Но военная карьера Юнгера вовсе не прельщает. Оказывается, что с 1918 года он упорно и скрытно обрабатывает свои военные дневники, готовит их к публикации. В 1920 году они выходят под заглавием «В стальных грозах. Из дневника Эрнста Юнгера, командира ударного отряда». Эта первоначально небольшая книжка, вышедшая тиражом в 2000 экземпляров быстро стала сенсацией. Потребовались дополнительные тиражи и переиздания. Они следовали один за другим; книга подвергалась временами значительным переделкам и увеличивалась в объеме [9] . Общий тираж книги до второй мировой войны превысил 300 тысяч экземпляров. И доныне это самое известное произведение Юнгера. Именно по нему определяют основные стилистические свойства художественной манеры Юнгера, а жанр олитературенных дневников становится определяющей формой, репрезентирующей его как писателя. Только много позже он решится освоить поэтику жанра классического немецкого романа, структура которого определена психологическими коллизиями героев. Более того, в сороковые годы он работает в жанре социальной и научной фантастики, результатом чего явился роман «Гелиополис» (1949).

Военная служба стала тяготить Юнгера, тем более что с ней связываться неприятные и докучливые обязанности, в том числе силовое пресечение различных акций, организаторами и участниками которых нередко были фронтовики. Чувству фронтовой солидарности и товарищества Юнгера это претило. Тяги к военному ремеслу как к профессии у него не было. На всем его духовном облике стали сказываться прирожденные склонности мыслителя и писателя. В дополнение к этому в нем просыпается интерес к учебе, умственная работа становится постоянной потребностью, как и потребность высказывать свои мысли печатно. В 1920 году он тщательно изучает вышедшую только что книгу Шпенглера «Закат Европы», есть сведения о знакомстве его с марксистской литературой; постепенно происходит втягивание в мир художественной жизни. Наряду с этим Юнгер обнаруживает в себе жилку политического публициста, и его аполитичность сменяется живым интересом к общественно-политическим вопросам. Он включается в жаркие дискуссии, пытается определить свое место среди возникающих политических движений. В первые послевоенные годы Э. Юнгер вращается внутри бесчисленных кружков, клубов, объединений ветеранов и фронтовиков, живущих шумной, нервной жизнью оскорбленных и униженных людей, обманутых в своих ожиданиях и не способных свыкнуться с мыслью, что война закончилась поражением и они уничтожены в этой войне как личности. Большинство из этих кружков подвержено иллюзии особой причастности к великому общенациональному делу, преданному людьми тыла, политиками и дельцами. Поиск причин несчастий и виновников, жизнь в мире иллюзий и мечтаний о реванше составляют главную тему бесед и споров участников этих кружков. Они, как правило, националистической, праворадикальной ориентации. Требования восстановить поруганное достоинство страны и свое собственное, утвердить принципы чести и долга, которыми скреплялась армия, но которые оказались поруганы и презрены обществом, вражда к победителям, — все это и многое другое, менее определенное и слабо артикулированное, составляло основу духа, царившего в этой среде. Одно из наиболее распространенных объединений бывших фронтовиков — отряды «Фрайкорпс» (Freikorps). История и организация этих объединений уходит в далекое средневековое прошлое Германии. «Фрайкорпс» представлял собой добровольные отряды вооруженных людей во время военных действий, нечто вроде отрядов самообороны. В первые месяцы по окончании мировой войны такие отряды стихийно и массово образовывались в разных частях Германии, особенно в ее прибалтийских землях, нередко противостоя центральным властям. Тем не менее правительство нашло способ использовать отряды «Фрайкорпс» для подавления восстаний, бунтов и сепаратистских выступлений. На роль их вождя претендовал амбициозный генерал Э. Людендорф, один из героев недавней войны. С ними он связывал честолюбивые планы личного порядка и возрождения военного могущества Германии. Хотя «Фрайкорпс» были распущены правительством в начале 20-х годов, но именно члены этих отрядов были тем горючим материалом, который постоянно угрожал вспыхнуть в условиях политической нестабильности. Из них же рекрутировались первые борцы с демократией веймарского толка и большевизмом. Психологические комплексы солдатской среды были понятны Юнгеру и близки, но ему претила узость и примитивность их выражения, брутальность действий; понимание ограниченности идей реванша заставляла искать более основательной идеологии.

