Пролог Три часа спустя скрипнули тормозные колодки. Машина постепенно сбросила скорость и остановилась. Замолчал двигатель. Слышны лязгающие звуки, хлопки металлическими предметами, поворот запора. Двери в фургон распахнулись, и чьи-то руки потащили меня. Грубо поставили на ослабевшие ноги, с головы сдернули тряпку. Пришлось жмуриться. Из рта вытащили кляп и предложили бутылку с водой. Я припала к пластиковому горлышку, жадничая большими глотками, таращась по сторонам, лихорадочно считая фигуры. Насчитала шесть человек. Тошнота подкатила к горлу, угрожая выплеснуться наружу выпитым. Взгляд уперся в старинное поместье прошлого века из серого камня, переполз на ухоженный парк. Вновь надели повязку, снова дезориентируя. Завязали с плотной натяжкой. Я сдавленно заголосила, и кто-то схватился за мой подбородок. — Прекрати. Или вырублю. Пришлось удержать вой внутри, и я с трудом стихла. Сердце в груди больно ударилось о ребра. Человек перекинул меня через плечо и понёс. Недолго. Уложил на что-то мягкое, развязал ноги, освободил руки и ушёл. Дрожащей рукой я развязала повязку, оглядываясь. Кровать. Комната. Обстановка далеко не бедная. Совсем не похожа на тюремную. Было ли в этом, после всего произошедшего, что-то хорошее? Вряд ли. Когда за окном солнце скатилось за горизонт, в дверях угрожающе провернулся ключ. Опасно скрежетнул. Всё это прошедшее время я кружила по комнате, собиралась с духом. Лихорадочно думала, искала выход. Вошёл абсолютно здоровый Мухамед Али. Абсолютно, к моему сожалению. Он остановился у входа, разглядывая меня с особой тщательностью. Он задал для моего дальнейшего существования лишь один важный вопрос. — Как себя чувствуешь? Настолько важный, что в груди пронеслась с бешеной дрожью, осела и забулькала волна страха. Я исподтишка бросила взгляд на окна, невольно сглотнула, выпустила из лёгких сипящий воздух. Затем с опаской мазнула взглядом по мужчине, торопливо опустила глаза в пол и через силу подбрела к кровати. Тело реагировало на мысли и действия, скручиваясь судорогой в животе, отдалось между ног болью. Покорно опустилась на пружинящий матрас. Мужчина смотрел выжидающе, не двигался, наблюдая, как я неловко прилегла. Он давно привык к вседозволенности, привык обращаться с подобными мне соответствующе. В приглашающем движении я призывно раздвинула бедра в стороны. Он отреагировал на жест усмешкой. — Надень это. И мне пришлось встать под его оценивающим взглядом. Пришлось стащить с себя грязную одежду, зная, что в любую секунду я могу быть насильно прижата к кровати. От подобных ожиданий руки нервно дрожали. Али не будет ни добрым, ни ласковым. Нет, он будет безжалостным. Беспощадным! Красный пеньюар из плотного шёлка нежно лёг на белую кожу. Повис на бретелях опущенных, ссутуленных плеч, отороченным кружевом понизу невесомо и прохладно. Он шагнул за дверь. — На выход. У мужчины за спиной в кобуре висел пистолет, и от его вида по моей спине побежал холод. Я не сомневалась: после всего случившегося этому уроду доставит удовольствие изнасиловать меня еще раз и одновременно понуждать сосать дуло оружия. Я видела, как он делал это с моим покойным мужем. Этот псих выстрелит, когда пожелает, и даже не заметит, как убил. Я позволила себе лишь один глубокий вздох и вышла покорно следом. Мы шли по ковровым дорожкам, а я не чувствовала под босыми ногами поверхности. Все вокруг свидетельствовало об огромном состоянии: стены отделаны панелями драгоценных пород камня, позолочены, полки украшал антиквариат. Мы вошли в комнату, в центре которой стоял огромный стол. На его поверхности на зеленой бархатной подкладке лежал еще один пистолет — черный кольт. А за столом сидел его великий хозяин шейх Файт Ахмет Мактум. В кресле, развернутом от камина к его столу, я заметила Марса Блицкрига. В деловом костюме и белоснежной рубашке он казался здесь не к месту. При виде меня лицо его приобрело твердое выражение, крылья носа раздулись, интенсивно вдыхая внутрь большее количество воздуха. Он бросил недовольный взгляд на Мухамеда Али, затем напряженно осмотрел меня с головы до ног. Мужской взгляд задерживался только на синяках, в глаза он мне так и не посмотрел. Вместо этого он повернулся к шейху и, равнодушно поднеся бокал с янтарной жидкостью, сделал щедрый глоток. От этого жеста, от его равнодушия внутри, в самой глубине сущности оборвалось нечто. Надежда на спасение? Ведь я обрадовалась ему, даже воспаряла духом. — Приступим. Раз все в сборе, — произнес шейх. — Сядь, — приказал Али, указав на диван, стоящий практически у входа. Я сделала несколько трудных шагов и тяжко осела на край. Почти не замечала, как трясет от нервного ожидания скорого конца. Не заметила, как урод сел рядом, взял ледяную, безвольно висящую руку и горячо сжал в своей, будто захотел согреть. Поднес к противным губам и галантно поцеловал. Видимо, он обозначал свою территорию перед двумя другими мужчинами. Я посмотрела на Марса. Как он отреагирует на этот поцелуй? На это заявление прав? На все? Неужели проигнорирует, закроет глаза и ничего не сделает? Нет!? Тот скользнул прищуренным взглядом по Али и отвернулся. Биение измученного сердца ощущалось в теле громоподобно, казалось, остальные звуки сдавлены. А сама я вырвана и отрезана от всего в мире. И именно тогда, когда я целиком обнажена и разочарована. Нет, не верно. Предана. Он только что предал нас. Предал меня. — Полагаю, у Веры могут возникнуть вопросы, — произнёс шейх, пристально глядя на нас, особенно на меня, ту, кто несколько месяцев назад спасла ему жизнь. — Она вряд ли способна раскрыть наши тайны. Я замерла, не в силах сделать вдох. Неужели секреты и всё остальное настолько важны, если я вот-вот умру? Шейх кивнул и с улыбкой спросил: — Вопросы? Преодолев страх перед смертью, я с ненавистью посмотрела на мужчин и медленно произнесла: — Вопросы? Только один. 1 Марс не заметил, как на девятый круг его обхаживают три случайные прохожие. Ничего не выделяло его из толпы: ни строгий европейский костюм, ни смартфон в руках, ни зимнее пальто или дорогостоящие ботинки. Нет. Мужчина не растворялся на общем фоне только из-за высокого роста. Женщины пришли сюда, как и все остальные, в магазин или по другим делам, но не его вид заставил их изменить первоначальные планы. О нет, не внешность притягивала женские взгляды, а напряжение тела. Находясь в равновесии, оно буквально перетекало от заряженной энергичности в концентрированное расслабление мышц, затем в твёрдость и на новый цикл активности. В движениях Марса читалась налитая сила. Если присмотреться, всё вместе завораживало зрелостью, выдавая в компенсационном напряжении сильную личность. Так воздействовал хозяин жизни на любую смертную. Что уж говорить о скромных жительницах окраинного района, города, затерянного среди лесов Сибири. Марс смотрел на место убийства и ждал Мухамеда. Он с радостью оказался бы в другом месте. Не здесь, не в сосновом бору, в странном месте под названием пригородный Академгородок. Всё это так не походило на мир пустыни его родного дома. Безлюдность бетонных улиц днём и наполненность людьми вечером делали его удобным для потаённых дел. Это место и район она выбрала специально. Марс был уверен в этом: потерпевшая держала квартиру по соседству на улице Демакова. То ещё местечко. На самом краю, на конечной автобусной остановке расположился старый универмаг. На первом этаже ютились почта, аптека и крошечное отделение Сбербанка. В подвале работал спа-салон с массажными кабинетами. Место отдалено от центра города максимально. Из свидетелей только местные жители. Мысли текли у него плавно, не спеша. Подобно круговороту воспоминаний, в центре которого была женщина. Молодой хирург из Улан-Удэ. Зачем ей это потребовалось? Мухамед Али явился в компании двух сотрудников посольства. Они вышли из полуподвала дешёвого спа-салона. Он внимательно слушал собеседников, без тени улыбки на квадратном лице. — Это Галиб, — сообщил он, отряхивая с себя пыль с пеплом. — По описаниям персонала, он. И думаю, будет связь с тобой. — Нужно посмотреть на девушку. Марс кивнул. Галиб, внебрачный сын шейха Мактума, скитался по свету, выбирая странные места для жизни. И с Марсом, своим дядей, их связывала давняя вражда. — Есть видео. Распорядился переслать тебе. По тому, что увидел, — Мухамед достал сотовый. — Он искал её. В надежде убить. Наверное. Но сам находился под чем-то. Марс нахмурился, у него не было знакомых массажисток. Зачем бы Галибу тащиться в это странное место и пытаться убить кого-то, да ещё в таком состоянии? Может быть, так он сорвался, и почему напал на девушку? Почему выбрал именно её? — Значит, не секс, — Марс прислушивался к собственным ощущениям. Мухамед Али кивнул и протянул сотовый, демонстрируя кадр из видео. — Я не шучу. Смотри. Он с любопытством наблюдал за реакцией Марса. Остался удовлетворённым, но продолжил молчать, пока они двинулись от старого здания в сторону машин. — Теперь понимаешь, почему? — Мухамед забрал телефон. Выражение невозмутимого спокойствия на лице Марса дрогнуло. — Не припоминаю, чтобы когда-то с ней встречался. И уж тем более, имел, — солгал он. — Может быть, она похожа на кого-нибудь, и племянничек включил ее в личный топ фантазий? — Маловероятно, где Бурятия и мы. Что она вообще делала в Новосибирске, раз живет в Улан-Удэ? Мухамед широко ухмыльнулся и скабрезно посмотрел на Марса. — А вот тут, мой друг, все интересно. Хозяйка спа-салона, судя по лицу в досье, прошла как минимум две неудачные операции. Если приглядеться, один глаз чуть меньше другого. Ее мимические мышцы не двигались, я уверен. По взаимной договоренности, она прилетала раз в год в Улан-Удэ в гости и проходила курс реабилитации на правах подруги, а девушка к ней. Марс вздохнул. Каждый в жизни снимает стресс, как умеет. У хирургов всегда много работы. — По словам свидетелей, она прилетала один или два раза в год. И, похоже, работала на подругу. В то утро, как обычно, вышла на смену. Клиенты, судя по записям, были вписаны плотно, один за другим. Когда их много, чередуют кабинеты. Все, что требуется массажистке, — перейти из одного помещения в другое, вымыть руки и приняться за следующего. Варварские условия, — Али фыркнул. — За такую оплату? Думаю, ее устраивала анонимность. К тому же хозяйка, зная ее вкусы, подбирала из имеющегося контингента тех, кто мог понравиться. — То есть она сюда приезжала, — Марс усмехнулся, замечая, как Мухамед ехидно хмыкает. — Попить чаю с печеньем. Переоделась в подсобке и шла в выкрашенную в розовые комнату. — Розовую? Бордель? — В спа она лишь знакомилась. Мухамед покачал головой, наблюдая, как Марс открывает досье Веры Баргузинской. Девушка выглядела обыкновенной. Светлокожая, узкое худое лицо, маленький нос, тонкая шея, кость мелкая. В ней до сих пор чувствовалось нечто такое, чего Марс не испытывал давно. У него возникло мгновенное принятие и следующее за ним сексуальное притяжение. И, видимо, Галиба всегда привлекло в ней то же самое. Марс буквально пожирал ее взглядом, полностью фиксируясь на каждой черте, пытаясь отыскать в ней помнившиеся черты. Малышка повзрослела. — Люди для него пустышки, — заметил Али. — Их связывало что-то, раз Галиб выбрал ее. Выбрал как мишень, как цель для убийства. Не находишь? — Не стоит завидовать так неприкрыто, Али, — Марс едва сохранил улыбку на губах. Тот криво оскалился, не у него же племянник сумасшедший. Даром, что обладает неприкосновенностью, для простых смертных оно сущее проклятие. Ни в этой стране, ни в какой другой — никто даже пальцем не пошевелит и не тронет сына шейха Мактума. Каждый сел в свою машину. Мухамед Али отправился в местный орган самоуправления, а Марс — в апартаменты. Ему требовалось изучить материалы. Не так много женщин в жизни заботили его. Впрочем, как и других, ему подобных. Мало, крайне мало отвечало его личным запросам. Настойчиво мигал индикатор телефонного звонка. Звонил сам шейх. Звонил упорно. Марс думал о девушке. Если будет давить, реакцию получит типичную. Типичную для таких, как она. К тому же сейчас она не на их территории. Стоило поступить не прямо, а изящнее, тоньше. От размышлений его отвлекали звонки по закрытой линии. Заносчивый скот звонил исключительно под давлением обстоятельств и только тогда, когда не оставалось других вариантов. С представителями своего рода у них традиционно складывались тяжелые отношения. Порой на грани. Марс выждал пять минут, наблюдая, как телефон дрожит в беззвучном режиме, и затем ответил. Его соединили. — Нужно встретиться, — скрипел на той стороне властный голос, отделенный тысячами километров. — Не имею ни малейшего желания, — ответил Марс, слыша, как тот сопит, бесспорно его проклиная. — Ты знаешь наши правила. Я пошел навстречу, отложил наказание. Хочу, чтобы и ты пошел навстречу мне. Эта девушка? Я хочу познакомиться поближе. Очень интересный экземпляр и, думаю, подходит. — Она в плохом состоянии, — лгать ублюдку было сплошным удовольствием. — Ты же такой талантливый, привези её ко мне. Или, — в трубке повисла многозначительная угрожающая пауза, заставившая Марса остро напрячься. Убивать арабы умеют не хуже остальных. — Придется сделать всё самому. Это приказ. Шейх замолчал, держа паузу, пока Марс ядовито-хлещуще кипел от гнева. Никто не смел ему приказывать. Никто. Он обязан ответить «Слушаюсь», обязан блюсти линию подчинения Рода, даже здесь, так далеко от родины, их правила и традиции не закончились. — Организуй всё по высшему разряду. Шейх положил трубку. Марс заскрипел зубами, сжал кулаки. Как быстро он всё разузнал. Спецслужбы умели добывать и получать информацию, как никто другой. И не только информацию. Но такой прыти от старшего по Роду он не ожидал. Видимо, его впечатлила живучесть девушки. Марс же явственно ощутил, как ему не хватает информации. Как не хочется выполнять приказ. Он не будет красть и вывозить её из страны. Он больше не будет причинять ей боль. В конце концов, она и так уже натерпелась. 2 Как только он оказался в номере, то тут же открыл пересланные материалы, разыскивая происшествия в салоне. Он включил видео, рассматривая небольшой массажный кабинет. В центре располагалась кушетка для массажа с застеленной простыней, набором полотенец и одноразовыми безразмерными трусами для клиента. В углах стояли стул для одежды и раковина. Ненавязчиво работал кондиционер. Галиб лежал на животе, ногами к двери. Марс оценил красивые икры собственного племянника, а также ничем не прикрытую, не считая трусов, упругую, как орех, задницу. Вошла Вера. От одного её вида непрошеное желание окатило Марса, пропитав томными импульсами. Он наблюдал, как она переводит заинтересованный взгляд на узкую мужскую талию, по сравнению с которой плечи выглядели широкими. Любуясь, девушка почти с сожалением накрыла полотенцем нижнюю часть мужского тела. Марс живо представил это её прикосновение. Напряжение отозвалось в теле физически. Сочно. Настолько, что в голове закралась безумная мысль: неплохо бы провести с ней ночь. Действие в видео продолжилось: — Добрый день. Я ваш массажист. Скажите, нет ли аллергии на минеральное масло? Вопрос — формальность, клиенты заполняли договор об оказании услуг, где оговаривался пункт об аллергиях. Людям требуется контакт, сеанс массажа тогда проходит лучше, устанавливается своеобразный момент доверия. Она взяла бутылку, намереваясь выдавить порцию масла. — Нет. Её рука замерла, и она застыла. Пару секунд так и стояла, не шевелясь, явно что-то ощущая. Что её так напрягло? Марс присмотрелся к реакциям. На видео чувствовалось, как руки не слушаются её, как девушка пыталась восстановить дыхание, продышать волнение. Может быть, она узнала его? Или нет… Тонкие пальцы с силой сжали содержимое бутылки, и та чавкнула, попискивая в безмолвии комнаты. Густое прозрачное масло выдавилось на подрагивающую ладонь. Она растерла его, занесла над телом, не решаясь притронуться. Сердце Марса забилось активнее. Почему медлит? Племянник лежит перед ней, практически голый. Целиком открыта спина. А она никак не может шевельнуться. Притронулась… Сердце Марса забилось как сумасшедшее. Стоило ей провести по Галибу ладонями. Марс знал, как горячая эластичная кожа может обжигать раскалённым шёлком женские ладошки, как под ней напряжённые бугры мышц передают будоражащие выплески импульсов через пальцы внутрь тела, до самого сокровенного. Он видел: сомнение топило её, звучало желанием уйти, отражалось на теле предвкушающей дрожью. Покраснев, Вера запрокинула голову, чтобы прикрыть на секунду глаза и открыть рот. Глубоко и судорожно вдохнула. У неё кружилась голова, и дышать ей было явно нечем. При виде её такой откровенной реакции по телу Марса разлилось волнение, он забыл о стакане с напитком, поддался телом вперёд, к монитору. Её руки сами давили на нужные точки, разминали мышцы одну за другой, успокаивали, пока мысли, очевидно, водили хоровод вокруг вопроса: что делать? Марс видел, чувствуя даже через видео чужие реакции, как её с невероятной силой сносит, трясёт от наэлектризованности. И Марса тоже сносит только от неё, от мягких, эротичных движений, от возбуждения. И неясно, узнала она Галиба или нет. Тело Галиба расслабилось, напряжённые мышцы оплыли. Он кайфовал от её прикосновений, и Марс почти завидовал. — Перевернитесь, — попросила она, готовясь к встрече с незнакомцем. Но тут же передумала: нет-нет, не готова, ничуть не готова. Заметалась взглядом. Он перевернулся, смотрит ей прямо в глаза, чуть приподнявшись на локтях. Малышка, кусая нижнюю губу и поджимая губы к зубам, громко сглотнула и не нашла в себе сил перевести взгляд на обнажённую грудь. Галиб поднял руку и щёлкнул пальцами перед самым лицом красавицы, заставляя её вздрогнуть. В женском взгляде поплыл секундный туман, оплавляя разум, стягивая пеленой иллюзии. Что он делает? Погружает в гипноз? В сон? Так вот как он влияет на жертв. Девушка опустила на мгновение глаза ниже, на раскаченную грудь и мужские соски, пресс кубиками, полотенце и мощный, торчащий шлагбаум под ним. Перевела молящий взгляд на Галиба. Марс мог поклясться: мысленно она уже ощущает, как он берет ее тело в плен, из которого нет выхода. Чьи-то руки обнимут, распаляя. Губы приласкают настойчиво, знойно прижмутся, шепча непристойности: горячо, тянуще, долго, с жаром сладострастия, на какое способна фантазия бессознательного. Галиб всегда обволакивает тело жертвы вакхической натугой. Очень глубоко. Неистово. Он не дает им ни отдыха, ни выхода жгучей охоте. Дразнит, выжигает изнутри душу. Борьба с сексуальным голодом от сочившихся желаний не принесет умиротворения, пока не уничтожит жертву. Страстный, жадный, голодный взгляд араба пробивал растерянность Веры. Невыносимо горячо жжет душу, побеждал и взял верх. Блондинка шумно вдохнула и выдохнула. Ей дышалось настолько тяжело, что она снова сглотнула, приоткрыла рот, чувствуя, как тело горит. Не находилось сил поднять руки вверх и прикоснуться к нему вновь, пока он ждал. Тревога разливалась на ее лице орущей сиреной и тут же глушилась туманным разумом. Галиб придавливал малышку своей волей сверху. — Иди ко мне, — голос тихий, с нотками внушения. Девушка взволнованно-эмоционально рассматривает мужское тело, и кажется, от желания у нее подкашиваются ноги. Ей нужно очнуться, ведь не бывает так. Не бывает. Происходит нечто запредельное. Она качнулась, пьяная от волнения, смешанного с похотью. От ее вида Марса скрутило от возбуждения. Тело прошил безумный, импульсивный по своей природной стихии прекрасный спазм. Кажется, он последний раз подобное испытывал подростком, когда не умел контролировать возбуждение и стояк. Он точно раздвоился на взрослого хладнокровного, контролирующего каждую реакцию, и того подростка, что обнаружил, как горячая плоть живет по своим законам. Неконтролирующий себя — позор для Рода. Он сжал зубы, подумав, не мешает ли снять напряжение после просмотра. Девушка на видео пошатнулась и сделала полшага назад от кушетки. Осторожно, еще полшага назад. Галиб сверкнул глазами, а она затравленно перевела взгляд в сторону двери. Марс зауважал ее, забыл на секунду о собственном наваждении. — Хочешь? — красноречиво перевел взгляд на полотенце. — Это не... нельзя, — она артачится, отступает. Готова кинуться к двери, хоть и понимает, какой силы невероятный соблазн тащит ее против воли обратно. Ну, вот же он, объект мучений. Он прав. Нравилось. Он понравился. Слабо сказано. Девчонку затрясло от желания отбросить все и резво оседлать. Он совсем и однозначно «за». Лицо Галиба на секунду приобрело жесткость, становясь все более недовольным. — Может, сделаешь то, что хочешь? Его жаркий вид говорил, что он совершенно не слеп. Все прекрасно понимает, видит, чувствует. Она отступила на шаг. Адреналин в ее крови тяжело мешался с дурманящим желанием под гипнозом. Да, Галиб умеет гипнотизировать людей, и ему невероятно сложно отказать. — Хочу тебя, — тон повелительный, жаждущий. Она бросает еще один спасительный взгляд в сторону близкой двери, обратно на него, на мужской живот с узкой растущей от паха черной порослью волос. На полотенце. На самой верхней точке от смазки образовалось мокрое пятнышко. — Подойди, — покачал головой, чуть прикрыв глаза. — Я искал тебя. Ей осталось с разбегу прыгнуть на манящее подрагивающее предложение. Не слушающимися пальцами, в последнем усилии воли, девушка нажала кнопку на двери для вызова администратора. Почти незримо двинулась в сторону. Она не в силах больше бороться с собой. — Иди ко мне. — Ох, ай-я-яй, здесь не эротический салон, молодой человек, — владелица спа-салона не просто охаживала клиента недовольным взглядом, а буквально насаживалась на него. — Иди, я сама разберусь. Вы у нас тут впервые, верно? Сказать, что девушка выскочила вон, ничего не сказать. Вывалилась кулём. Неужели она чуть не шагнула? Ну а если бы шагнула, что с того? Он смотрел, как Галиб обнимает новую жертву. Впервые подумал, что, возможно, племянник не заметил подмены одной дамы на другую. На видео раздались характерные ритмичные шлепки и женские призывные стоны, заставившие его завистливо сглотнуть. Марс выдохнул, ощутив с новой силой зов плоти. Он бы тоже сейчас вонзился в Веру. Очень хотелось слышать ее сладостные крики, увидеть, как она кончает для него. За криками и эротическими блеяниями на видео произошла перемена. Галиб задушил свою жертву. Он стонал, кончая, затем взорвался, расплескался и забрызгал помещение, потек по розовым стенам белыми разводами. А на кушетке осталась лежать голая хозяйка спа-салона. Видео закончилось. Марс сидел перед экраном ноутбука и не двигался. Он был потрясен до глубины души увиденным, собственными реакциями и силой воли жертвы. Редкий случай сопротивления, еще более редкое видео с Галибом. А его реакция на нее, на не случайного человека? Какая разница, если ясно, что Вера будет принесена в жертву? Галиб вновь будет ее искать, раз уже его вклинило. И ему сойдет это с рук, так решил шейх. Приказ некому отменить. 3 «Свидетель убийства» — моё новое амплуа, которое вызывает во мне трепет. Как бы я хотела, чтобы его никогда не было. Но хуже всего то, что я узнала убийцу. Когда я честно рассказала об этом офицеру полиции, составляющему протокол, он всё записал и сказал, что проверят видеокамеры (ведь убийца скрылся), а меня отпаивали чаем девчонки в подсобке. А потом началась полная неразбериха. «Подпишите здесь, подпишите там». Я подписывала документы пачками: о неразглашении, разрешении на обработку данных, анализы, интервью, допрос, опрос различных служб, соблюдение секретности, страховку и прочее. Мне обещали возможность вернуться домой, но в течение десяти дней не разрешали покинуть Новосибирск. Полицейские и участковый улыбались, но упорно молчали. Никто ничего не объяснял. Я устала ждать и бояться. В конце концов сообщили, что убийца пойман, и я могу поехать домой. Вся остальная информация, как объяснили в полиции, приравнена к государственной тайне. Возвращаясь через Иркутск, я мысленно благодарила силы небесные за то, что все обошлось. Андрей встречал с цветами — жест внимательности, приятный и ничего не значащий. Его синяя Тойота шла по вечерней автостраде Байкала, плавно огибая озеро с левой стороны, когда я, измученная длительной поездкой, устало положила голову на спинку кресла и вяло посмотрела на мужа. Круглый год он носил рубашки-поло. Те удачно подчеркивали накаченные бицепсы. Андрей был, как всегда, хорош. Жаль только, любил он не меня. Тяжело вздохнула: — Знала бы, никогда бы не поехала. — Всё закончилось, малая, расслабься. Я снова вздохнула, посмотрев на мужа. Казалось, он не замечал моих отлучек два раза в год. Не хотел замечать. Скорее, второе. Он радовался, что я перестала без конца соблазнять его в попытке сохранить брак, насолить сопернице или добиться чего-то ещё. — Мои поездки радуют тебя? Андрей улыбнулся, не сводя глаз с дороги, оторвал одну руку от руля и почесал окладистую бороду. Та походила на бороду лесоруба или охотника. — Ты полагаешь, это важно? Его рука с бороды опустилась мне на колено. На фоне моей ножки в теплом чулке в сапожке она казалась огромной лапищей. Помедлила, а затем поползла глубже под ткань, по бедру, под толстый край разреза шерстяной юбки. Я тут же почувствовала прилив волнующих ощущений, бросила красноречивый взгляд, пытаясь вспомнить, когда между нами была близость. Или приятная ласка, такая как сейчас. Поддаваясь навстречу, загораясь от томящих прикосновений. Его рука помедлила, двинулась дальше, ощупывая застежки на чулках и тонкую шелковую ленту, крепящуюся на пояске. Сильные пальцы исследовали аккуратно, трогали с аппетитом. — Ты меня удивишь? — несдержанные пальцы нашли преграду. Из тончайшей тесьмы. Андрей не сомневался: в глубине, где самое интересное, есть всегда сюрпризы. И качество, и выбор заставляли думать его об этом даже, когда меня не было рядом. А это и бесило, и заводило его одновременно. Могли же оказаться нескромные стринги, если в природе бывают скромными. Или трусики с прорезью, с бижутерией, с ниткой жемчуга, или нечто экстравагантное, например, с какой-нибудь игрушкой внутрь. От мыслей о моих трусиках ему всегда становилось жарко. — Бантики? Я вспыхнула. — Приятно думать, что ты гадаешь. И хочешь меня больше, чем её. Мужские пальцы, поглаживающие преграду, замедлились, затем остановились. Андрей вернул руку резко на руль, вызвав у меня в ответ вздох разочарования. Я придирчиво поправила юбку и, обидевшись, отвернулась. — Какой послушный характер, — не удержалась. — Думаю, она ревнует каждый божий день! - Не вмешивай Полину. Когда он познакомился с Полиной Курумканской, недалекой шатенкой, получающей один за другим неуды по заданиям на семинарах и контрольным, он влюбился. Она была дочерью богача, главного хирурга города. Как нормальный парень, он понимал, ему предложить нечего. Совсем. Разве кроме помощи с уроками и себя. Полина знала толк в тряпках и развлечениях, но не в биологии и анатомии. Она без радости приняла ухаживания, считая, что, по крайней мере, у парня хорошие внешние данные. Мало-помалу привыкла к присутствию верного рыцаря, спасающего ее зачетку и готового сокрушить любого обидчика на пути. Подруга... В отличие от доступной Полины, я не была замечена с кем-то. Всегда была подружкой Галиба, потом бывшей подружкой... Я рассерженно повернулась к мужу. - Если так, давай остановимся. И ты продолжишь исследование. Тебе же хочется выяснить, что еще на мне? В чем я именно? - Не начинай, не стоит заводиться. Это вовсе не отказ. И не наказание, как ты думаешь. - Останови машину, черт возьми, - я гневно сверкнула глазами, повернулась к мужу. На кого сердилась, сама не знаю. На него, на себя, на Полину? А может быть, на тех, кто бросил меня? Он послушно остановился у ближайшего кармана на дороге. Я вышла. Бухнула дверцей от души. Под ледяным вихрем собрала руки на груди, чтобы не замерзнуть. Мне требовалось остыть. Требовалось собраться с мыслями. Я оперлась о теплый капот и несколько минут молчала. Смотрела вдаль, охлаждаясь от затмившего на миг сознание ничем несдержанного желания. В этой чертовой тесной машине хотелось заняться прямыми супружескими обязанностями. В конце концов, мы еще женаты. Наша бурная молодость и ее ошибки... На последнем курсе университета Андрей и Полина поссорились. И тут Андрей сделал предложение мне, чтобы позлить её. Я такого не ожидала. Андрей встал на колено перед всеми и протянул коробку с кольцом. - Выходи за меня, - сказал он, смущаясь своей смелости. Я злилась на бывшего парня, на его дядю, на себя, и потому кивнула. Следующие три месяца мы готовились к свадьбе. Родители радовались, а Полина плакала. Андрей и сам не понимал, зачем сделал предложение. Я тоже не понимала, зачем согласилась. Через несколько месяцев после свадьбы он понял, как мы сглупили. Прошло еще четыре года, прежде чем Андрей смог поговорить с ней. Она уже была замужем. Наверное, развод заставил её забыть обиды и понять, что она всё ещё любит Андрея. Так начался тайный роман его и Полины. Они встречались в VIP-палате, на работе. Пока отец Полины их не застукал. Решили не спешить. Прошло несколько лет, и Полина не торопилась выходить замуж. Жизнь шла своим чередом. Казалось, всё хорошо. Но это была только видимая часть проблем. Видимая часть айсберга под названием «У нас все прекрасно». Андрей проигнорировал звонок и вышел следом. Он примирительно посмотрел на меня. Встал рядом, тоже оперся на капот. - Прости. Не удержался. Знаешь же, насколько ты соблазнительна, - произнес он, разглядывая юбку, теплый меховой жакет и сапожки с чулками. - Если у вас настолько всё хорошо, почему не хочешь? – я имела в виду его, любовницу и развод. Тот помолчал, затем устало вздохнул. - Пойдут слухи. На работе встанет вопрос. Знаешь Курумканского... он и так Польку ни во что не ставит. Загрызет. - Разнесет на тебе бубен, - согласилась я, давая понять, что остыла. - Твой отец весьма натренировал меня. Переживу. Выйдет на пенсию, тогда разведемся. А пока терпи, малая. Я горько рассмеялась, с непониманием посмотрела на мужа. - Карьера, прежде всего? Он улыбнулся. - Какой цинизм, ай-яй-яй, малая. Не нарывайся, я и так умираю от желания взять тебя. Он кивнул многозначительно на горячий капот. 