На донышке бутыли все еще плескалась заветная горючая жидкость, которую водитель грузовика мгновенно употребил по прямому назначению.

— Так, куда лучше! — Он, наконец, довольно выдохнул и занюхал спиртное рукавом засаленной куртки. — Прямо праздник какой-то! И никто больше над ухом не зудит! Давно надо было послать её нах.й… И чего только ждал? — Одним волевым решением, пропорционально увеличивающимся по мере увеличения степени опьянения, Кирьян «разрулил» семейную проблему старым дедовским методом: баба с возу — кобыле легче!

Следующим этапом наступившей счастливой жизни, свободной от семейных скреп, для Бочкина стал поиск очередной дозы спиртного, ибо душа настойчиво требовала продолжения банкета! Такой повод, да как следует не отметить? Он еще из ума не выжил! И Кирьян Бочкин с грацией императора Александра Македонского, отправляющегося завоевывать весь мир, покинул душный и пропитанный миазмами свежепролитой свиной крови сарай.

Что происходило дальше, Бочкин почти не помнил — в его памяти этот промежуток времени отсутствовал напрочь. Он очнулся с чудовищной головной болью и ломотой во всем организме, словно всю ночь разгружал вагоны с какой-то тяжелой и неподъемной хренью. От лежания на чем-то твердом и неудобном, все тело Кирьяна задубело и никак не желало подчиняться командам. Жутко ныла спина, и отчего-то сводило судорогой левую ногу.

— Че за херня… — просипел Бочкин пересохшим горлом — во рту словно поселилась пустыня Сахара, набив горло, не иначе, как верблюжьей колючкой. — А-а-а… Сука… Пить… — с трудом двигая потрескавшимися губами, прошептал Кирьян. — Че ж мне так херово?..

— Бухать меньше надо, Кирюха! — Неожиданно донесся до его ушей знакомый дребезжащий голос. — Тогда и херово так не будет!

Этот голос Кирьян узнал бы и из тысячи — так разговаривал лишь один человек на деревне — участковый Сильнягин.

— Твою кобылу в дышло! — выпалил водила грузовичка, стремительно раздирая заплывшие глаза и, пусть и с трудом, придавая онемевшему телу вертикальное положение.

Перед распахнутыми глазами Кирьяна появилась металлическая решетка, за которой обнаружилась улыбающаяся и вечно заросшая сивой щетиной физиономия ненавистного участкового.

«Приплыли! — Первым делом всплыла эта мысль в затуманенных похмельных мозгах Бочкина. — Законопатили за решетку, сатрапы! Неужели все? По тундре, по железной дороге, где мчится курьерский „Воркута — Ленинград“?»

— Допрыгался, Кирюха? — продолжая улыбаться, поинтересовался Сильнягин. — Чего это опять на стакан наступил? Ведь, давненько уже не пил? Галку свою зачем обидел? Пусть она и дура, но зачем по матери-то посылать?

— У-у-у… — промычал что-то невнятное Кирьян, не зная, что ответить представителю власти.

— Или перенервничал вчерась?

— Ага, Филимон Митрофаныч, перенервничал! — Хватаясь за предложенное Сильнягиным объяснение произошедшего, словно за спасительную соломинку поспешно выпалил Бочкин. — Вона, гляди… те товарищ майор, как руки-то от нервов трясутся!

— Руки, Кирюха, допустим, у тебя с перепоя трясутся, — с видом знатока выдал Сильнягин. — Ты, вообще-то, до сих пор превым подозреваемым в убийстве с расчлененкой проходишь, — принялся стращать он и без того претрухавшего водителя. — Должен тише воды, ниже травы сидеть и не высовываться! А ты чего натворил?

— Ч-ч-чего н-а-атворил? — заикаясь и растягивая гласные, проблеял побледневший Бочкин. Он прокручивал в голове варианты, пытаясь мучительно вспомнить, чего такого мог учудить. Но в голове, кроме пульсирующей похмельной боли, была темная и абсолютная пустота. Этот период времени словно корова языком слизала. — Н-ничего н-не помню, Ф-ф-филимон Митроф-ф-фанович…

— Ну, что я могу сказать, ты сам себе враг, Кирюха! Попал ты, как кура во щи! Хулиганка тебе ко всему прочему корячится! Нарушение общественного порядка! Членовредительство и порча, как частного, так и государственного имущества! — припечатал и без того бледного Бочкина участковый. Статья двадцать точка один Кодекса РэФэ…

— Да че я такого сделал-то? — Не выдержав потока обвинений, Кирьян подорвался с жесткой деревянной лавки и уцепился пальцами за металлическую решетку небольшого обезьянника, устроенного в опорном пункте полиции, пытаясь просунуть рожу между прутьев. — Кому я там члены повредил? И какое имущество испортил? Ты скажи, я все поправлю!

— Статья двадцать точка один, Бочкин, как раз фиксирует случаи нарушения общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, сопровождающееся нецензурной бранью в общественных местах, оскорбительным приставанием к гражданам, а равно уничтожением или повреждением чужого имущества.

— А поконкретнее, Филимон Митрофанович? — едва не плача, проскулил водила грузовичка, словно побитый пес.

— Будет тебе и ванна, и кофэ, будет и какава с чаем! — вкрутил к месту всем известную цитату участковый. — Значица, фулюган, слухай сюды… Ну, и пальцы загибай: в три часа после полуночи ты, в изрядном подпитии, что само по себе — статья, потащился за порцией бухла к старухе Ведерниковой. Но нормально зайти к ней во двор ты не захотел — полез со стороны огорода, через забор. Вследствие чего снес к чертям весь этот забор. На шум из дома выскочил её племянник, с которым вы устроили небольшую потасовку, разбудив в округе всех соседей. Телесные повреждения у этого бедолаги, как говорится, на лице! Ты, это — загибай пальцы-то…