Я возразил папе, сказал, что не хочу учиться, что можно же и дома всему выучиться. Но спорить с ним было бесполезно. Спустя несколько дней мне самому, как и тем детям, над которыми я смеялся, пришлось одеться в девчачью форму, надеть на плечи рюкзак и отправиться на учёбу.

Школа «Наньхуа» на тот момент считалась очень хорошей начальной школой, там были прекрасные профессиональные учителя, к ученикам они относились доброжелательно и терпеливо, условия в учебных аудиториях были замечательные, учились там дети хорошо воспитанные, из благополучных семей с высоким материальным положением. По правде говоря, чтобы отдать меня в эту школу, моим родителям пришлось использовать множество связей, так что, можно сказать, мне очень повезло. Но я был совсем маленький и, конечно же, ничего этого не понимал, я только знал, что не хочу учиться, и часто капризничал. Едва переступив порог школы, начинал испытывать жуткое отвращение ко всему.

С самых ранних лет я был очень подвижным ребёнком, и сидя на уроке, я не знал, чем себя занять. То, что рассказывал учитель, мне было неинтересно, я не понимал многих слов, которые были написаны в книжке. Я сидел, уставившись на губы учителя, а мыслями был уже где-то далеко. Иногда мне становилось так невыносимо скучно, что я с ностальгией вспоминал утренние тренировки с отцом, иногда даже думалось, что я бы охотнее получил трёпку от отца, вместо того, чтобы сидеть здесь истуканом. Моим любимым предметом в школе стала физкультура, вот тогда можно было наконец-то выйти на улицу и подвигаться, и это приносило мне утешение.

Измученный скукой, непоседливый ребёнок стал искать себе развлечений. Иногда я прямо посреди занятия нарочно опрокидывался вместе со стулом, чем вызывал взрыв хохота у всего класса. Иногда корчил рожи одноклассникам или стучал по парте. В общем, делал всё, чтобы сорвать урок. Так я вёл себя изо дня в день, и учитель начал терять терпение. Он выволок меня из аудитории и оставил стоять за дверью. Понизив голос, чтобы не услышали одноклассники, и пристально глядя на меня, он сказал:

— Чан Конгсан, не думай, что ты такой необыкновенный!

Позже учителя поняли, что меня не перевоспитать, и я стал наглядным пособием для применения разнообразных методов наказания. Бывало, урок ещё только начался, а меня уже выставляли в коридор, где я должен был неподвижно стоять, держа над головой стул. Его нельзя было опускать до тех пор, пока учитель не закончит объяснять. Потом стали вешать мне на грудь табличку, на которой написано, в чём я провинился. Например: «Я опять хулиганил на уроке», «Я потерял учебник», «Я не выполнил домашнее задание», а иногда было просто написано всего два слова: «Я бестолочь». Вообще-то я тогда половину слов из тех, что написано на табличке, даже прочесть не мог, но зато прекрасно понимал то, что учителя говорили, когда ругали меня — думаю, надписи на табличках не сильно отличались от устных выговоров.

Из-за того, что я постоянно простаивал уроки в коридоре со стулом над головой и с табличкой на шее, в школе я стал местной знаменитостью. Со временем я научился маленьким хитростям. Например, когда учитель не смотрел на меня, я расслаблял руки, опускал стул и дремал, прислонившись спиной к стене. Если я и научился чему-то полезному за то время, что ходил в школу, так это умению спать стоя — в будущем оно мне очень пригодилось, на съёмках оно меня часто выручает.

Позже, вдобавок к тому, что я был непоседой, не выполнял домашних заданий и терял учебники, я ещё и стал драться в школе. Хотя я никогда сам никого не обижал, но моё поведение стало очередной головной болью для дирекции школы. После уроков, возвращаясь домой, я частенько вместо того, чтобы сесть в трамвай, пешком забирался на пик Виктории, из-за чего то и дело рвал и пачкал свою школьную форму или терял портфель с книгами. За это отец меня часто бил или запирал в комнате для мусора.

В конце концов, не доучившись даже первый год, я бросил школу. Родители, глядя, каким я расту ребёнком, начали осознавать, что я не создан для учёбы. Когда они забрали меня из школы, я был вне себя от счастья, ведь теперь можно было вернуться к тем беззаботным дням, когда я бегал и играл дни напролёт!

Но счастье длилось недолго, вскоре меня отдали в школу китайской оперы под строгий надзор учителя Юй Джим-Юэня. И для меня начались десять лет каторжной жизни и изнуряющих тренировок.

Хотя в школе основным нашим занятием были тренировки, но и там тоже приходилось учиться. Однако там была традиционная система преподавания, как в старых китайских частных школах: в отличие от моей прежней школы, где нас учили арифметике, родной речи и английскому языку, здесь обучение сводилось к зубрёжке конфуцианских канонов. «Путь Великого Учения состоит в том, чтобы являть сиятельную Добродетель, в том, чтобы любить и опекать народ и утверждаться в совершенном Добре. Познав Предел, можно обрести стабильность; обретя стабильность, можно прийти к спокойствию; обретя спокойствие, познаешь умиротворение; в умиротворении сможешь размышлять, а вслед за размышлением — обретать…»[61]. До сих пор помню эти строки. Здесь учитель уже не ограничивался простым наказанием в виде стояния с поднятой над головой скамейкой. В школе китайской оперы пренебрежение к учёбе приравнивалась к отсутствию усердия в тренировках, и за это полагалось телесное наказание. Поэтому нам приходилось прилежно зубрить все эти тексты наизусть. То, что мы тогда зазубрили, до сих пор помнится очень отчётливо.

Однако мы и здесь нашли способ отлынить от учёбы. Не доучив заданные тексты, мы боялись побоев учителя и запугивали младших учеников, которые задание выполнили:

— Не вздумайте на уроке сказать, что вы всё выучили! Вам понятно?!

На уроке учитель начинал проверять домашнее задание:

— Такая-то глава из «Лунь юй»[62], Юэнь Лоу (таково было моё школьное имя в годы учёбы в школе китайской оперы), рассказывай!

Я отвечал:

— Простите, я ещё не выучил.