Современный русский исследователь германской истории конца первой мировой войны и 20-х годов невольно ловит себя на сопоставлении с катаклизмами, постигшими СССР и Россию с конца 80-х годов и не утихающими по сие время. Действительно, судьба Германии тех лет предстает едва ли не самым развернутым прообразом того, что сейчас переживает русское общество. В нем налицо все основные структурные элементы нашего разложения, чтобы ни говорилось об уникальности, неповторимости, исключительности любых исторических явлений. Крах великой империи, мыслившей свое существование категориями тысячелетий, унижение гордой нации, культурное разложение и распад общества, повлекший малоудачную революцию и затяжную фазу хозяйственного развала. С горизонта духовных ориентиров общества исчезли нравственные ценности; прежде четкие представления об устойчивости и гарантированном расцвете как исторической перспективе Германии сменились чувством безысходности, разочарования и отчаяния. Пессимизм и бесперспективность жизни стали важнейшими основаниями общественной психологии. Разбереженное сознание становилось легкой добычей всевозможных прорицателей, пророков, визионеров, политических и духовных шарлатанов. Массы жаждали быстрого и решительного изменения положения, с презрением относились к парламентским болтунам и бесцветным фигурам политиков, толкавшихся в министерских коридорах, когда одно правительство суетливо сменяло предшествующее и столь же незаметно стушевывалось перед последующим. Политические убийства, сепаратизм, путчи, митинги на фоне застылых доменных печей и остановленных заводов — разве это не наши будни 90-х годов? Да, но это и Германия конца 10-х — первой половины 20-х. Национальное сознание немцев было поставлено перед роковым испытанием, и мы теперь знаем, что оно его не выдержало. Свою мыслительную работу оно замкнуло на самосознании, самоопределении немцев и двигалось, теряя конкретную историческую почву, в направлении конструирования космического мифа Германии и немца как самодовлеющих сущностей, через судьбы которых преображается мир и человечество. Национализм и мистический провиденциализм оказались важными показателями наступающего культурного маразма Германии, ведшего к фашизму. Но о будущем позоре никто не мог и помыслить. Реальность казалась пределом всякого возможного падения, и любой решительный шаг представлялся выходом в лучшее. Не оставим вышеуказанное без литературной иллюстрации, взятой, правда, не у Юнгера, а у Альфреда Розенберга, разумеется, мы имеем в виду мрачной известности сочинение «Миф XX века». Его основные идеи, по свидетельству Розенберга, оформились уже в 1917 году, а к 1925 получили законченное выражение. «Все нынешние внешние столкновения сил являются выражением внутреннего развала. Уже в 1914 году рухнули все государственные системы, хотя, отчасти еще формально, они продолжали свое существование. Но обрушились также и всякие социальные, церковные, мировоззренческие знания, все ценности. Никакой верховный принцип, никакая высшая идея больше не владеют безусловно жизнью народов. Группы борются против групп, партии против партий, национальная идея против интернационального принципа, жесткий империализм против всеохватывающего. Деньги золотыми путами обвивают государства и народы, хозяйство, подобно кочевому стану, теряет устойчивость, жизнь лишается корней.

Мировая война как начало мировой революции во всех областях вскрыла трагический факт, что миллионы пожертвованных ей жизней оказались жертвой, которой воспользовались силы иные, чем те, за которые полегли целые армии. Павшие на войне — это жертвы катастрофы обесценившейся эпохи, но вместе с тем — и оно началось с Германии, даже если это понимает ничтожное число людей — они и первые мученики нового дня, новой веры.

