Значит в ней ты и лежала?

Смотрю на нее сверху вниз. Лицо кажется знакомым. Чем-то едва уловимым. Не могу вспомнить.

Может проще будет когда умоется.

Не могу не улыбнуться.

А поступок ее заслуживает уважения — билась она отважно и до конца. Использовала любую возможность. Боец.

Крупная дрожь сотрясает ее тело, и я прижимаю ее крепче.

Сердечко у нее колотится, как бешенное. Вот-вот выпрыгнет!

Мои объятия успокаивают ее, но ненадолго. Только успеваю войти в кухню-гостиную, как ее вновь начинает трясти.

Может ей коньячку маленько? Это ж вроде согревает.

Осторожно опускаю ее на диван и накрываю пушистым пледом. По дороге к бару убавляю на панели яркость освещения — комната погружается в таинственный полумрак.

Достаю едва початую бутылку Хенесси. Янтарная жидкость льется в бокал как расплавленное червонное золото.

Тут же поднимается насыщенный коньячный аромат.

Сам делаю первый глоток. Коньяк сначала обжигает, и тут же обволакивает выразительным вкусом. Смакую напиток. Делаю еще один глоток.

Неплохой коньяк. Неплохой.

Возвращаюсь к девушке.

Скукожилась бедняжка, просто скрючилась под пледом. Укрытая, она кажется еще меньше.

Приподнимаю ее голову. Дрожит вроде меньше, но кому и когда повредил глоток хорошего коньяка?

Веки чуть приоткрываются. В глазах — проблеск мысли. Неужели пришла в себя?

Это усилие отбирает у нее большую часть сил, и она вновь закрывает глаза. Посиневшие бледные веки пронизывает тоненькая венка. Ее лицо словно выточено из мрамора.

Только в потеках грязи и крови… Умыть ее надо бы, но пусть сначала Валерьич посмотрит и даст добро. А то мало ли — что-то у нее там сломано…

Ее голова покоится на моей ладони. Чуть запрокидываю ее и осторожненько вливаю немного коньяка.

Девушка жадно делает один глоток, тут же второй и видимо собирается сделать и третий, как вдруг давится и кашляет.

Глаза резко открываются. В них безумие и ужас.

— Тш-ш-ш-ш, — успокаиваю ее я. — Это коньяк. Сейчас тебе станет легче.

Она фокусирует взгляд на моем лице. Смотрит полсекунды, а потом кивает закрыв глаза.

И снова проваливается в сон. Или забытье. Не знаю, что там у нее.

Переодеваюсь пока дожидаюсь Валерьича. Леха мигом его домчит, но подождать все равно придется.

Коньяк явно идет девчонке на пользу — клацать зубами перестает, а это уже хорошо.

Успеваю немного разгрести рабочую почту, как телефонный звонок отвлекает меня.

Через минуту в дом входит Валерьич. В руках у него аккуратный чемоданчик, и он сам весь такой аккуратненький: невысокого роста, одет чистенько, хитро поблескивают стекла круглых очков.

Тепло приветствую его. Этот парень меня ни разу не подводил. Он, можно сказать, свой.

— Что случилось Демид Александрович? Где пострадавшая?

Киваю в сторону дивана.

Без лишних предисловий Валерьич приступает к осмотру.

— Можно попросить дать больше света.

Прибавляю.

Врач умело осматривает девушку: ощупывает ловкими пальцами лицо, что-то там слушает… Я возвращаюсь к своим делам. Что толку мне смотреть если в этом я не профессионал?

— Ногу глянь. Хромала она.

— Сделаем, — тут же отзывается врач.

Я успеваю накатать ответ всего на одно деловое письмо, как бодрый голос отвлекает меня.

— Готово, Демьян Александрович.

— Что готово? — хмуро смотрю на него.

— Осмотр завершен. С девушкой практически все в порядке: легкие ушибы, нос не сломан, ребра целые.

— А нога?

— Растяжение связок. Но если будете переживать, лучше сделать снимок.

— Не буду, — буркаю я.

— В любом случае тугая повязка не повредит.

— Мне ее обвязывать что ли?

— Нет, я все уже сделал, — вежливо улыбается Валерьич. — Болеть будет прилично еще пару дней. Сейчас я дал ей обезболивающее — пусть спит. Сон — лучший врачеватель.

Я протягиваю Валерьичу руку и крепко пожимаю ее:

— Спасибо, Валерьич, выручил.

— Да какие могу быть разговоры, Демид Александрович.

— Алексей тебя отвезет, — я протягиваю несколько пятитысячных купюр. — За вечернее беспокойство.

Валерьич не меняется в лице и произносит: