«Я понимаю ваше желание, — отвечал Майский, — но считаю необходимым отметить, что всего лишь две недели тому назад я имел случай в первый раз услышать из уст ответственного представителя Форин-офиса изложение точки зрения британского правительства на важнейшие проблемы международной политики». Перед этим Майский заявил, что вынужден в качестве источников информации использовать газеты или отчеты третьих лиц. Должно пройти время, прежде чем советская общественность заметит перемены в британской политике. История англо-советских отношений породила значительное взаимное недоверие. Оно «не может исчезнуть сразу, в один день». Начнут спрашивать: «А надолго ли это [сдвиг в британской политике. — М. К.]? Это лишь временный маневр?» Так что не ожидайте чуда, сказал Майский.

Конечно же, подобные комментарии про советскую политику исходили от сотрудников британского МИД, хотя Ванситтарт об этом не говорил. Он лишь попросил Майского задействовать свое влияние и призвать Москву проявить благоразумие. Ванситтарт заявил, что верит в приверженность Майского идеям англо-советского сближения, а советский посол, в свою очередь, записал, что также убежден в аналогичном настрое Ванситтарта [739] . «Хочу думать, — писал Литвинов в ответ на результаты первой встречи Майского, что заявления Ванситтарта — «искренни и без задней мысли» [740] . Очевидно, в это хотел верить и Саймон, не случайно он изложил Чилстону основные пункты из разговора Ванситтарта с Майским и усилил формулировку Ванситтарта о том, что «мы, официальные лица, вполне готовы» к улучшению отношений, убрав «официальные лица» и заявив просто «мы готовы» [741] . Если изначально Саймон и Ванситтарт расходились во взглядах на британскую политику в отношении СССР, то теперь этих расхождений не наблюдалось. 25 июля, спустя пять дней после того, как Саймон написал записку Ванситтарту, в Австрии нацисты убили канцлера Энгельберта Дольфуса — еще одно свидетельство опасности нацистского режима, бывшее для Ванситтарта и Майского совершенно излишним.

Первые встречи Ванситтарта и Майского возымели действие в Москве. 7 августа Чилстон доложил о том, что тон советской прессы по отношению к Великобритании существенно смягчился. «Тон “существенно смягчился”, — рапортовал Ванситтарт, — хотя есть куда расти» [742] . Ванситтарт и Майский встретились еще раз 9 августа ради очередного, как выразился Майский, «весьма серьезного политического разговора». Их отчеты о встрече, составленные независимо друг от друга, удивительно похожи.

Ванситтарт не видел никаких трудностей со вступлением СССР в Лигу. «Очень скоро, — отмечал Ванситтарт, будучи, вероятно, в хорошем расположении духа, — мы с вами станем членами одного клуба. Я очень рад». Он надеялся, что, если СССР примут в Лигу (он еще раз сравнил ее с поиздержавшимся джентльменским клубом), он прекратит изливать желчь на британское правительство. «Каково будет, если в карточном зале, — спрашивал Ванситтарт, — члены клуба будут без конца обвинять друг друга в том, что у кого-то лишний туз в рукаве или автомат Томпсона под столом». Майский на это улыбнулся, но Ванситтарт, как истинно одаренный писатель, продолжал. Я «счастлив слышать», что «отношение русской прессы действительно изменилось к лучшему». Майский ответил, что сделал все возможное, а вот нападки в адрес СССР со страниц «Таймс» и других газет продолжаются.