Кровь, которая умерла, вновь начинает пульсировать жизнью. Под ее мистическим знаком происходит построение новых, клеточек немецкой народной души… История и будущее не означает отныне борьбу класса против класса, сражения между церковными догмами, а столкновение крови с кровью, расы с расой, народа с народом. Расовое понимание истории скоро станет самоочевидным знанием…

Однако понимание ценности расовой души, которая как движущая сила лежит в основании новой картины мира, еще не стало жизнетворческим сознанием. Душа — это внутреннее состояние расы, это — раса, понимаемая изнутри. И наоборот, это внешнее проявление души. Душа расы пробуждается к жизни, утверждается ее высшее достоинство… Задачей нашего столетия стало создать из нового жизненного мифа новый тип человека». Идеи и словесный способ их выражения не новы. До Розенберга они высказывались представителем «органической теории государства» романтиком А. Мюллером; расовую идею Х.С. Чемберлен считал принципом даже не XX, а XIX века. Новое, скорее, сказалось в том сгущении энергии и пафоса, с которыми они были представлены немецкому обществу в 20-е годы.

В 1923 году Юнгер решает прекратить свою военную карьеру, выходит в отставку, начинает жизнь частного человека и вскоре женится. Основу его существования составляет военная пенсия. Все эти поступки говорят о нем как о человеке решительном, склонном испытывать себя, нежели как о расчетливом и прагматичном. Эти эпизоды из жизни Юнгера получили самые различные толкования его биографов. Различные, скорее, в деталях, но по существу совпадающие.

Время ухода совпало с провалом фашистского мюнхенского путча (9 ноября 1923 года). В уходе Юнгера пытаются видеть определенную форму протеста, выражение нежелания служить парламентскому государству. Таким образом, хотя он не участвовал в активных действиях, но своей отставкой солидаризировался с требованиями радикального возрождения Германии. У Юнгера уже к этому времени вполне определились националистические, праворадикальные воззрения антидемократического толка. Неприятие буржуазного демократизма было свойственно ему всегда, и в обратном он не мог (да, кажется, и не брался) убедить никого, даже живя в почете в Федеративной Германии, осыпаемый знаками признания и отличий либералами и демократами. В нем не осталось и еще обычной в те годы монархической ностальгии. Его упрочившемуся в годы войны элитарно-аристократическому самоощущению претил вильгельмовский порядок, с которым были связаны первые негативные впечатления юности.

Удивительный психологический феномен! Сын аптекаря и бюргера вполне средней руки, получивший весьма заурядное образование и воспитание, смог не только взрастить в себе претензии на аристократизм, но и убедить даже ближайшее окружение в подлинности этого духа. Он закрепился в стиле личной жизни, роде занятий и увлечениях, манифестировался разными жестами и позициями настолько интенсивно, что это создало вокруг Юнгера атмосферу особенной дистанцированности и сдержанности, граничащей со снобизмом.

Любитель изящных библиофильских редкостей, хороших вин, избранного общества, энтомолог-любитель, владелец огромной коллекции жуков, гербариев, живущий в уединенном месте в старинном, похожем на замок особняке, избегающий прессы и других атрибутов демократической открытости — таков перечень особенностей жизни Юнгера, которые можно было бы поставить ему в упрек. Но все эти особенности стиля личной жизни оформятся постепенно с годами и утвердятся лишь в конце 30-х годов.

Сам Юнгер убеждал позднее, что служба препятствует его духовной деятельности [10] . Выйдя в отставку, он делает попытку серьезно приступить к университетским занятиям, которые были прерваны войной. Он восстанавливается в университете, на этот раз в Лейпцигском, по естественнонаучному факультету — отделение зоологии, хотя никаких особых склонностей к ней не питал. Слушает лекции известного биолога и философа Ганса Дриша, чьи виталистические идеи и натурфилософский склад ума созвучны консервативным убеждениям и соответствуют стилю мышления его слушателя. Постепенно Юнгер втягивается в занятия философией, причем настолько интенсивно, что одно время задумывается над предложением профессора Ф. Крюгера отнестись к ней профессионально и защищаться. Но академическая карьера его не прельстила. Он окончательно утвердился в желании вести свободную, не обремененную обязательной службой жизнь интеллектуала. Укреплению этого желания, видимо, содействует и проснувшаяся в нем наклонность к духовному лидерству, интенсивная работа в кружках с политической ориентацией, ставящих целью возрождение Германии и немецкого духа.