4 Я с горечью усмехнулась и всё же не удержалась, прильнула к спортивной фигуре мужа, погладив его накачанный торс, легко угадывая, как под тканью рубашки-поло напрягаются, трепещут мышцы от пикантных прикосновений и как он загорается от желания. — В следующий раз думай, что делаешь. Ты же знаешь, как важно твоё внимание. Твои реакции, вот здесь. — Вера... — И здесь. — Вера! — Как сильно... Рука опустилась ниже пояса и, скользнув по воздуху, ничего не задела. — Пойдём в машину, пока не простыли, — предложил он, беря меня за тонкую талию, едва удерживаясь от значительных прикосновений. Открыл второй рукой дверь в салон машины. — Темнеет. Ты устала. Это всегда сказывается. Пришлось позволить посадить себя в салон машины, где работала на полную мощность печь. Андрей прав. Путешествия тревожили и ворошили глубокое чувство вины. Меня сжигал стыд перед отцом, перед великим человеком. Каждый раз я приходила в себя по несколько дней, пока хлопоты и будни с заботами не поглощали стыд в водовороте дел. Андрей, кажется, понимал, потому что те несколько неконтролируемых раз в год, что случались между нами, он считал изменой. Сексапильность жены выносила мозг, а доступность искушала душу. Он хотел меня. Всегда хотел. И в то же время хранил верность перед любовницей. Пытался. — Только не дразни Полину. Она последнее время раздражительна. Словно у неё месячные, которые не заканчиваются. — Проверь на гормоны, — предложила я буднично, согреваясь и настраиваясь на оставшуюся часть дороги до Улан-Удэ в безмолвии. Лучше, чем распалять его и себя, в конце концов, он откажется, а я в одиночестве пойду домой. — Вдруг она беременна? Последние слова дались нелегко, но я выговорила их вслух. Как произносят то, чего боятся, то, что страшно признать, но не спросить и не знать ещё хуже. — Дело не в этом, — произнёс он после некоторой мучительной паузы. — У неё кто-то есть. Кроме меня. Сказала, что больше не любит. От этой новости я открыла рот. Не знаю, как реагировать, радоваться или грустить. Хотя наш брак существовал всегда лишь на бумаге, мы сохраняли дружеские отношения. Ничего сказать в ответ не успела. Бентли, идущий впереди, по дуге ушел в резкий вираж. Он пытался отойти, уклониться от летевшей навстречу скорой помощи. Наша Тойота осторожно отскочила в сторону от своего вектора движения. Раздался режущий уши визг. Две машины, скорая и бентли, развернуло, как танцоров в танго. Донёсся звук удара с лязгом. Капот скорой смялся в лепёшку со стороны водителя. Мой взгляд метнулся к пассажирам. В другом салоне виднелись двое. Кажется, пристёгнутые. Первое, что отметилось, — как пассажир в бентли активно трясёт девушку. Внутри салона сидели седовласый, импозантный араб, из последних сил борющийся за ускользающий тестостерон, и молодая, точно лебедь, девушка. Лет двадцать, не меньше. Мгновение с восхищением и в шоке я разглядывала её рыжий волос, молочно-белую кожу, контрастировавшую с красным вечерним платьем. Девушка дёрнулась, села прямо, словно кто вогнал в неё кол. Андрей дал по тормозам, остановил машину, набирая свободной рукой сто двенадцать. А я отстёгивалась и лихорадочно вглядывалась в обе машины. Стремительно выбралась на улицу. На хорошо освещённой дороге валялись осколки стекла, чувствовалась вонь от дымящей резины. В нос били запахи металла и бензина. Они не заглушали запах человеческой крови. - Кровь. - Держи себя в руках. Интенсивный аромат разносится на километры вокруг, я прижала руку к носу. - У вас все в порядке? – крикнул водителю Андрей, реагировавший спокойнее, чем я. Холодный ветер вывел из ступора. Послышался скрип, из салона скорой помощи выполз водитель. Я бросилась к нему, отворила дверь, мечась взглядом в поисках нужной сумки. "Кардиология", "Акушерство", "Реанимация". За эти секунды девушка и мужчина из второй машины выбрались наружу. Мужчина рухнул на открытую дверь машины, и я побежала к нему, подхватив, чтобы помочь не упасть. Я отметила на ходу, что у него сильное головокружение, пот, боль и спазмы тошноты. Обильно выталкивалась кровь изо рта. Густой струей текла по подбородку, капая на асфальт. На шее у него виднелись кровоподтеки от ремней безопасности. - Я врач, не двигайтесь, - велела я громко, проверяя его зрачки, пульс, осматривая тело, пока тот оседал на землю. - Внутреннее кровотечение. Помогите уложить, - с помощью водителя скорой мы подвинули его ровно. – Нужен холод. Принесите снега. Водитель, словно робот, собрал часть сугроба и вывалил возле нас, у ног. Снег рассыпался белыми комьями на черном покрытии. Я сгребла его, не обращая внимания на то, как снежная масса обжигает ладони, и выложила на живот потерпевшему, на ходу проверяя, вся ли одежда на пострадавшем свободна, нет ли где пережатия. Лежащий смотрел серьезно, без малейших признаков паники. Его взгляд в эти растянутые минуты успокаивал. Его компаньонка пнула колесо. Огляделась. Заметила возле своего спутника меня и, налетев неожиданно резво, со всего маху врезала кулаком мне по лицу. Голова мотнулась от удара. Боль оглушила, разошлась по мне в зубы и челюсти. - Куда лезешь?! Оставь его в покое, сука! Я не успела сориентироваться, как получила от рыжей еще пару ударов меньшей силы. - Я сама все сделаю! Я буду с ним! Подоспел Андрей. Он скрутил беснующуюся. Та вырывалась, изрыгая маты, извивалась, пыталась лягнуть его в пах. - Эй, ты под наркотой, что ли? Ну, тише! - Я люблю его. Люблю! А тебя ненавижу. Всех вас ненавижу. Всех сраных баб не-на-ви-жу. Они боролись пару секунд. Затем девица вдруг дернулась и обмякла. Казалось, она вырубилась. На ее лице кожа приобрела фиолетовые оттенки, принялась зеленеть под светом желтых фонарей автострады. - Лежите, - велела я, понимая, что на скуле завтра будет синяк. Люди ведут себя агрессивно по разным причинам, но в данном случае все выглядело неправдоподобно киношным. Я помогла ее партнеру принять безопасное положение. Что же здесь не так? Подошла к ним, посмотрела на Андрея и проверила пульс у девушки, сердцебиение. У нее на теле виднелись гематомы и рубцы. Андрей отпустил на секунду, и она повалилась мешком на тонкий слой льда у края дороги. Он потряс ее. - Вставай. - Она мертва, - я спокойно наблюдала, как труп из фиолетового становится красным. – Надеюсь, бригада приедет вовремя. Нам вдвоем их не транспортировать. Замечательное окончание поездки, не находишь? Андрей, убедившись, что я права, устало кивнул. - Пойду привезу каталку, - сообщил он, направившись к водителю скорой. Я же подошла к лежащему мужчине, проверяя его состояние еще раз. Араб выглядел так, как будто временно стабилизировался, и это само по себе было неплохо. – Как ваше имя? - поинтересовалась я на английском, ведь девушка кричала именно на нем. Улыбнувшись, мужчина протянул ослабевшую руку, прикоснулся ко мне. - Шейх Файт Ахмет Мактум. 5 На следующее утро мы собирались на работу второпях. Планёрка была на десять. — Хочешь, чтобы Курумканский относился сносно, не опаздывай, — ворчала я, распихивая Андрея в бока. — Главное, чтобы ты надеть ничего не забыла, малая, — отшучивался он, зная, как я ненавижу опаздывать. В ординаторской Курумканский щурился, только что руки не тёр. — Семья превыше всего, Вера Доржовна? Семейные обязанности никто не отменял. По помещению прокатились смешки, пока мы усаживались на пустующие места. Полина покраснела. Я же попыталась сосредоточиться, неосознанно растирая кровоподтёк от нанесённых вчерашних ударов. Моя тонкая кожа хранила любые следы, даже от негрубого воздействия. Челюсть побаливала, но синяк благодаря мази пожелтел. Умел Курумканский подколоть. — Что ж, продолжим. Наш вчерашний клиент. Требуется пересадка. Что там по анализам? — Пока не подойдёт очередь в листе ожидания, хроническая почечная недостаточность и гемодиализ. — Что ж, реципиент у нас фигура большая, — произнёс он задумчиво. — И меня не захотел. Страшно подумать, все подписали бумаги о неразглашении? Раздались смешки, но народ закивал. — Оно и не мудрено. Я его тоже не хочу. Как говорится, мужская особь о мужскую, сколько ни трись, толку не будет. Кто сможет доказать обратное, приходите вечером после пяти на сеновал. Обсудим премию ЮНЕСКО. Трудно представить Батыра Хазановича, ростом в два метра, с типичными чертами бурята, по совместительству являющегося шаманом в Ольхонском районе, занимающимся чем-то непристойным. Скорее будет борьба или игра на топшууре. — Кто был на вчерашнем фестивале, не рассказывайте мне. Ни-че-го. Боюсь, бубен не выдержит. Игорь Петрович, что по девушке? Патологоанатом скривился. — Умерла. — Да вы что? Ай-яй-яй. Хотелось бы узнать, от чьих страстных объятий девица скончалась? В жизни не доверю в руки такому своих дочерей! Он выразительно посмотрел на Андрея, а затем ехидно улыбнулся Полине. Те не смотрели друг на друга демонстративно. — Ничьих. Судмедэксперт написал в отчёте, при торможении пострадавшая напряглась, выкручивая руль, из-за чего перекрутила позвоночник. В момент удара получила травму. Она жила, пока кровь поступала из разорванных артерий. Кровоизлияние — вопрос времени. Её спутнику повезло больше. — Вот что и требовалось доказать, везение — вещь относительная, — продолжил улыбаться Батыр Хазанович. — А между прочим, девушка завещание составила и донор нашего реципиента. — Как донор? Я не смогла сдержать вопрос от удивления. Обычно если реципиент не числится в листе ожидания на операцию, не планировал трансплантаций (тем более пересадки почек), чтобы сделать пересадку, нужно попасть в лист ожидания и пожить в Москве, пока найдут подходящего донора. Нужна федеральная квота. Ещё надо иметь определённый возраст, сопутствующие заболевания и недлительный диализный стаж. Ну, это у нас дом. А это же шейх! - А что, Вера Доржевна, серьёзная ныне молодёжь? Да? Находит человека, которому подходит донорски по органам, пишет завещание, тусит с ним, а потом умирает в автокатастрофе. И дарит почки. Не прелесть? А? Если б я был султан… - Да, кто же в таком возрасте пишет? - Хороший вопрос, но нас не касается. Наша задача — решить, кто будет оперировать. Он сощурился, каверзно оглядел собравшихся и хмыкнул. - Раз-два-три-четыре-пять. Пока он выдерживал театральную паузу, мне передали папку. Беглым взглядом осмотрела данные по пациенту. - Как насчёт тебя? Я аж поперхнулась. Я!? Да, за что? С вытянувшимся лицом посмотрела на старого шамана. - У меня недостаточно опыта, Батыр Хазанович. Нужно ещё лет пять практики. Пожалейте, — с волнением, уговаривающе, посмотрела на коллег. Те старательно отводили взгляд, пряча сожаление, и только Полина смотрела с ненавистью. И я не поняла, а почему? Ей-то что за дело? Ведь если верить словам Андрея, у неё кто-то есть и между ними всё кончено. - Так отказывайся. Чего ждёшь? Увольняйся. «Батыр Хазанович! Он же старый. Организм не переживёт». Это мне хотелось прокричать. Но я только смотрела на хитрого бурята, не чувствуя на щеках влагу. Все же видели органы на снимках. Дипломатия, не дипломатия, нам-то что… Приказ из Москвы, и я крайняя. - Но он же страдает от зависимостей, — произнесла ровно, словно читала закон. Он подошёл ко мне, вытер большими пальцами навернувшиеся слёзы, убирая выбившиеся светлые волосы за уши. - Тебе духи будут помогать. Не позорь отца, — внушил, как ребёнку. Последний аргумент казался убойным, но не издевательским. Он же сам мне как отец. Учитель. А позориться дочке ламы не положено. - Давно простирания делала? Я отрицательно покачала головой. Последнее время — редко. Только на праздники Монлам Ченмо, да на Дуйнхор. Стыдно. Отец не желал часто меня видеть, зная про Андрея и мои поездки. - Езжай сегодня в Иволгинский, подношения сделай. В Иволгинский я, конечно, съезжу, куда ж деваться без уважения к старшим. - Я хотел бы его оперировать. Курумканский обернулся и пристально посмотрел на Андрея, недовольно признался: - Буду иметь в виду. Нужно только с клиентом договориться. По страховке может выбрать любого. Это же небожитель. Он посмотрел на меня. - Все свободны, кроме тебя. Оставшись наедине, он дал время мне ознакомиться с картой клиента, а затем произнёс: - Пора браться за скальпель, дочка. - Может, Андрей? - У него нет опыта. - Я с ассистирую. Курумканский повёл взглядом, разглядывая висящие шаманские бубны вдоль белой стены. Он их повесил много лет назад, когда стал главным врачом отделения, отгонял злых духов. Разочарованно выдохнул: - Нет в нём, всем нутром чую. Нет. Понимаешь, не хочет помогать. О себе думает. - Все мы о себе думаем, — я спрятала взгляд. Последнее время Андрей всё меньше и меньше брал операций, занимался собой и пациентами без хирургического вмешательства. Такое случалось с любым во время кризисов. А тут сам захотел. Разве это плохо? - В тебе дар есть и жажда помочь, а в нём? - Может быть, из-за Полины? — закусила нижнюю губу. Тут же подняла на него стыдливый взгляд, пока он тер подбородок. - Знаю я, что ты хочешь сказать. Думаешь, не знаю? Как вы живёте друг с другом — ваше дело, но выбор он делал. - Наказываете её? - Всё жду, когда поумнеет. Учиться начнёт. - Мы планируем развестись. - Раз хороший, чего бежишь? Я облизнула губы, виновато разглядывая Курумканского из-под ресниц. - Знаешь, за что твой отец не любит его? Я скажу. За то, что не тянет он тебя, девочка. Думаешь, слепой? Не вижу? Не понимаю, как вокруг тебя толпами вьются, — он сузил глаза, и его отеческий взгляд перестал быть наставническим, приобретая жар, свойственный мужскому нутру. Хлыстнул им по мне, обжигая изнутри. Я растерялась. Не нашла, что ответить. И ведь откликнулась. На долю секунды, на крохотный миг, нутро ёкнуло. Повинно поджала губы. - Что ж, пошли, нам нужно с клиентом пообщаться. Ещё Прасковью Дмитриевну штурмовать. 6 VIP-палаты в городской больнице Улан-Удэ располагались на пятом этаже. Оттуда открывался дивный вид на Селенгу, разливающуюся многочисленными потоками. Река петляла замысловатыми рисунками, огибая город с двух сторон. И хотя она не растаяла толком, в это утро никто из обитателей больницы не смотрел в окна. Новость о том, что в больнице лежит настоящий шейх, быстро облетела округу. Слух о том, что это миллионер из самой Аравии, вызвал переполох в сонном распорядке дня. Ведь, если повезет, то можно не только лично повстречаться, но и выйти замуж. Весь персонал больницы, а также пациентки — от мала до велика, бедные и побогаче — обсуждали эту возможность на каждом углу. Они смаковали детали аварии, пересказывали друг другу новости о том, что планируется серьезная операция и, возможно, её будут делать в Москве. А может быть, сам президент прилетит для сопровождения. Дипломатия и прочее. Те, кто был понаглее и мечтал взять быка за рога, толпились у входа и за входом в VIP-коридор. Прасковья Дмитриевна в святая святых посторонних не пускала, жутким взглядом и страшным голосом отсекая размечтавшихся, лишь одной своей немаленькой фигурой. Хотя нужно заметить, её скулы уже сводило от приторного выражения спокойствия, сквозь которое прорывалось желание сходить домой и взять двустволку у мужа, заряженную солью. Хотелось охладить пыл "посольства" невест и визитеров, считающих, что они способны дать фору любому журналисту. Когда к ней подошли двое мужчин с накинутыми поверх элегантных деловых костюмов из знаменитой английской шерсти белыми халатами, она, ленясь оторвать зад от стула, зычным голосом гаркнула: — Куда!? — Это люди шейха, — из-за их плеч высунулась Полина Курумканская и под нос слеповатой Прасковьи Дмитриевны просунула справку, наспех нацарапанную на вахте перекосившимся почерком вахтёрши. Я усмехнулась, наблюдая за этой встречей, где Прасковья Дмитриевна и охрана шейха. Я шла с Курумканским в том же направлении и не могла не заметить, как светится Полинка, насколько льнет к одному из арабов. Липнет так, что сомневаться не приходится — у неё с ним отношения или планы на них. Но при виде другого тело бросило в жар и пот, так что руки затряслись. Мало мне было Галиба в спа-салоне. Похоже, что конец света наступил — прямо сейчас, и прямо сегодня! Мужчины прошли внутрь, а Курумканский, фыркнув на собравшуюся толпу, разогнал её грозным взглядом. - Устроили зоопарк, - ругался он. - Прасковья Дмитриевна, кто разрешал пропускать? - Справка же, справочка была. - Что, любая бумажка — справка? Забрав её со стола, он направился внутрь, дойдя до палаты номер один. Толкнул дверь, игнорируя четверых охранников. В палате двое мужчин стояли, а шейх лежал. Его матрас был слегка приподнят для общения с посетителями. - Позвольте представить моих людей, - перевела с лёгкостью Полина, кокетливо улыбаясь и намеренно игнорируя угрюмый взгляд отца. - Чем обязан? - спросил тот. - Изабелла вас раскрасила, мисс, - улыбнулся шейх, обратившись неожиданно ко мне, готовой умереть на месте вместо шейха и привлекая их внимание. - Так бывает, когда происходит кровоизлияние в мозг. Ваша подруга не виновата, - ответила я, понимая, что все смотрят и внимательно изучают. Особенно Марс. И мне не по себе от его взгляда и присутствия. Я поёжилась, покраснела, вспоминая прошлое. И никуда не деться. А хочется исчезнуть и выйти за дверь. И хоть рядом Курумканский, меня мутит и не по себе. - Они здесь, чтобы уладить правовые моменты и составить договор. Марс Брицкриг, - обратился он, представив первого мужчину, мрачнеющему Курумканскому. Он кивнул, перестал изучать меня и теперь предельно внимательно смотрел на Курумканского. Словно пытался разгадать, какие отношения связывают главу отделения и меня. Марс Блицкриг смотрел сквозь старого шамана и сворачивал взглядом на меня. А мне хотелось быстрее завершить встречу. Быстрее. Быстрей! Ещё быстрее... Признаться себе, отчего, было выше моих сил. В этот момент я остро пожалела, что не ношу обручального кольца. А затем с удивлением осознала, что даже не знаю, где оно лежит дома. - Это Мухамед Али. Второй мужчина постарше, весь седой, показался привлекательным. Настолько, что подумалось, неужели все высокородные арабы такие? Идиотская мысль, но именно она мешала сосредоточиться. А точнее, прожигающий взгляд Марса Блицкрига. Он смотрел без стеснения. Прямо. Так что заметила не только я, но и Курумканский с Полиной. Любопытно, казалось, Марс не узнал ни её, ни меня. Или узнал, но не стал афишировать. Может быть, это всё как-то связано со спа-салоном и Галибом? Шейх смотрел на меня, но с усмешкой, как будто знал о нашем общем прошлом. Курумканский вскинул руки вверх. - Вы выбрали врача? Хочу предложить Веру Баргузинскую, - он протянул руку в мою сторону. – Лучший специалист. Мужчины повернулись к шейху, который смотрел всё с той же улыбкой, застывшей, ничего не значащей и вежливо-обходительной, а затем развёл руки. Слегка усмехнулся, мол, в следующий раз, моя дорогая. - Я выбрал Андрея Ритмова, - сообщил он. - Почему? - В его биографии нет негативных инцидентов, - произнёс Мухамед Али. Курумканский нахмурился и понял всё без дальнейших слов. Покачал головой. - Вера — лучший мой хирург, думаю, и в Забайкалье. - Вы не поняли, мы сделали выбор, - с нажимом произнёс Али, и Курумканский всплеснул руками, взревел: - В деле указано, её вины нет. Я не выдержала и вышла за дверь. Это выше моих сил! Я больше ни на кого не смотрела и не слушала, прислонилась спиной к стене. В моей биографии и в самом деле был негативный случай. И сейчас на душе я ощущала внутреннюю мешанину страха, позора и ужаса. Дикая смесь, в которой профессиональная гордость перевесила всё остальное. Мне не смыть пятно позора. Не смыть, сколько бы жизней я ни спасла после. Люди судят не объективно, а субъективно, а в вопросах здоровья тем более. Из палаты вышла Полина. Остановилась, она взглядом разбирала меня с некоторым презрением. За последнее время она расцвела. Прибавила в груди и как-то стала выглядеть женственнее. Дамское самолюбие напомнило о себе неприятным ощущением в груди. - Думаю, ты заслужила, - заявила она, не в силах скрыть триумфа и злорадства. Что с того, что выбрали не меня, любовнице мужа? Выходит, мы не просто соперницы. Я по-новому взглянула на неё, пока та, слегка улыбнувшись, вздыхала: - Боже, какие мужики. У наших баб в отделении слюни текут. - К чему столько откровений? Она не сказала мне за последние годы и двух десятков слов. Мы же враги. - Передай Андрею, я не могу сегодня, - она бросила взгляд на дверь палаты. - Передай сама. — Это не мне сделали предложение и женились. Так что вы чаще видитесь. Всё происходило на глазах у Прасковьи Дмитриевны, которая забыла о своём желании сходить домой за ружьём, об усталости и о посетителях в VIP-палате. Вместо этого, разинув рот, она впитывала подробности новой сплетни. Эка новинка, любимица Курумканского увела у его дочери жениха. И кого? Такого талантливого и несчастного. Теперь они несчастные любовники. Ой-ой-ёй! Шейх как VIP-больной тут же уступил в её рейтинге новостей первую строчку и, она, спохватившись, старательно отвела взгляд от нас, делая вид, что читает принесённые справки-пропуска. Я выпрямилась, со злым возмущением глядя на Полину. Офигеть, жена будет передавать послание от любовницы мужу? Она что, совсем с катушек съехала? Как она такое представляет? - Он не мой любовник. - И не мой. Я, между прочим, замуж выхожу. Он твой теперь. Навсегда! Она таинственно повела бровью, повернулась и победным шагом пошла по своим делам. Я же в удивлении уставилась ей вслед. 7 За 7 лет до аварии - Окей, ты не можешь поехать туда! Слышишь? Ошибка! Большая ошибка, - моя подруга Катя смотрит на меня с тревогой. Мы сидим на лекции в последнем ряду. Я и две моих лучших подруги - Катя и Женя. Лектор бубнит уже минут тридцать, и до конца пары остается десять. Понятно, почему от них обеих исходят волны беспокойства. Видимо, они обсудили всё до начала занятий. И теперь, когда Катя взорвалась, Женя встрепенулась от сонливого слушания теории по анатомии и с заботой уставилась на меня. - Ты же давно не его девушка. Он даже не поддерживает дружбу, - Катя при этом резко сгибает указательный и средний пальцы на руках, обозначая кавычки. — Ведет себя, как чужой. Вы вроде расстались? Или нет? Что это за романтический бред про снежки, лепку снеговика и всё такое? - Да, - поддакивает Женя. — Ты с ним месяц как встречалась. И я, цитирую тебя: «Ты сплошное разочарование. Столько скромности. Давай не будем спешить и дадим друг другу больше пространства»! Я охаю от её суперпамяти. Ну, да, он так и сказал. И больше не позвал ни на одно свидание. Но это было всего две недели назад. Я очень надеюсь, что Галиб передумает. - Но я хочу, - замолкаю, внезапно загораясь. И не договариваю то, что собиралась сказать. «Я хочу с ним встречаться! Он самый привлекательный, воспитанный и сдержанный на свете». - Хоти кого-нибудь другого, - сердится Катя. - И кого? - Кого угодно! – она обводит глазами аудиторию. - Он для тебя опасен, - негромко в задумчивости соглашается Женя. Я вздыхаю и не отвечаю, ловлю возмущенный взгляд лектора. Мы все трое делаем вид, что закончили беседу. В то время как я думаю о своём парне Галибе Мактуме. Он и в самом деле опасен. Его рост, широкие плечи и черты лица мужские, густой черный волос и глаза, темные и карие… да у всех девчонок от первого до пятого курса коленки подгибаются при нем. Нужно заметить, что мужчины их семьи похожи между собой. Сильные гены. К тому же он сам по себе не зануда. Он добрый и дружелюбный. Я молчу про исходящую от него волну… гм, горячей привлекательности. «Щедрая няша», так зовут его девчонки, с которыми он встречался. А это самые красивые и классные девочки в нашем университете. И я такая замухрышка, с очками на носу и с толстыми книгами под мышкой. Да, о нём все мечтают! Каждая в тайне представляет, как он выбирает её. И стыдно признаться, я тоже об этом мечтала все четыре года. А после четырех недель в его компании всё сильно поменялось. Я изменилась. Теперь я сгораю от стыда, думая о своих фантазиях, в которых он наполняет меня. Будешь тут мокрой, когда только и размышляешь о том, каково ощущать твердый член между ног. Его член. Господи, мои пальцы вряд ли напоминают его. Полагаю, суррогат так себе. Но другого не имеется. Тяжело вздыхаю. Я вовсе не ханжа, и девчонки вряд ли поймут. Жутко совестно, что они так сильно переживают за меня, а я, игнорируя все разумные доводы и сомнения, думаю о совершенно непристойных вещах. О пошлостях, которые делают многие люди на планете, и я готова совершить их вместе с ним. Я спокойно себе училась и наблюдала за ним издалека, думая о том, что буду вспоминать, что мы закончили с ним один и тот же университет. И уж тем более не мечтала о том, что он посмотрит в мою сторону, кинет заинтересованный взгляд. Мы встречались месяц. Один чудеснейший, волшебный месяц, и я влюбилась в него. Втрескалась так сильно, так глубоко, что готова изменить всем своим принципам и правилам. Подруги не одобрили это. И они правы. Он не пара мне. Точнее наоборот, я ему. Я всего лишь обычная девчонка. А Галиб — наследник огромной торговой империи, что делят его отец шейх и дядя. Он сын шейха, олигарха и уже миллионер. Он скрывает свой статус, но шило в мешке не утаишь. Особенно после того, как он пригласил меня на почти семейную вечеринку. Не к себе домой, а пока только к дяде. Тот младше его отца почти на десять лет и у него больше общего с племянником, чем со старшим братом. Девчонки уверяли, что это были пробные смотрины, и, видимо, я их не прошла. Ужас-ужас-ужас! Но именно там я поняла, что хочу его невероятно сильно. Я не решилась разделить с его друзьями веселье в бассейне. Наблюдала со стороны, как они прыгают с трамплина и как брызгают девушек в больших надувных матрасах в виде желтых утят и розовых единорогов. Мои гормоны зашкаливали от желания. Я хотела быть готовой и боялась разочаровать его. Гуглила матчасть обо всем, что может происходить в постели между парнем и девушкой. И, конечно, после всего прочитанного и просмотренного мои сны буквально сочились от образов влечения обнаженных тел и того, как мы страстно занимаемся этим. Я пылала от мыслей, представляя, как он будет толкаться в меня, а я кричу от страсти. Но это во снах и раздумьях, а в реальности все куда сдержаннее. Галиб не торопился тащить меня в койку. Не пытался нагреть ситуацию или сделать нечто, что закончилось бы нашим обнажением и горячими объятиями. Конечно, я нервничала, пытаясь разобраться, что происходит на самом деле. Почему он медлит? Я не понимаю его. Во всей этой ситуации был еще один человек — Полина. Она полная моя противоположность: яркая и ухоженная, обвешанная украшениями и сумочками тяжелых люксов. Для нее норма следить за новыми коллекциями от престижных домов, одеваться и тратить столько за раз, сколько мои предки зарабатывают за целый год. И она раскованная, сексуальная девушка, самая эффектная в университете. Конечно, она не живет в нашей общаге для нищебродов, но часто наведывается «поболтать» с Галибом и другими парнями. Кажется, временами она ему нравится. Они дружат, делают общие проекты, курсовые, собирались дипломы. Я же ревную и никак не могу избавиться от страха, что он выберет ее. Он никогда не оставался со мной в комнате на ночь, даже когда Катя уходила ночевать к Жене. Но не это самое плохое. А то, что запросто Полина могла постучать в нашу комнату и ждать нас в ней, пока мы с Галибом, к примеру, гуляем. Катя и Женька пытались от нее избавиться, выпроводить, но эта сука была непреклонна и сидела до последнего на моей кровати в ожидании Галиба. — Вот же дрянь! Дешевка, — взрывалась Катя. — Вот чего сидишь? Иди в его комнату и спроси о чем-нибудь его. — О чем? — я тяжело и скованно вздыхала. — Она уже час флиртует с ним! Он как ушел, она сто процентов поплелась за ним. Ты что, позволишь сучке увести у тебя его? Вера!!! Почему ты ничего не делаешь? Почему не борешься? Где твои глаза? — Они дружили и до меня, и до всех его девушек, — я смущаюсь, трусливо отмазываюсь. — Если он захочет, он сам выпроводит ее. А если приду я, это будет очень навязчиво, не считаешь? — Ты что, дура-то такая!? Она же пытается залезть к нему на член. Увести его! Угнать! Пока ты тут монашку изображаешь, она ему там сосет! Наяривает. Понимаешь? Это твой парень или нет? 8 То, что они до сих пор называют его моим парнем, мне приятно. Значит, и Катя, и Женя верят, что ещё не всё потеряно. Они не хотят показывать этого мне, чтобы я зря не надеялась. А то, что Галиб общается с Полиной… Ну, так он со всеми общается. Мало ли кто о чём мечтает? Это его личное дело, и оно не касается наших отношений. Но всё же ревность — ужасное чувство. Оно, как змея, пролезает, прокрадывается тревогой в сердце, страхом о том, что он для себя насчёт нас всё решил. Он уже бросил меня. Ждёт, когда дойдёт до меня. Поэтому, когда его дядя позвонил мне, я очень удивилась, но и одновременно обрадовалась. Домик в горах, охота на птиц, там есть озеро, и значит, можно купаться и рыбачить. Хотя нет, купаться рановато. Снег лежит. Я согласилась на приглашение. Мне показалось это отличной возможностью расставить точки над «i». Я хочу соблазнить Галиба и показать, что могу абсолютно всё. Всё, что он попросит у меня в постели, я смогу дать! Только вот восторгов от подруг я так и не услышала, когда сообщила им эту новость. — Вера, — Катя недолго обдумывала сообщение и мои планы. — Если он с ней активно общается в соцсетях и по телефону, может, давно всё пропало, а? Может, поздно пить боржоми, когда почки отвалились? Ведь он не захотел с тобой это обсуждать? Я морщусь, отказываясь признавать, что в её словах зреет зерно истины. Не хотел он об этом говорить. — Это вовсе не значит, что он только с Полиной переписывается. Она не единственный его друг. — Зато она единственная пи@@@а, готовая на всё, лишь бы заполучить его, — парировала Катя. Я ощущаю, как мои щеки превращаются в сухие сосновые поленья, которые только что подожгли факелом паранойи. Я и так этого боюсь и без её слов. — А знаешь, я согласна с Катей, — говорит Женька. — Это бредовая идея. Ты сама подумай: даже если тебе удастся залезть к нему в постель? Ну, там соблазнить или хотя бы поговорить с ним об этом. Там же вы будете не одни. Как-то не комильфо. Там будет дядя и, как его этот… друг дяди. Вы двое будете трахаться, а они что? Слушать и смотреть? — Да, они старые. — Старые, — Катя скептически поднимает брови и хмурится. — На десять лет с небольшим старше нас — старые? А по-моему, они взрослые и в самый раз. Уже всё попробовали, всё умеют и ни в чём себе не отказывают. — Ты о чём, — краснею, выдавая себя. — Главное, что мы будем с Галибом там. Я его девушка. И камин, вино, тишина, много чистого воздуха. Это романтика, должна помочь стать ближе. Должна! Катя и Женя смотрят друг на друга многозначительными взглядами, потом с укоризной на меня. — Ты совсем не понимаешь, — допытывается Катя. — Окей, представь тогда, что скажут твои родители о подобной поездке в домик в горах, а? Ты и три мужика? Араба! Романтично? Окей, не три! Два и парень. Окей? Всё, капец, я попросту задыхаюсь от прилившей крови к лицу и горю от стыда и их вопросов. Не нужно было вообще никому говорить об этом. Но как же я могла не сказать? Мы все трое из простых семей. А домик в горах, сама поездка — она как из другого мира. Где всё можно, где сбываются мечты и сказки. Об этом мире мы знаем только по картинкам в Pinterest. И Галиб из этого мира. А я хочу быть частью его мира. И хотя мы знаем о жизни миллионеров лишь из жёлтой прессы и новостей, и часто это ужасные сообщения о чём-то неприличном и гадком, даже аморальном, почему тогда все так хотят попасть в мир элиты? С этими людьми дружат. Все хотят заводить связи с миллионерами и элитой. Все! От последнего бомжа до знаменитости или политика. Хотя именно этим людям — развратным и похотливым, капризным и жестоким — часто всё сходит с рук. Они словно существуют вне судов и законов. Их не касается обычный мир смертных. — Это всего лишь домик в горах! А они не три маньяка! — моё отчаянное вскакивание с кровати и метания по комнате вызывают в их глазах щемящую жалость. — Кать, но ты сама встречаешься с кем-то, кого прячешь от нас. Это же потому, что боишься, наверное? Как ты говоришь, счастье любит тишину. Они элементарно люди, и всё! Задумайся, на что ты пошла бы, что сделаешь, чтобы удержать любимого? Человека, который для тебя так важен. А он думает бросить тебя, а? Она качает головой и молчит. Катя не любит говорить о своём парне и не рассказывает, что именно произошло в её жизни до и после него. Так дорожит, что не показывает. Некоторые думают, что его вообще не существует. — Послушай, она за тебя переживает, — бурчит Женя. — Я знаю. Но Галиб и его дядя не стали бы звать меня, чтобы что-то такое со мной там сделать. Это безопасно! И точка! Я буду там, и вы знаете об этом. Нет никакой угрозы. И, может, будут их подруги. На лице Кати всё ещё ощущаются противоречивые чувства, будто она знает больше, но не произносит вслух. — Её безмерно смущает факт того, что тебя пригласил его дядя, — произносит Женя, не видя в этом чего-то ужасного. — У нас, у медиков, случается паранойя, — заявляю я Кате. — Так вот это — она! Ты во всём видишь теорию заговора. Какой здесь заговор? Заговор трёх хуев? Она хихикает, пытаясь удержать губы в строгой линии, но не может. — Домик в горах. Галиб не заслуживает тебя ни в горах, ни под горой. Он, конечно, красавчик, но… — Домик в горах! Ты и Галиб? Вы едете в поездку? — голос Полины звучит прямо за приоткрытой дверью нашей комнаты в общаге. 9 Вдвоем, — теперь в ее голосе слышится дрожь. Мне становится жарко, чувствую, как дрова полыхают уже не только на лице. Оборачиваясь, вижу ее в дверях. Выглядит она, как всегда, потрясающе. На ней платье из последней коллекции от Шанель, и такой макияж и укладка, будто она только что из салона красоты. Она кажется моделью с подиума или с обложки журнала. А может, и лучше, ей ведь не нужно работать. — Так ты и Галиб едете за город, — в ее голосе слышится едкая насмешливость, но в глазах сияет гнев. — Миллионер и кикимора. Прелестно! Я смотрю на нее в крайней степени удивления. Значит, не просто так она подбивает к нему клинья. Выходит, она знает, из какой он именно семьи. И всё не просто так. Как я раньше до этого не додумалась. — А знаешь, такое бывает, когда мальчику из богатой семьи хочется посидеть на диете, — самодовольно и успокаивающе себя заявляет она. Ощущаю, как горю. Да, я ботаник. Я люблю учиться и обожаю книги и библиотеки. А еще я тащусь от математики и ее возможностей. Для меня она — язык, на котором не говорят обычные смертные, а вся Вселенная. И без нее не было бы современного мира с его сетями, технологиями и возможностями. Но я выгляжу, как обычная девушка, а не сверкаю, как произведение искусства. — То, что у меня с Галибом, тебя никак не касается. Иди, куда шла! — Без тебя решу, что мне дело и до чего, — отвечает она с превосходством и грацией светской львицы. — А знаешь, я прямо умираю от любопытства: и что такой парень, как он, нашел в тебе, чего нет во мне? Отсутствие вкуса, убогий стиль или бедность? Вряд ли твоя асексуальность. Может, трухлявые бабушкины трусы? М-м-м, ретро-стиль, видимо... Ее слова, как звонкая пощечина. Она и в самом деле сверкает. В ее красоте так много сексуальной игривости и притягательности, что парни падают к ее ногам. Когда она хочет, например, чего-то, она может получить любого. Любого, кроме Галиба. Возможно, поэтому она так цепляется за него. Дело не в деньгах. Такой девушке, как она, с ее природным сексом в каждом вздохе и взгляде, трудно представить, что существуют мужчины, как он. Или нет? Они же дружат. Я с прозрением понимаю, что она никогда не говорила нам или мне о нем. Она дружит с ним, но не озвучивает ничего. Держит язык за зубами. А смотрит на меня с таким презрением и брезгливостью, что кажется, я такая и есть. Я же не могу конкурировать с ней ни в чем, кроме ума. Моя красота обыкновенная и естественная, я бы сказала, простая. А на Полину мужчин тянет, как дрожжи к сахару. — Ретро-стиль, — фыркает Женя. — Только вот он с тобой предпочитает домашки делать, а с ней встречается. Странно, и почему не с тобой!? Я так рада, что в комнате две моих подруги. Это придает мне сил и уверенности. — Ага, и не позвал в поездку, — доливает масло Катя. — Ты для него кто? Паренек в юбке!? Уверена, твоими трусами он совсем не интересуется. — А ты вообще заткнись, — она почти шипит. — Ты ничего не знаешь, вот и мечтаешь. — И что она не знает, — огрызается Катя, вскакивая с кровати и собираясь захлопнуть дверь перед носом мерзавки от кутюр. Мы все трое замечаем, что на ее щеках появляется румянец. — Домик в горах, его дяди? — Полина злобно хмыкает. — Глупые шлюшки. — Вот я тебе сейчас вырву пару локонов, — Катя хватает ее за волосы, но та отклоняется от руки. — Зато я знаю побольше вашего! Домик-то не простой. Они туда возят девушек. Ты думала, что первая. Ха-ха-ха! Я у его тети узнала. От последнего признания у меня расширяются зрачки. «Тети»? «Узнала»!!! Выходит, она давно знает Галиба и даже знакома с его семьей. Нетрудно представить, как она распивает кофе с его родней и рассказывает последние новости об учебе и университете, о нас… Они из одного слоя населения. И у них могут пересекаться интересы. Полина такая же, как они. Пусть и уровни богатства не соизмеримые. Вот почему она дружит с Галибом, а он с ней. Одобрение семьи важно для всех. Поэтому в этом у нее неоспоримое преимущество и карты в руки. — Я могу понять, ты хочешь вырваться из этой ничтожной жизни, — говорит Полина, окидывая взглядом мои старые джинсы и затасканное худи. — Но они никогда не женятся на таких, как ты! Никогда. Безусловно, ты жаждешь получить его. Но он не любит тебя. И не любил! Совсем! Мне стоит больших трудов не спрашивать, как она узнала об этом. Он ей сказал? Со слезами на глазах, смотрю на девчонок. Одно дело, когда это говорят подруги, другое — соперница. Больно, как от уколов. Катя хватается за дверь. Женя хмурится. — Только ответь, — Полина не дает закрыть дверь носком дорогого сапожка. — Ты вот так с ним можешь? Катя уже шипит, кажется, еще мгновение, и она бросит дверь и все-таки вцепится в роскошные золотые локоны. Мерзавка достает телефон, и та тормозит, в замешательстве. Я с ужасом переживаю, что она сейчас нам покажет? Голые фотки секса с Галибом? Жаркие объятия и поцелуи? Я опоздала!? Нас всех троих ее действия приводят в оглушенное ожидание. Полина зло улыбается мне и набирает сообщение, нажимает кнопку «Отправить». — Пф, — разочарованно тянет Катя, а я в облегчении выдыхаю. Она показывает нам экран. Усмехается с победным выражением на лице. И непонятно, что она отправила и чему так радуется. — Ты вот так можешь? Взять и отправить ему такое сообщение? С тем, что ему и в самом деле будет интересно, — она намекает так, что становится плохо. Что она отправила ему? Что-то неприлично порочное? Пошлое? Сексуальное? — Что ты можешь предложить ему, замухрышка? — говорит она на прощание, и Катя захлопывает перед ее носом дверь. — Дрянь, — ругается она, подходит и обнимает меня за плечи. — Не верь ей. Она всего лишь избалованная сука! И завидует тебе! Я готова разрыдаться на дружеском плече. Вместо этого я собираю остатки своей воли и смелости в душе и твердо им сообщаю: — Я еду в этот чертов домик. Нравится это кому-то или нет. Я не позволю у меня украсть шанс все изменить! Я на все готова. Девчонки ахают, смотрят на меня так, словно я сообщила, что пойду и сброшусь с обрыва на скалы. — Верунь, солнышко, — тихо шепчет Катя, гладя меня по моим светлым локонам, которые далеко не золотые, как у Полины. — Ты зря слушаешь ее, но она права. Тот домик не для романтики. Соображаешь? Полина нам помогла. Вряд ли она лжет. Ты там будешь одна с ними тремя. — Не буду, — я сжимаю кулаки. — Ну, что ты там собралась делать? Тебе же только что все объяснили, для чего это нужно. Его дядя, возможно, вообще имеет другие планы на тебя. А Галиб, он знает об этой поездке? Он хочет? — Знает. Я спрашивала, — отзываюсь, нервничая и кусая губы. — Я там и в самом деле собираюсь трахаться. С Галибом! Пока эти двое будут на охоте или на рыбалке, неважно, я буду с ним одна. И да поможет мне Бог, если я не получу его. Катя с трудом выдыхает, на миг закрывает глаза. — Но ты там будешь не только с ним, — говорит она с нажимом в голосе. — Справлюсь! Я не дам себя в обиду. Поверь мне, — отзываюсь я, обнимая ее в ответ на дружеские и такие теплые объятия. Разумеется, они не знают, что я уже не та скромница и стесняшка, что была пару месяцев назад. О нет! На сегодняшний день я весьма подкована. И даже некоторые вещи сама с собой попробовала. Мне понравилось. В этом смысле, благодаря Галибу, я расширила представление о себе и о своем теле. Я решила, что раз другие люди не боятся, то и мне стоит перестать. А еще — нужно пробовать. Испытывать и выяснять, что подходит, а что нет, и не волноваться, будто другие могут осудить. Это лучше, чем упускать в жизни людей, которые важны. 10 Сутки спустя с досадой осознаю, что, возможно, я не в меру самоуверенный романтик. Все идет, черт возьми, не так. Эта поездка и Галиб. Все не так. Дядя Галиба Марс и его друг Александр. Они старше... Мне двадцать два, и кажется, они, в отличие от меня, прожили целую жизнь. Десять лет разницы ощущаются мною как большой разрыв в жизненном опыте. Галиб и Марс похожи. Еще на вечеринке я заметила, что у его дяди более зрелый вид. Лицо не юное, в глазах застыла основательность. Нет восторженности и доброты Галиба, скорее напряженность и внимание. Но он также красив, как Галиб. Почти! Александр — высокий блондин, более мягкий в выражении лица и повадках. Он устал и почти всю дорогу до домика спал. Кажется, школьный товарищ Марса. Чего я не учла, так это то, что мужчины собирались отдохнуть. Они после ужина все легли спать, а утром умчались все трое на охоту. Привет, романтика одиночества, и пока планы по соблазнению! Я осталась на весь день в компании сама с собой, прежде чем они вернутся. У меня было достаточно времени, чтобы изучить не такой уж и маленький дом. В нем три этажа и огромное подвальное пространство. Всё оборудовано по последнему слову техники. Первый этаж общий, второй — жилой, третий — игровой. В подвале есть сауна и гараж. Запасы в доме еды и алкоголя такие, что можно пережить зиму и ни о чем не думать! Я же нервничаю и волнуюсь, с нетерпением жду и боюсь одновременно. Слоняясь по дому, я нашла большую библиотеку, развела в камине огонь и, расположившись прямо на пушистом толстом ковре, разложила три десятка книг, изучая их содержимое. Галиб не собирается разговаривать со мной, размышляла я. Он поселился в другой комнате, а вчера после ужина сразу ушел в гараж готовиться к сегодняшней охоте. И это бесит. Я не понимаю, почему. Целый день с книгами — это здорово, но отнюдь не то, что я хочу. За окном зимой темнеет рано. А за городом и в лесу, где ели с пятиэтажные дома, тем более. Мне страшно и нервно разом. Я так хочу секса с Галибом. Ожидаю от него решительных действий, попыток сблизиться, любых воздействий, направленных в эту сторону. И ни-че-го! Откровенно говоря, я так зарылась в книги, буквально выстраивая перед собой небольшие башни, потому что прячусь сама от себя и от тех шокирующих поступков, которые совершила вчера после ужина. Для меня, человека, планирующего эту поездку целую неделю, мечтающего наконец переспать с парнем своей мечты, сложившаяся ситуация представляется тупиком и дикой нелогичностью. Ведь я никогда не целуюсь с незнакомцами. Я даже в очереди требую дистанции в метр от себя. При воспоминании о вчерашнем мой пульс подскакивает. Начинает стучать в три раза быстрее. Кровь приливает к конечностям, и я сглатываю. Я никогда не одевалась сексуально, ни на вечеринки, ни куда-либо еще. Но в этот раз я изменила самой себе. Мне хотелось увидеть, как загорятся глаза Галиба, как он будет смотреть на меня. До него я встречалась с другими парнями в университете. И нужно признать, он видел, как я с ними целовалась. Я помню, как он смотрел на нас, когда мы обнимались в коридорах перед лекциями. Его взгляд всегда возбуждал в душе трепет. Хотелось, чтобы у меня между ног был он, а не тот, кто меня целовал. Я жутко смущалась от этого, задаваясь каждый раз вопросом, откуда такие странные мысли? Может, дело во взгляде Галиба? Темном, порочном и в то же время не осуждающем. У его дяди такой же. Жаркий, горячий взгляд, только в разы тяжелее. И вот я здесь, на мне суперсексуальная юбка с воздушными воланами. Трусики, которые что есть, что нет. И всё, что я чувствую, — это смесь стыда, вины и разочарования. Разочарования, потому что Галиб нес какую-то чушь о том, что ему нужно ассимилироваться к горному климату. Домик в горах, у него горняжка. Бред! Плюс тут дядя, он не может провоцировать неприличные ситуации и не может вести себя неподобающе. Ему безумно нравится мой вид. Бесспорно красивый, он меня не видел никогда такой, но стоит подождать. Я уязвленно нагревалась: а чего подождать? Почему требуется ждать? А стыд, потому что по дороге сюда, в машине, Марс был таким милым. Мне даже подумалось, что он флиртует. Я отбросила мысль как крамольную. Ну, чего вдруг взрослому мужчине с огромным счетом в банке флиртовать с девушкой племянника? А? Это всё воображение. Только вот после ужина, когда мы остались на кухне одни, и я уже убрала со стола, загружая посуду в посудомойку, он неожиданно остановился сзади. Пару секунд я стояла, не шевелясь, ощущая его присутствие, его дыхание, фон его самого. Я застыла на месте, вдыхая резкий аромат одеколона, с удивлением отмечая, что уже чувствовала подобное. У бассейна в его доме. Неторопливо внутренний спокойный настрой начал превращаться в расплавленный сплав ртути. Он крупный мужчина. Для меня большой. Явно захаживает в спортзал и следит за собой. Даже странно, что до сих пор не женат. Хотя, чего странного? Красивый, обеспеченный, успешный самец, разве будет сам стремиться ограничить количество сексуальных контактов? Он же не мазохист. В этом смысле мужчины скорее филантропы. Природные такие! Как говорит моя мама, а она биолог по образованию: «Любое семя должно путешествовать по миру», иначе капец виду и разнообразию. Чёрт! Мужские пальцы чувственно прикоснулись к моей заднице. Меня тут же облило кипятком. Его действия не возмутили, а хуже... взволновали. — Ты невероятно красивая, Вера, — прошептал он на ушко, рассказывая, какие у меня роскошные кудри, лицо, улыбка, запах. Он жадно задержался губами на затылке, оставил горящий поцелуй на шее, в то время как его уверенные пальцы скользнули под юбку, вызывая ошеломление. Послышался шум, чьи-то шаги, и я, как ошпаренная, отскочила от него в сторону. Покраснела от всего разом. Марс негромко рассмеялся над моей реакцией и, похоже, наслаждался ею. Боже, хорошо, что он не раздет! Джинсы, свитер... не то что я! Старалась же для Галиба. Футболка, юбочка... — Ты такая милая, — произнес он, наблюдая, как я забыла дышать, пока Александр брал из холодильника пиво и обменивался с Марсом ничего не значащими фразами. Его взгляд лениво скользнул по мне, мужчина усмехнулся, как будто знает, чем мы тут только что занимались. Я бурно покраснела. Ужас какой! Я думала, что мы с Галибом распакуем вещи после ужина, поговорим, займёмся любовью, наконец! А нет. Он ушёл спать. И само по себе это уже много значило. Сидя у камина в одиночестве, я ощущаю себя угнетённо-потерянной. Наверняка ему там весело сейчас. Они же не только будут стрелять, выслеживать добычу. Разведут костёр, что-нибудь пожарят, выпьют. Перестанут чувствовать холод улицы, и неясно, когда вернутся. Господи, я просто полная дурочка, раз решила, что Галиб всё поймёт и сам. Ему, похоже, всё равно. Обида застилала глаза. Я хотела добиться своего и совершенно игнорировала факты. Галиб и в самом деле мог перестать меня хотеть. А я приняла приглашение другого мужчины в надежде, что это подтолкнёт Галиба на действия. О чём я думала? Это будет хорошим мне уроком на всю жизнь. Если мужчина тебя не желает, то ничего и не будет. 11 Я радовала себя мыслью о том, что в этом есть определенная романтика для интроверта. Чем заниматься в домике в горах в одиночестве, пока люди, с которыми я приехала, развлекаются отдельно? Чем? Я толкнула ногой самую высокую бумажную башню, злясь на себя и на Полину. Она точно блефовала! Возят они девок? Таких, как она!? Сижу тут на коврике, в несвойственных мне шмотках и делаю вид, как жутко интересно читать. В одиночестве. Я толкнула вторую башню из книг. Та развалилась, раскрываясь на нечитанных страницах ровными скучными строчками. На глазах навернулись слезы. Повалившись на спину, я смотрела в потолок на тени, отбрасываемые пламенем от камина. Полежав минуту или две, согнув одну ногу в колене, я кусала губы. Уязвленное самолюбие шептало: "Да-да, возят таких, как она. Красивых, развратных, пошлых, доступных... каких? Кто нравится тем, у кого всё есть? Точно, не такие, как я". Левая рука сама накрыла лобок, ощущая между ладонью и выбритой киской толстые слои тканей: трусики, воланы юбки, теплый воздух от огня. Крушение всех моих надежд! Задрала футболку над грудью, досадуя. Специально не стала одевать лифчик в надежде на успех у Галиба. Все уверяли, мужчины находят подобное соблазнительным. Бла-бла-бла! Может, Галиб и не мужчина вовсе? А? Может, он того? Сломанный... Обиженные размышления сопровождались во мне желанием получить удовольствие. Пальцы медленно скользили по соскам, вырисовывая пируэты на ореолах, слегка задевая вершины. Очень чувствительно, задумчиво, тягостно. Ведь нет ничего плохого в том, чтобы гладить себя. Моя грудь красивая? С точки зрения женщин или мужчин? Наверное, женщин, решаю я. Парни не говорили, что она роскошная. Как оценивать фразы, что она небольшая, упругая и имеет средние по размеру соски? И они чувствительные. Я улыбаюсь, чувствуя восприимчивое подтверждение сосками под пальцами. Но, блин, не роскошная! Например, как у Кати. У неё большая. Для её комплекции даже огромная. А моя... нет. Горько выдыхаю и с силой зажимаю между большим и указательным пальцами соски обеими руками. Я хозяйка этих вершин! И я чувствительная! Они всегда откликаются на мои действия. Грудь тут же набухает, становится заострённой. Крученые сжатия отдаются, растекаются истомой по всему телу. Упоительное ощущение тёплой волны через низ живота. Какая грудь нравится хоть кому-то? Большая или маленькая? Моя вроде нравилась... Иначе не дразнил бы! Для меня действия Галиба ощущались всепоглощающей мукой. Я текла от него и блаженно изнемогала. Сосать соски, играть со мной часами ему было по душе. Он вёл меня после ласк в людное место и смотрел, улыбаясь на то, как я краснею и пылаю от нестерпимого чувства напряжения. Ему нравилась тайная наэлектризованность между нами. Каждое движение в теле, блеск в глазах вызывал во мне дополнительную взволнованность от его настойчивых прикосновений. Мягкие томительные волны текли по сознанию, выключая любые здравые мысли. Трусики от его манипуляций становились непристойно мокрыми. С Галибом я всё время ходила такая. Ему нравилось проверять сей факт на людях. Как бы случайно. Я же пылала... даже от воспоминаний. Они вызывают у меня улыбку. Конечно, в чужом доме лежать перед горящим камином во тьме, полуголой, вроде бы как не стоит. Ведь сюда может войти кто угодно. Но кто? В доме никого. Я одна. Какой мужчина не мечтает, придя домой, застать подружку голой и мокрой? Пустые мечты! – Да, идите вы все, – шепчу я, соскальзывая руками с сосков под юбку и под кружевные трусики. Развожу колени как можно шире, чтобы почувствовать дыхание огня и согреться. Поглаживаю себя пальцами вверх и вниз, наслаждаясь скользящими движениями. Я уже влажная, и мешающая ластовица усиливает ожидание и давление пальцев в этом невинном утешении. Прижимаюсь к чувствительному клитору чуть интенсивнее при каждом заходе. Игра меняет моё дыхание на более учащённое. Когда Марс позвонил и пригласил в поездку, я отчаянно захотела поехать. Ну и что, что трое. Они друзья и родственники. Рассказывать об этом родителям я не собираюсь. Солгала, что поехала на выходные к родителям Кати. Я ее также часто прикрываю. Страшно представить, как бы они отреагировали. Представляю: «Паааап, мне позвонил дядя Галиба и зовет в поездку на охоту с ним и еще одним его другом. Стрелять я, конечно, не умею. Но так сильно хочу Галиба, что мне проще застрелиться, чем не поехать». И в этом звонке крылась деталь, которую прежде я пропустила. Я же изначально смутилась. Звонит почти незнакомый мужчина, да, родственник парня, и все же я предложила поехать с девчонками. Я не знала, согласятся ли Катя с Женей, но предположила, что они поддержат. Он отказал. Вежливо и тактично сослался на отсутствие мест в машине. А уследить за Галибом и мной с оружием проще, чем еще за двумя девушками. К тому же, сказал он, это прекрасный повод во всем разобраться. Я не поняла, что он имел в виду. Разобраться с кем или чем? Он же не мог знать о наших с ним проблемах. Или мог? И зачем в поездке Александр? Я видела его уже несколько раз. Он подвозил и забирал Галиба из общаги, когда тот ездил домой. Кажется, кто-то говорил, что Алексу кто-то нравится из университетских девчонок. Вот он тут и крутится. У них случилось что-то типа ссоры, и он принял приглашение Галиба провести выходные за городом. Похоже, у Галиба территориальное расстояние было лекарством от всех бед. Чуть какая проблема — он увеличивал с людьми дистанцию. Отношения между ними тремя хорошие, никто не возражал против присутствия другого. Но, выходит, кроме Галиба, относительно меня. Он же ни намеком не дал понять, что я в этой поездке не нужна. Почему? Где логика? Если Галиб не хочет меня больше, то мог бы намекнуть. Он же ничем не дал понять это. Наоборот, спрашивал и переживал, достаточно ли у меня теплых вещей. Весна весной, но за городом всегда на 5–7 градусов холоднее и более сыро. Похоже, он всего лишь поддержал инициативу дяди. Второй момент с Марсом был еще более странным. Он попросил показать теплые вещи. Такой папочка, инспектирующий ребенка, все ли он взял с собой. Я чуть со стыда не сгорела, когда открыла сумку и обнаружила, что вместе с моими свитерами и джинсами Катя подложила мне большую свинью! Два комплекта невероятно роскошного и развратного белья и чулок. Все в кружевах, веревочках, белое и красное. Я ошалело подняла взгляд на мужчину, берущего выпавшие тряпочки, и покраснела. — М-м-м, лучше белый. С красным ты точно будешь сливаться, — пошутил он, чуть усмехнувшись, пока я умирала от замешательства. — Смотрю, у тебя большие планы на эту поездку, детка? Его задумчивый взгляд и шутливость еще больше меня расстроили. Теперь он в курсе, чем я планирую заниматься в ЕГО доме с ЕГО племянником. — Это не мое, — слова звучали ужасно, как идиотское «Дорогая, ты не то подумала», полная беспомощность с постыдной слабостью сковали все тело. Марс потащил комплекты из пакета и, развернув на пальцах, смотрел на них слишком пристально и внимательно. Он как будто застыл, изучая их, прежде чем жгучий стыд с запоздалым возмущением заставили меня действовать. Я буквально вырвала белье, убирая его за спину. Наши глаза встретились, и в выражении его глаз проявилось нечто, похожее на сарказм или пренебрежение. Я не уверена до сих пор, что именно это было. — Определенно, вещами ты запаслась, — он резко выпрямился и, больше ничего не сказав, покинул помещение. — Жду тебя в машине. Потому когда он начал мило вести беседу по дороге и в целом дал понять, что инцидент исчерпан, я не могла не думать о случившемся и о нем. 12 По дороге вчера я убеждала себя, что в машине сидят взрослые люди. Марс знает, что я девушка Галиба, и потому нечего переживать, кто что видел. От неловкости внутри всё сжимается, особенно когда я ловлю на себе взгляды Марса. Он шутил, но был чем-то рассержен. Недовольные взгляды в основном доставались дороге, но в возникающих паузах он поджимал губы, сводил брови на переносице и постукивал пальцами по рулю, словно всё время анализировал. Возникало чувство, будто он пожалел о приглашении, особенно когда увидел бельё. Он так на него смотрел... Может, дело в Галибе? Мне казалось, он хотел помочь. Разве нет? Может, у них разногласия, и меня пригласили в качестве отвлекающего элемента или жеста доброй воли? Я запуталась в сплошных неизвестных и его хмурых взглядах. Но какова бы ни была причина напряжения, вчера, когда на кухне он же подошёл ко мне, всё не завершилось одним лапаньем... Сердце лупило в груди так, словно я спринт пробежала. Не каждый день, и тем более плохо знакомые мужчины, прикасаются ко мне. - Она у тебя упругая, - Марс не сдвинулся с места, пока я, сузив глаза, тревожно слушала звуки удаляющихся шагов Алекса. Черт! Мне нужно как-то выйти из этой неловкой ситуации. Я повернулась к столу, ища глазами, за что зацепиться. Всё убрано. Посуда в посудомойке, поверхность вытерта, стоит только бутылка вина и пара чистых бокалов. Я взрослая или нет? Тянусь рукой и беру бутылку. За ужином стало ясно, что это красное достаточно обманчивое. С виду лёгкое, а в голову даёт отменно. Хватит и пары глотков, чтобы стало хорошо. - Спасибо за комплимент, - отвечаю глухо, полагая, что взрослая женщина не смутилась бы подобных слов. – Хочешь? Лучше пусть его руки будут заняты, чем изучают мою «упругость». Бутылка стоит чуть дальше вытянутой руки, наклоняюсь, немного отступаю от мужчины. Неудобно. Теряю равновесие, чуть кренясь вперёд. Его рука тяжело опускается на мою талию. Ох, черт-черт-черт… – Осторожнее, Вера, – выговаривает он, и уже не придерживает, а плотно скользит по мне пальцами, выбивая из легких воздух. – Оно с моих виноградников. И довольно крепкое. Хотя ты практически не пила за ужином. Может, стоит тебе присесть? Ты немного волнуешься. А, вот и нет… не волнуюсь. Я немного нервничаю! Я в ауте, в ахтунге и в нокауте! У меня нет подобного опыта. Не знаю, как реагировать. Закатить скандал? Разораться? Но он пока ничего ровным счетом не сделал. Что делать? А? – Я в норме, – отзываюсь сухо. Просто меня никогда не трогал взрослый красивый мужчина – вот так. Марс достаточно приятен, и он слишком близок, и восхитительно уверен в себе. От этого кружится голова. Мне всегда нравилась чужая самоуверенность. В ней есть неотразимая привлекательность. И в нем она тоже есть. Логика подсказывает, что я себя веду неправильно. Восстанавливая равновесие, я склоняюсь к нему, чтобы сильнее ощутить запах. Он реально классно пахнет. Проносится мысль, что такой же парфюм я хочу подарить Галибу на день рождения. Марс воспринимает это как должное и притягивает ближе. – Детка, – произносит как-то хрипло. Сознание пронизывает страх – нас могут увидеть. Украдкой я смотрю по сторонам, боясь обнаружить за столом Галиба или Алекса. О господи, как я потом это буду объяснять? Я в объятьях другого! В потрясении я оборачиваюсь к Марсу с его завораживающими карими глазами, чувствую, как от него катит волна потрясающей харизмы. Неужели этому учат в бизнес-школах? Слабость окутывает против воли. Ноги не держат, я слегка пошатываюсь, желая высвободиться и не упасть. Что он творит? Что! Крупные горячие руки скользят по моей талии вниз на ягодицы. Он обхватывает их целиком. Сжимает. Пальцы оказываются между ягодиц. Я охаю и вспыхиваю. Аут! Мне требуется таймаут!!! – У тебя классная задница, – смотрит почти хищно, не отрывая порочного взгляда от моих глаз. Как он может говорить такие вещи!? – Да, Галибу повезло, – отзываюсь, почти с осуждением. Теряю ровность в дыхании. – Чертовки, – его согласие не препятствует его рукам сжимать мою попу дальше. – Отпусти. Пожалуйста. Дергаюсь, пытаясь отстраниться, толкаю его руками в грудь. С таким же эффектом можно толкать бульдозер. Упираюсь ладонями в свитер, оттискиваясь от него. Дрожь пробивает все тело. Колени ослабли. Голова кружится. И, боже мой, это не мешает мне наслаждаться ощущениями от его настойчивых поглаживаний и ласк. Он делает все непомерно приятно. Я пьянею от всего разом. Натиск, тонкое осознание того, что тебя хотят, ласкают… После полного безразличия Галиба все это непозволительно льстит. Соблазняет. И какая-то часть меня хочет этого. Я желаю… Сглатываю. Одной рукой он гладит мне бедро, второй забрался под подол юбки и трогает, грубо касаясь обнаженной кожи. Черт, я же в ненавистных стрингах для Галиба. Нет более простого способа обеспечить мужчине доступ, чем надеть трусики, которые таковыми не являются. Одно название. Ему нравится. Он гладит обнаженные ягодицы, проводит пальцами, изучая округлости, пока я изображаю задыхающегося оленя при виде фар. Видимо, Бэмби. Глаза круглые, веду себя как тормоз и не могу ошеломленно выдохнуть от чужой наглости. Ну напор мне нравится. И он сам мне нравится. Я не могу себе лгать. – Хочу, чтобы ты сняла трусики, – это был выстрел в голову оленя. – Что-о-о!!!? На его твердых губах проскальзывает потрясающая улыбка. В глазах столько... не знаю... опьянения. Может, он много выпил? Пьян? Делаю попытку вспомнить, сколько он выпил вина за ужином. Считаю в уме бокалы. Один, ноль... Пальцы касаются моей промежности между ног и ласково гладят стринги. Мозолистая рука Марса ложится на обнаженную самую интимную мою часть. Нежные, идеально выбритые губки. Ощущения от его прикосновений прекрасны, восхитительны. Они медовые... С ума сойти! Где он научился так вести себя? Я просто таю от того, что он творит. – Галиб мой парень, – выдыхаю, борясь с головокружением. – И мой племянник. Споёмся, Вера. У меня нет ни сил, ни желания возмущаться. В этот самый момент мне хорошо и горячо. Очень жарко. Я считаю число повторений прикосновений его пальцев к моим губкам. Уже несколько десятков раз. Непозволительные скольжения. Они немеют от них, и все тело накрывает истома. Подушечки его пальцев гладят, ласкают и трут меня. Мы оба тяжело дышим. Неправомерно приятные ощущения. В животе и в киске все горит и бешено натянуто. – Сними их с себя, – тихо велит он, продолжая трогать меня. – Покажи мне свою попку. А ничего, что сюда может войти кто угодно. Мы стоим на кухне, а не в запертой комнате. Мое дыхание частое. Пульс ускорен. Мышцы напряжены. И я ловлю себя на том, что киваю ему. Мама дорогая... Я кивнула ему! Марс приподнимает на ягодицах часть моей короткой юбки. Каждое его движение, как острое взмывание в воздух. Оно щекотно и пикантно. А затем с внезапным рыком он оттягивает резинку. Резко рвет ее. От этой силы натяжения, от наклона, я падаю. Он мгновенно перехватывает меня руками между бедер, обжигает молниеносным владением, удерживает на месте. Громко ахаю. Он совсем не в себе!? Упырь!!! Он рычит, наклоняя меня. Все происходит быстро. Боже, я ошеломлена силой его намерений настолько, что даже не могу отреагировать. Голые ягодицы выставлены на показ. Юбку он задрал и жестко удерживает. В то время как другой рукой пальцами он раздвинул мои внутренние губы и замер. Смотрит, не отрываясь. Все вместе выбивает почву из-под ног. И взвинчивает... Сердце колотится сильнее некуда. Я дергаюсь в попытке выскользнуть. Бесполезно. Он жестко, как юбку, фиксирует и меня. – Замри, – приказывает рыком. – Ты же не хочешь, чтобы нас услышали? Черт, он прав. Только не в таком виде. Я послушно замираю. Ни одной мысли в голове. Он никуда не торопится. Смотрит на ягодицы и на киску. Мне нечем дышать. Нежно прикасается к моим губам пальцами. Словно хочет приручить их. Бережно ведет вверх и вниз. Ощутимо дергая в движении туда-сюда. Мое тело начинает кричать о продолжении. То, что мы делаем, оно невероятно пронизывающее, красноречиво неприличное. Боже! Боже! Ты ничего не видел... Его палец гладит меня, толкается весомо, властно гуляет между губок, не проникая в глубину. Я теку, захлебываюсь от острых, новых ощущений. Меня никто никогда не трогал там. Даже Галиб. – Развернись, – велит он, отпуская. – Хочу посмотреть на нее. И поцеловать. Что-то подсказывает, он говорит не о моем лице и не о поцелуях в губы. И как только он вынимает свой мокрый палец из меня, я тут же вскакиваю свободная и в развороте шлепаю ладонью по его лицу. Отхожу от него, пока он сердится, но не двигается. Просто стоит и молча испепеляет меня. Запыхавшись, я одергиваю юбку. – Никогда больше, – шиплю, ощущая внутреннее душевное противоречие. Я лгунья. Мне понравилось то, что он делал. Но он не тот, кто должен это делать. Я разворачиваюсь и иду в спальню. И когда я там оказываюсь, то не вижу вещей Галиба. Их нет. Звоню на сотовый, но связь здесь отстой. А затем узнаю, что мы спим раздельно. Ужас-ужас-ужас. Галибу я не могу рассказать. Связи толком нет, интернета тоже, и даже такси не вызовешь. 13 Ночь проходит спокойно, а утром я нахожу лишь записку на кухонном столе. Целый день в одиночестве наводит на мысли, что никому я и вовсе не нужна. Зачем приехала? И мало того, что давно стемнело и довольно жутко, так еще с улицы за пределами дома слышны ненормальные звуки. Может быть, это ветер или падающие с крыши сосульки, или снег. Страшновато… Я замираю, прислушиваясь. Слышу уютное потрескивание поленьев в камине. Решаю, что это все воображение, и снова расслабляюсь. Пальцы продолжают игру с киской, каждый раз наталкиваясь на ластовицу. Стринги — самое ужасное белье на свете. Сдвигаю негодницу в бок, теперь лобок частично обнажен. И все приятно. Мысли текут в сторону дальнейшего поведения с Марсом. И как быть? Как теперь вести себя? Прятаться в комнате? Хороший выход, но ведь есть приемы пищи. Значит, не выход. Срочно сделать вид, что приболела? Привлечет внимание. Не пойдет. Остается сделать вид, что ничего не было между нами вчера. Лицо кирпичом, смущение в зад, хвостик по ветру. Удивительное дело, когда человек прикасается сам к себе, невозможно добиться того же эффекта, как от прикосновения другого. Особенно мужских рук. Пальцы Марса обжигали меня, оставляли следы на коже, воздействовали как электрический провод. Я глажу себя сильнее, упорнее, но не могу обрести даже сотой доли удовольствия от своих касаний, как от его вчерашних. Не особо помогают закрытые глаза и фантазии. Я покусываю губы. Замираю, стараясь прочувствовать. Даже ощущаю чье-то присутствие, как будто кто-то нависает надо мной. Наблюдает поблизости. С Марсом все непросто. Он сводный брат отца Галиба. У них общий отец. Перед поездкой я погуглила о нем. Биография вроде обычная. В одной из журнальных статей раскопали историю о том, что его не признал отец. Детство прошло в нужде. Он рано потерял мать. Несчастный случай на пешеходном переходе, в день его рождения. С тех пор не празднует. Только благодаря спортивной стипендии он получил образование. А потом Катя (и откуда знает, редиска, так и не раскололась) рассказала, что Галиб любит дядю, но побаивается. Может, в этом причина того, что он не стал возражать против поездки. Она рассказала, что Марс так ненавидел отца, что разорил его и «достал» до инфаркта. Отца Галиба он не стал доводить до банкротства, но принудил к слиянию. Сам держит в руках основной пакет акций. Его ненавидит все семейство Мактумов, за исключением племянника. В общем, он непростой человек. И с ним стоит вести себя осторожнее. Мне ли не знать. Вчерашний напор, настрой, как локомотив на скорости. Приятный локомотив. Я раздвинула ноги шире, водя пальцами, ныряя кончиками в узкую щелочку. Внутри влажно, скольжение обратно позволяет размазывать смазку по всему лону, изнеженно задевая клитор. А после, любая девочка знает, как сделать себе хорошо. Два пальца по обе стороны от него, и задыхаясь от нарастающего растирания туда-сюда, жмешь на волшебную кнопку. Когда она сработает, неизвестно. Но когда случится, я кончу, выдохну беззвучно от удовольствия, особо не палясь, как часто представляют парни. Вот бы все вопили от экстаза. Любой дурак бы знал, чем занимаются девочки в спальнях. Я одна, потому выдыхаю более шумно, чем обычно, двигаю рукой и бедрами смелее, чем всегда. Вчерашние события работают как триггер, как вдохновение. Становится хорошо. И все-таки что-то мешает. Ощущение, что за мной наблюдают, и если не отмахиваться... Наблюдают… точно! Я распахнула глаза. О, боже… Марс. Он стоит прямо надо мной. Шок накатывает ударом под дых. Я одергиваю руку и махом опускаю юбку на лобок, пряча место "криминала". Я вспыхиваю от неловкости. Щеки горят. Волна жара под чужим пристальным взглядом действует как удавка. Жжет невыносимым стыдом! Дыхание перехватывает, и меня заливает краской. Захватывает дух от его убийственного взгляда. От смущения я облизываю губы, чувствую, как потею. Сглатываю, ощущая непереносимую сухость во рту. — Не останавливайся. Это все, что он мне сказал... Черт возьми! У меня мысли скачут от потрясения, как обезьяны с гранатами. А он стоит надо мной, пожирает глазами, на губах кривая полуулыбка-усмешка... и часто дышит. Хм? И просит не останавливаться?! И, о ужас! Он один? Один? — Вы вернулись? — спрашиваю я или утверждаю, лишь бы заполнить паузу. Резко сажусь на попу и лихорадочно ищу других мужчин за спиной. Сдуваюсь как воздушный шарик от облегчения, выдыхаю шумно. Позорница! Мы с ним в библиотеке одни. Смотрю, куда смотрит он. Моя грудь обнажена. Соски торчат! Краснею дальше некуда и поспешно одергиваю футболку вниз резким движением. Хорошо, что мы одни. Хвала небесам! Как я вляпалась? — Красивая грудь, — он сожалеет? О чем? Что больше не видит моих сисек. Да, что за спермотоксикоз у этого миллионера? Неужели в нашем краю шлюхи перевелись, раз он ведется на мою среднюю грудь? — Ты не ответил, — говорю я, вдыхая как следует. — Вы вернулись? — Нет, не вернулись, — отвечает он, начиная раздеваться. Снимает с себя темный свитер, под ним оказывается тонкая водолазка, берет ремень и открывает пряжку. В помещении в его одежде и в самом деле легко взмокнуть. — Как это? — Они остались в домике лесничего у озера. У нас сломалась машина. Но я же не мог оставить тебя одну. — Ты прошел весь путь пешком? — хлопаю глазами, насколько я помню, озеро и домик лесничего довольно далеко от дома Марса. — Чтобы не оставлять меня одну? Пальцы дергают ремень, и он вытаскивает его из пояса. — А ты как думаешь? Я могу оставить тебя тут после вчерашнего? — Вчерашнего? Здравствуй, Бэмби, давно не виделись! — Авария, конечно, вышла случайно, но очень уж удачно. Согласись? С чем? Я пытаюсь сообразить. Значит, они не вернутся. Вернулся только он. Один. Мы на всю ночь останемся... А после вчерашнего... он сказал после вчерашнего? Мне нужно срочно обозначить свою позицию. — Вчера произошло недоразумение, — проглатываю слюну. То, как он стоит напротив меня, а я сижу, само по себе уже не нормально. Он еще и наматывает ремень одной рукой на другую. Господи, что у него на уме? — Когда женщина раздвигает ножки, это не недоразумение! Черт! Да, я не женщина пока. Не успела, блин. Сердце не останавливает свой галоп ни на секунду. Что мне делать? — Знаешь, что я сделал после того, как ты ушла спать? — Передернул? Это была обезьяна с гранатой? Она... — Еще раньше? Да, зачем мне знать, что он там делал? Марс наклоняется ко мне и отбрасывает ремень в сторону. Заглядывает в глаза так бесстыже и искренне, что я снова сглатываю слюну. — Я облизал все свои пальцы и твои соки, Вера, — кажется, я горю заживо от смущения. — М-м-м, ты такая вкусная. — О, боже мой, — закрываю глаза от смущения и от горящих щек. — Они всю ночь пахли тобой. — Я девушка вашего племянника! Вы дядя Галиба! Все, финиш. Капец! Нужна большая дистанция. Он, похоже, совсем без тормозов. — Поздно, Вера. Я хочу большего. Наверное, он так и довел своего бедного папашу до инфаркта. Своими словами "Я хочу большего"! Я желаю большего! Большего! Большого! Еще!!! Да, и первое слово, которое пролепетал в жизни, было "Еще"! Черт... И все же мое сердце, в отличие от сердца старого хрыча, бьется. Колотится, как у зайца, пока пьянящий аромат стоящего передо мной мужчины наполняет легкие. Марс выглядит почти как Галиб. Только старше. Тот же цвет глаз, темный карий. Тот же цвет волос, черный, но при ярком свете дня видно, что каштановый. Тот же магнетизм очарования. Будь он ровесником, не знала бы, кого выбрать: его или Галиба... Только мы не ровесники, и я в него не влюблена. — Признайся, тебе хочется стать моей, — мягко произносит он. — Тебе вчера все понравилось. У меня нет слов. Вообще... нет. 14 Говорят, наглость – второе счастье. - Нет, - я практически дрожу от гнева, отвечаю басом. – Неверно! В горле сухо, словно там песка кто-то насыпал. Нужно, следует очень твердо обозначить границы, дать отпор этому наглецу. И я нахожу способ сделать это, не прибегая к борьбе. Мой мозг лихорадит от его напора. Марс Блицкриг – очень привлекательный мужчина. Даже слишком. И этот подлец знает об этом. Он нравится людям. Уверена, я не первая, кого он берет штурмом. Он неторопливо опускается на колени передо мной. Как и любой крупный хищник, он завораживает. И, черт возьми, его взгляд-лазер изощренно ползет от моего лица к юбке, вгоняя меня в удушение. Под нее. В глубину. Ужасно хочется свести вместе бедра. Сжать все. Потому что там пульсирует соблазн, умоляя меня слиться в безграничное хотение, в безграничную мольбу, в надежду, сильнее которой нет. Там для него пахнет мною. Очевидно, как он и сказал, вкусно. Хорошо, когда мама – биолог. Знаешь кучу фактов. Невероятно, но мужчины бессознательно способны учуять нужную им женщину за десять тысяч километров. Не кисло, да? Это первая сигнальная система, которая не управляется человеком сознательно. - Я вижу, ты приготовила для меня что-то, - он смотрит туда, где моя киска, а затем поднимает палящий взгляд. - Я умираю от желания попробовать твою киску на вкус, детка! Слова – россыпь восхитительных непристойностей. Я буквально задыхаюсь от мысли, как он способен погрузить в меня что-нибудь еще, кроме пальцев. Например, свой грязный, пошлый язык. Это настолько неприлично, что из меня вырывается тихий стон с выдохом. Если я что-то знаю о сексуальности и животном притяжении, то кажется, это оно! Он тянет с себя водолазку. Ложь! Наглая ложь, что мне не интересно увидеть его таким. Полуобнаженного. Раскаченного. С рельефными мышцами и буграми. Мой взгляд перемещается ниже, на то место, где заметен огромный стояк. Абсолютно неприлично выпирающий ствол. И моя пошлая фантазия представляет его уже в боксерах или плавках. Черт! Он же у себя дома. Не делает ничего неприличного. Может ходить хоть голый! Я разглядываю его с интересом, пока он стоит передо мною на коленях. Его тело отличается от мальчишеского. Оно загорелое, и на нем много жестких черных волос. Вся грудь и нижняя часть живота. Он точно торчит в спортзале. Такие мышцы сами по себе не бывают. Член, судя по всему, он тоже качает в спортзале, на тренажёрах, потому что он кажется мне большим. Выпирает упорно, словно еще растет. Если у страха глаза велики, у фантазии - огромны! А моя совесть умерла от нестерпимых мук, и всё, что я ощущаю, это… влечение. Ощущение дрожи, лихорадочное сильное трепетание по всему телу, избыточное слюноотделение и обильная влага между ног. Всё это приступом антипатии не назовешь. Я ужасно его хочу. Олень подох, обезьяны взрывают гранаты прямо по всему моему телу, а я цепляюсь за разум и логику. Ау-у-у! Это дело чести… тук-тук! Есть кто дома? Причем в буквальном смысле – девичьей. Моей! - Я хочу пить, - выдаю я, вставая на ноги. Марс смотрит на меня весьма сосредоточенно, даже строго, но вроде бы верит. - Иди пей, - разрешает, как будто я в детском саду или школе. – Тебе это понадобится, прежде чем мы закончим. Я сглатываю. Мы? Закончим!? Ага, держи карман шире! Самоуверенный самец! Я топаю на кухню под его взглядом. Он в это время удобно разваливается на месте, где только что сидела я, толкая стопки книг. Да, определённо у камина после такого марш-броска по лесу хорошо полежать. Я очень надеюсь, что он чертовски устал. На кухне включаю воду и наливаю стакан воды. Пью, как в засуху от жажды. Только вот моя жажда не физическая, а химическая. Нормально кого-то хотеть! И впереди целая ночь… Я готова подарить ему девственность!? Готова, вместо любимого трахнуться с его дядей. Это меня устроит? Тело точно устроит, а меня? Лестница в кухне ведет не только в подвал, но и на верхние этажи дома. Ныряю по ней наверх. Мне нужно время и контроль над ситуацией. А ему остыть! Я бегу в комнату, закрываюсь на замок в ручке. Тихий щелчок звучит очень ненадежно. Но другой защиты у меня нет. В глубине души я знаю, что мои действия – тоже ложь. Я так оправдываюсь сама перед собой за свое желание. Хотела бы сопротивляться по-настоящему, рванула бы вон из дома. Ключи в вазе у входной двери. Бессознательно я хочу, чтобы он пришел за мной, и не хочу прогонять его. Не нахожу оправдания этому простому в своей иррациональности желанию. Я стою в дальнем углу темной комнаты, тихо-тихо и не отрываю смятенного взгляда от двери. Слышно, как скрипит лестница следом. Он поднимается за мной. Дверь открывается. Марс стоит в проеме. И в этот раз он целиком голый. Обнажен, черт возьми! Видимо, у камина снял всю остальную одежду. Но даже в таком лунном свете я задыхаюсь от его великолепного вида. Он мужественен. Его огромный член торчит. Головка кажется черной. Во мне обостряются абсолютно все органы чувств. — Любишь играть в прятки, — голос едва слышен, но обжигающий, аж пятки жжет. По всему телу поет беспокойство, чувства смятения берут в плен разум. Он входит и закрывает за собой дверь. Господи боже, помоги мне остановить его. — Хочешь тут, — тихо произносит он и не двигается. «Трахаться», — добавляю я про себя, дыша возбуждено. — Нет, — прошу, охрипши. — Это будет насилие. Я не хочу. Уходи! Я подам в суд. Я не хочу тебя! Содрогаюсь, когда он быстро пересекает комнату и оказывается рядом. Меня тут же кружит от его запаха, от несдержанной раскаленности, прущей от него. — Нет, нет, — умоляю, практически севшим голосом, слезы сверкают на моей коже во тьме. Марс смотрит на меня, практически не отрываясь. Стоим лицом к лицу. Нас разделяют миллиметры и общее дыхание. — Ты хочешь меня. Жаждешь, чтобы тебя трахнули. Я чувствую твой запах и желание, детка. Все, что он говорит, правда. Я так сильно взвинчена, перепугана и одновременно возбуждена, что по ногам бежит смазка. Ее много. А она, конечно, пахнет для него. — Я дурею и слетаю с катушек от одного твоего запаха, — шепчет он губами в мои губы, задевая их, едва трется. — Я знаю, чья ты, Вера. Но схожу по тебе с ума. Ты врешь, но тело твое не может. Оно выбирает — меня! Он говорит правду. Я едва дышу от желания быть трахнутой им. Меня качает из стороны в сторону от его слов. Марс как гребаный единорог. Только не розовый, а настоящий. Как, сука, черный арабский лебедь. Которого никто никогда не ждет. И все, что он просит, это раздвинуть ноги для его большого члена. — Я обещаю наслаждаться тобой медленно. Единственная разница между нашими желаниями в том, что я разрешаю себе хотеть тебя. А ты — нет. К чему тебе это притворство? «О, боже!» — проносится в моей голове от мыслей. — Ты стесняешься? — Нет, — качаю головой, а у самой табун мурашек несется по коже. — Если бы это было так, то я уже поставил бы тебя на колени у камина и трахал, пока ты не кончишь. Картинка-образ тут же возникает в моей голове. Я закрываю на секунду глаза. Представить совсем не сложно, ведь он стоит передо мной обнаженным. Его блядская дорожка заканчивается черным терновым кустом, из которого торчит его эрекция. Плод страсти… — А как же Галиб? Всех его девушек трахаешь? Ему не по душе мои слова. Потому что выражение глаз и лица меняются. — Если бы ты ему была нужна, он тебя уже имел бы по пять раз на дню. Давай признаем, ваши отношения закончились. Моя душа не готова к этой правде. НЕТ. Этого не может быть. — Я отказываюсь в это верить. Галиб любит меня. Он хочет меня! Он попросту галантный и сдержанный. У него строгие моральные принципы. Он… он другой. — Правда? Господи, это провал. Мой собственный, под натиском фактов и чувств. Это давит меня окончательно. Я ужасно хочу другого. Но люблю-то я Галиба! — Правда! Мужчина качает головой, словно я неразумное дитя. — Не говори глупостей, Вера. Тебе нужен хороший трах, а мне нужно засунуть член в тебя, пока я не сошел с ума. — Ты так сильно хочешь меня? Ну да, дурацкие вопросы — это к философии… — Черт возьми, сказать тебе, сколько раз я за сутки подрочил с мыслью о тебе. Сколько раз трахнул в уме и в каких позах? О, каждое слово бьет возбуждением наотмашь. Лицо полыхает, как при парной бане. Его слова грубые, прямые и восхитительные. Мне легко представить, как он засовывает в меня свой член у камина. Как мы делаем это. Так и кончить недалеко. Марс медленно поднимает руку и кладет тяжелую, очень горячую ладонь мне на талию. — Ты так сильно хочешь, что даже при таком свете видно, как торчат соски. Вера, все ведь просто. Мы оба хотим. Не сопротивляйся мне. От осознания, что он просит, снизил напор, мне физически становится легче. В голове такая каша. Месиво! Я облизываю губы от сумасшедшей взвинченности. Стоим в пустом доме, в темной комнате. Я вся мокрая в короткой юбке и тонкой футболке, он целиком обнаженный с огромным стояком. Философия — наше все! Философия рулит! Философия способна удержать в вертикали любой стояк на свете! И это подтверждает член, упирающийся в меня. Он горячий, только что не дымится. Где там мой олень, его срочно требуется пристрелить! 15 Я с нетерпением ждал поездки за город ради охоты и ради неё. В последнее время жизнь замотала, всё приелось. Хотелось пообщаться с Алексом по душам. Банально, девушек вокруг пруд пруди, и это скучно. Они рвутся к деньгам и сытой жизни. Большой крепкий член тоже учитывают. Все любят хороший размер между ног, не болтающийся соломинкой в коктейльном бокале, а плотно, сытно, укоренённо сидящий в узкой пиз@@. Так что вести охоту за красоткой, чтобы снять напряжение, не было никакого смысла. Девчонка зацепила случайно, и уже после я не смог выкинуть её из головы. То, что она девушка Галиба, разжигало в душе злое негодование. Двуличный потрах не заслуживал её. С того момента, как я увидел её у бассейна на вечеринке, жёсткий голод хлестал во мне по полной. Не терпеливо, неудержимо хотелось погрузиться в неё. Наблюдая, я ощущал в ней взвинченное желание. Не сомневаюсь, Галиб раздразнивал её аппетиты до течки. Как опытный садист, он не даст ей возможности получить разрядку, запретит самой найти выход. Его любимая игра с девушками. Вера дико хотела. Судя по всему, Галиба. Молодая, неопытная деваха на взводе притягательна сама по себе: учащённое дыхание, трепет ресниц, огромные зрачки, дрожь губ, влажные ладони, прочный зрительный контакт с ним. Она всё время прикасалась к нему, неосознанно повторяя его позы и движения. Её сияющие глаза, лёгкий румянец и мягкие приоткрытые в полуулыбке губы — всё для маленького засранца! Каждый вздох и выдох. Сукин сын играл с ней в горячо-холодно. На вечеринку она пришла в обтягивающих шортах и футболке, на ногах легкие балетки. Явно постеснялась надеть высоченные шпильки. Племянник их обожает. Жаль! Её длинные ножки и прелестные икры были бы великолепно подчеркнуты. Вера стояла у бара и потягивала безалкогольный коктейль, смотрела на других людей, веселящихся на надувных матрасах в бассейне. Мне хватало лицезрения её круглой попки и фантазий — насколько высоко при хорошей шпильке её ягодицы будут подняты? А потом к ней подошёл Галиб и позвал за собой. Она, конечно, пошла. Я едва выждал десять минут, прежде чем пойти за ними следом. Тихо открываю дверь в библиотеку и смотрю, что они делают. То, что она девушка племянника, меня не сильно волнует. У него таких девиц одновременно с десяток. Галиб неспособен на верность и чувства. — Детка, ты такая красивая, — говорит он ей, заставляя сделать полный круг вокруг своей оси, покрутиться перед ним, пока сам присаживается на подлокотник кожаного кресла. — Ты прав. Вера, ты очень красивая! Голос принадлежит его дружку Семёну. Вера испуганно оборачивается, находит его сидящим в кресле у книжной полки. При виде ещё одного парня её хорошенькие щёчки заливает прекрасный румянец. Она нервно улыбается, растерявшись, явно не зная, что сказать. — Мы не одни, — бормочет Галибу, встаёт и говорит: — Схожу за коктейлем. Хочешь выпить? А ты, Сэм? Может, шампанского? У дядьки отличный погреб. Никуда не уходите. Он идёт не к двери, за которой стою я, а к книжной полке. Двигает корешок книги на себя. Там за фальшивым стеллажом вход в подвал. Почему бы и нет? Семён подкрадывается к Вере сзади, обхватывает её тонкую талию крупными руками. — Мы же подождём и не будем расстраивать Галиба, верно? Она реагирует на его прикосновения возмущением. Пытается отстраниться, краснеет сильнее. — Галиб разрешил сделать тебе приятно. Ты же хочешь кончить? Лицо у девчонки вытягивается в шоке. Она с головы до пят вся становится пунцовой. Ротик приоткрыт от возмущения. Вера тяжело и учащённо дышит. — Ты не подумай, Галиб стесняется. Ему очень-очень стыдно, неудобно. Вот он и попросил. Мы никому не скажем! Клянусь! Мое сердце учащенно бьется в груди. Обычная игра в поддавки. Красавица хочет, чувства расстроены и, смущенная, не знает, как реагировать. Вера не из агрессивных девиц. Она неопытна, стеснительна, не умеет за себя стоять. Парни клюют обычно не на серых мышек, а на ярких бабочек. А я понимаю, что хочу ее. И хочу сильно. — Я приехала сюда с Галибом и с ним же уеду, Сэм, — голос у нее дрожит. Интересно, отчего, от бешенства? Семен опытный разводила, он будто не слышит ее. Вместо этого вдыхает аромат ее духов, ее саму. Сам хочу знать, какой аромат у ее свежевымытого волоса. — Ты так классно пахнешь. Он прижимается к ее блестящим мягким волосам, и она шумно выдыхает. Парень выше нее, легко может справиться. Но все его внимание сейчас устремлено на ее футболку с круглым вырезом. — Я думала, у тебя есть девушка. Кажется, Таня? — Она не будет против, поверь. Мы же ничего не станем делать. Я вижу, что ты возбуждена, и что тебе тяжело. Ты хочешь! Вся светишься сексом, — его руки гладят Веру по спине, по талии, и даже мне видно, как соски ее становятся твердыми. Летняя жара заставляет держать кондиционеры в доме включенными, но не в библиотеке. Ее соски торчат не от холода. — Да, — соглашается она. — Но я хочу не тебя, а Галиба. Я возбуждена для него. — Нет, детка, ты возбуждена для всех. Каждый хочет тебя! — Семен, ты совсем уже? — Ты хочешь трахаться с Галибом, ради бога. Я же только помогу тебе немного снять напряжение. И все. Тебе же нравится, когда тебя трогают? — Не все подряд. Убери руки. — Ты хоть раз дрочила ему? Умеешь? Галиб весьма требователен в любви. Его подружка должна все уметь. Мне хочется ворваться в библиотеку и подрочить кулаком в морду наглому пацану. Заставляю себя оставаться на месте. — Он мне сам все и покажет. Я сказала, убери руки! У нее такой нежный голос. Тело юное, жаждущее любви. И она застенчива. Это видно всем. Мне самому бы хотелось показать ей, что и как. Пацан собственнически облизывает ее шею, пока она отклоняется от него, пытаясь оторвать от себя его ручищи. Мой член становится твердым настолько, что я могу его использовать как дубинку. Никогда не думал, что буду сгорать от желания к какой-то малышке. Желание получить ее не меньше, чем у этого пацана. — Семен, иди в баню! — Или ты разрешаешь, или я скажу Галибу, что ты мне отсосала! Выбирай. — Козел! Она лепит парню пощечину, пока его руки залезают под футболку и лифчик. Скользят по груди, с жадностью сжимая. — Будь послушной девочкой! 16 Её дыхание бурное, сбитое, горячее. Она даёт ему ещё одну пощёчину, на этот раз сильно, наотмашь, весьма хлёсткую. Пока тот пальцами скручивает ей соски, она стонет от сильнейших ощущений. Сладостно стонет, так что у меня член невыносимо подёргивается. Яйца начинают ныть от наполненности. — Хорошая девочка, — рычу я. — Я не хочу тебя! Пощёчина. — Не желаю! Ещё одна. — Отпусти сейчас же. Парень перехватывает её запястья, больно сжимает. Она вскрикивает, выкручивается и оказывается прижатой к его паху своей классной задницей. Тот с удовольствием трётся об неё всей своей твёрдостью. Хватает рукой одну грудь, сжимает сильно. — Какие аппетитные сисечки. Каждый сосок большими и указательными пальцами перекатывает, получая удовольствие от того, что она дрожит от трения, обжигающего её чувствительные сиськи. — Тебе нравится, когда я щупаю тебя. Нравится? Не так ли? Вера почти плачет, но парень крайне крепко держит её. — Отпусти, Галиб может вернуться! Он одной рукой блокирует её руки, а другой задирает футболку, одёргивает спортивный лифчик, освобождая груди от одежды. — Пусть возвращается, тебе жалко!? Она охает, пытаясь вырваться. Трепыхается. Парень хватает её за соски и пощипывает их. Сквозь мои зубы вырывается шипящий выдох. Я сам желаю быть на его месте. Хочу, чтобы мои руки оказались на её обнажённой груди, лапали и мяли. — Пусть видит, как кто-то хочет тебя. Может, станет активней. Смелее, — парень дожимает её в этом разводе, давит на эмоции и беззащитность. — Галиб не должен. Семён, я всё расскажу твоему папе, клянусь! — Он не поверит тебе! Он же трогает тебя за грудь, ласкает твои сладкие сосочки? Может, захочет большего!? Покажи ему, что ты хочешь! Вера ахает, срываясь на крик. — Семён! Он тут же закрывает ей рот широкой ладонью. Теперь обе его руки заняты не тем, чем ему хочется. — Знаешь, у меня нет от друга секретов, у него тоже. Мы всё делим пополам. И девочек тоже! Я введу тебя в курс дела и покажу, что нравится нам! Он пытается снова потрогать её грудь. — О, боже мой, ты всё врёшь! — Он всё мне рассказал о тебе! Дай ему немного отдохнуть. Ты ведь здесь, потому что хочешь отсосать и готова к большему. Он тянет руку с её груди на плоский трепещущий живот и грубо дёргает за пуговицу её шортиков, пока та не расстёгивается. — Тебе же понравилось, как он трахал тебя в ротик в прошлые выходные? А между сисек? Девчонка протестующе плачет. — Но я никогда. Мы не делали этого! — Что? Рука парня вжикает молнией на шортиках, расстёгивает их. — Не делали! Клянусь! — Не делали? А он сказал, что ты раздвинула ножки, как хорошая девочка, и буквально умоляла трахнуть тебя во все дырочки, пока ты не закричишь. — Я... Мы... Не было... Это ложь! Неправда! Похоже, пора вмешаться. Она зажата между рукой парня и его членом сзади. Извивается, пока его пальцы чертят линии по кругу внизу её живота, чуть выше холмика киски. Футболка остаётся задранной, и её восхитительная грудь и соски выставлены на всеобщее обозрение. Вера даже в руках этого ублюдка кажется идеальной, желанной и невинной. Все мысли о том, как я войду в неё членом. И от этого он становится толще, кровь приливает. Перед глазами буквально стоит картинка, как её тугие губки обхватывают мой ноющий член. Не успеваю открыть дверь. Из-за угла выруливает Галиб. В его руках бутылка шампанского и три фужера. Судя по испуганным глазам, он не ожидал увидеть меня. Делаю два шага в его направлении и хватаю за горло, резко стукаю о стену. - Твоих рук дело, сосунок, - рычу так, что он с перепугу отпускает всё, что у него в руках. Предметы падают на ковровое покрытие коридора с глухим полузвоном. Звякают. Катятся под ноги, но остаются целыми. - Он там её сейчас отымеет во все дыры. Сколько? Галиб боится меня. Ищет глазами по сторонам, сжимая руки на моём запястье, ногами болтает в воздухе. Ему не нравится то, что я его приподнял, и он стремительно бледнеет. Тело его цепенеет, движения незавершённые, он морщится. Замечает мой огромный стояк. - Если хочешь, она твоя? - его слова замирают на языке. Я заношу вторую руку, сжатую в кулак, ему в морду. Мне до жути хочется ему врезать! Вломить по челюсти или сломать нос. Сутенёр поганый. Он втягивает голову в плечи и зажмуривается. - Сколько? - Пять штук. Пять штук, - визжит, как свинья. Чуть ослабляю хватку. - Она девственница! Он её давно хочет. Я всего лишь подготовил почву. Не трогай меня. С трудом сглатывает и начинает дрожать. Мелкий уродец, боится всего на свете, но стоит из себя господа бога! - Сейчас идёшь туда и уводишь её домой. И если тронешь её хоть пальцем, хоть волосок упадёт с её головы, убью нафиг. Сделаю так, что до конца своих дней будешь побираться. Ты меня понял, гавнюк? Резко его отпускаю, и он мешком падает на ноги, пружинит. Пытается продышаться и шарит пальцами по кадыку и шее. Опирается спиной на стену. - Иди, - еле сдерживаюсь, чтобы не отходить как следует собственного племянника. Встаёт и идёт к двери библиотеки. Оттуда выскакивает красная, зарёванная девчонка. Смотрит на нас обезумевшим взглядом, словно мы не люди, а звери. Я бросаю взгляд на Галиба и меняю решение. - Вера, иди сюда. Она стоит, замерев на месте. Думает. Пытается понять, что происходит у нас. Бокалы и бутылка всё ещё лежат на ковре. - У нас тут, видишь, авария, - произносит Галиб. – Еле нашёл нужное вино. Сквозь пелену слёз она не замечает никаких деталей. Ни красную шею, ни встрёпанный вид Галиба, ни мой дикий стояк. - Я хочу домой, - произносит робко, так что внутри всё переворачивается. Хочется взять её в руки и отнести подальше от этих придурков, в безопасное место. Утешить. - Давай отвезу тебя я. Она дрожит, соглашаясь, кивает. Мне хочется обнять её и прижать к себе. Но вместо этого мы спускаемся в гараж. Я протягиваю свою белую худи, оставленную с утра после пробежки. - Здесь холодно, накинь. Я найду ключи. Девчонка тонет в моей одежде. По крайней мере, теперь у неё прикрыто почти всё до колен. Мы прыгаем в открытый кабриолет, и я везу её в общагу. Она всю дорогу молчит, смотрит в сторону, смахивая прорывающиеся слёзы. Мне ей нечего сказать. Галиб не тот человек, с которым стоит строить отношения. Он хоть и племянник, но полный отморозок. - Как вы начали встречаться с Галибом? - спрашиваю её, чтобы завязать разговор. - На вечеринке, - отвечает она после некоторого молчания. - Я не спросил где. Я спросил как? - Он подошёл ко мне, заговорил, пригласил на танец. А потом, - она вздохнула и перестала дрожать, вспоминая что-то приятное. Лицо у неё расправилось. - Он балагур. Говорил, что не встречал идеальнее человека, чем я. Называл меня святой. Так восхищался мной. Так переживал, что поздно заметил меня. Я всегда нравилась ему, но он не подходил так долго, потому что робел. У вас замечательный племянник. - Я не такой уж и старый. Может, на ты? – предлагаю я, внутри себя раздражаясь крепкой бранью. «Замечательный племянник» - редкий нарцисс, от которого потом приходится отскребать девушек. Две в психушке, одна влезла в долги, ещё одна превратилась в костлявую старуху, мечтая достичь планки требований Галиба. - Знаете... ой, знаешь, первые две недели я была словно в сказке. Мне никогда не было так хорошо, как с ним. Никто в жизни настолько сильно не обожал меня. Он такой чуткий! Понимающий. Я смотрел на Веру, и мне от души её жаль. Ей придётся испить свою чашу яда с ним. Галиб не способен ни на что хорошее. 17 Вера облизывает губы, когда моя рука ложится на её талию. В комнате темно, и от этого все тактильные ощущения становятся ярче. — Пожалуйста, — просит она остановиться. — Пожалуйста, что? Она выгибается, когда моя рука соскальзывает немного ниже, на её аппетитные формы. — Мы не должны этого делать. Я меняю тактику и мягко разворачиваю её к тёмному окну. Она смотрит в него и молчит. Жарко прижимаюсь к ней со спины. Она чувствует мою реакцию. Завожу руку и бесшумно поднимаю край её юбочки. Дышит чаще, не может не сбиваться в ритме дыхания. Пальцем плавно погружаюсь в её щель, провожу хозяйским движением по её маленьким трепещущим лепесткам. Слышится хлюпающий, многообещающий звук. Вера дрожит. — Неужели всё так ужасно? — спрашиваю смирно, упираясь губами в её затылок. Она чудесно пахнет. И она в моих объятиях. — