?

— Ты… спрашиваешь мое имя? — пропела она. — У меня его нет пока.

— Нет имени? Так разве бывает? Ты ведь уже совсем взрослая! Сколько тебе? Тринадцать? Пятнадцать? Тогда я тебе его подарю. Давай-ка посмотрим. Волосы, как золотистое пшеничное поле. Глаза как небо. Будешь Полей. Поля-Поленька-Полюшка…

— Поля, подъем. Вот дрыхнет, беззаботная стрекоза! Александр Михайлович, вы посмотрите на нее! Как будто не к князю едет, а к любимой бабушке!

— Прибыли? — она сонно посмотрела в окно. Так и есть, засилье черного камня повсюду.

— Александр Михайлович, вы хоть подскажите, чего ждать-то от жизни? — все-таки не выдержала Женя Петровна, которая наверняка князя только издалека и видела. Мелковатой она была сошкой, как ни крути.

Поля своего приемного благодетеля лицезрела минимум раз в неделю, когда попадала на семейные ужины, поэтому робела куда меньше. А вот в официальной горной управе ей доводилось бывать всего дважды.

Впервые она прошла по древним гербовым коврам в тот день, когда они с Егоркой еле выбрались с Гиблого перевала.

Колени и локти были замотаны бинтами и облеплены пластырями. Щиколотка опухла. Голова болела — нехило она приложилась ей о камни. Егорка хромал рядом, хлюпая носом от страха. Он был уверен, что их вот прям сейчас посадят в тюрьму не веки вечные.

Как и тогда, сегодня князь ждал их в рабочем кабинете. Поля узнала портреты предков-Лесовских на стенах, огромную карту с горными хребтами, лесами и реками, вторую карту с карьерами и рудниками. Продолговатый овальный стол, на котором покоились аккуратные стопки документов.

Три года назад князь не удостоил младшего сына даже взглядом. Все его внимание было приковано к приемной дочери.

— Как ты смогла выбраться с перевала? — спросил он.

Она сделала шаг вперед, закрывая собой Егорку.

— Я не поняла, Андрей Алексеевич, — проговорила растерянно. Голос у нее всегда был мелодичным, певучим, плавным, поэтому ее речь текла медленнее, чем у остальных людей. — Вдруг на нас ополчилось множество духов, они звали с собой Егора прямо к обрыву.

— А тебя? Не звали?

— Ну так я их не особо и слушала. Когда мне было, за этим бы балбе… за княжичем бы уследить.

Он смотрел на нее пронзительно, цепко.

— Сможешь туда вернуться?..

Что понадобится князю на этот раз?

Поля только позже поняла: он ведь три года назад почти отправил ее на верную смерть.

Пятнадцать лет назад Гиблый перевал был вполне оживленной дорогой, которая носила название Болтливый язык — из-за того, что вихляла туда-сюда.

А потом с гор сошла снежная лавина, унеся с собой сто пятнадцать живых душ. Люди ехали в Загорье на ярмарку, — три полных автобуса, автомобили, даже велосипеды. Никого не пощадила стихия.

Вот с тех пор их душам всё неймется, всё пытаются они увлечь за собой новых жертв.

А когда-то богатое Загорье с его пастушьими пастбищами, охотничьими угодьями, рыболовными хозяйствами, с их серебряными рудниками и традиционными промыслами оказалось полностью отрезанным от внешнего мира. Болтливый язык, ставший Гиблым перевалом, был единственной дорогой Загорья, окруженного со всех остальных сторон непроходимыми хребтами.