Естественно, никто не ждал, что «в данных делах должно быть все идеально», ответил Ванситтарт и, как утверждает Майский, посоветовал советскому правительству не обращать внимания на подобные нападки. «В действительности публикация враждебных мнений и враждебной пропаганды — это роскошь, которой больше предаваться нельзя». Важно было избегать всего, что могло бы навредить англо-советским отношениям. Следовало бы поставить на первое место интересы «большой политики», заявил Ванситтарт: необходимо подчеркивать не то, что разобщает, а то, что объединяет. Англо-советское сближение — «чрезвычайно важный фактор мира». «Я не вижу в настоящее время, — добавил Ванситтарт дежурную фразу, призванную показать заинтересованность в улучшении отношений, — ни одной крупной международной проблемы, которая могла бы нас серьезно разделять». Ход событий, как утверждал Ванситтарт, «вынуждает наши страны сплотиться в Европе и ЮгоВосточной Азии. Вы знаете, какова на самом деле международная обстановка, сказал Ванситтарт. Улучшение англо-советских отношений на самом деле представляет собой цель истинного государственника и продиктовано простым здравым смыслом». В разговоре ненадолго всплыл Гитлер. В июне умер президент Гинденбург, и в результате, как утверждал Ванситтарт, Гитлер стал «истинным хозяином» Германии. Кто может знать, что у него на уме: мир или война? Лакмусовой бумажкой будет Австрия. «Гитлер всегда следует правилу из “Алисы в Стране Чудес” — “Варенье только на завтра. Сегодня — никогда”». Ванситтарт попросил Майского передать сказанное им Литвинову. Майский пообещал передать, а свое слово он держал [743] .

Очевидно, что Ванситтарт в отношении Советского Союза на голову выше всех консерваторов, заметил Корбен через неделю после последней встречи Ванситтарта и Майского. Тори не доверяли советскому правительству и не были в восторге от его сближения с Францией. Для большинства тори, полагал Корбен, подъем нацизма лишь притупил их страх перед «злом коммунизма» [744] . Такое мнение было менее оптимистично, чем мнение Майского, но незначительно. Кто же прав? — вероятно, задавался вопросом Литвинов. Вы помните, что 18 сентября 1934 года СССР разрешили вступить в Лигу Наций, но, вопреки ожиданиям Литвинова, с приемом возникли трудности. Нарком сообщил лорду-хранителю печати Идену, который также находился в Женеве, о своем «опасении, что он действовал на опережение общественного мнения, и в ближайшее время его положение будет трудным». Кольер в министерстве истолковал замечание Литвинова в том ключе, что у некоторых советских чиновников вызывает сомнения новый курс и они бы предпочли нормализацию отношений с Германией [745] . Кольер ни о чем не беспокоился. Летом 1934 года Москве не было никакого резона возвращаться к прежней, прогерманской, политике. Германское посольство запросило разрешение на пролет самолетов «Люфтганзы» над территорией Сибири. Каганович рекомендовал отказать, что и было утверждено Сталиным [746] . Помните телеграмму Буллита из Москвы? Сталин горячо приветствовал нормализацию франко-советских и англо-советских отношений и не хотел ни при каких обстоятельствах их портить [747] .

После дискуссий Ванситтарта и Майского появились признаки улучшения англо-советских отношений. В конце июля Майский сообщал о содержании недавних заявлений (от 13 июля) бывшего министра иностранных дел Остина Чемберлена в Палате общин, который «резко громя» Германию горячо поддержал вступление СССР в Лигу Наций. А затем поднялся Черчилль. Майский был поражен: «Когда Черчилль приветствовал “возвращение Советской России в западноевропейскую систему” как подлинно “историческое событие” и безоговорочно признавал СССР крупнейшим фактором в сохранении мира, — я едва верил своим ушам». Он продолжал:

«Мне было известно и раньше (я об этом даже писал Вам несколько раз), что и Черчилль, и Чемберлен в последние месяцы, в связи с нынешней мировой ситуацией, начинают несколько менять свое прежнее резко враждебное отношение к нашей стране. Однако я не ожидал, что данный процесс зашел уже так далеко. Больше всего я не ожидал, что оба этих заклятых врага Советского Союза рискнут выступить открыто в нашу пользу. Зрелище, которое 13 июля я наблюдал с дипломатической галереи парламента, было по-настоящему божественным зрелищем».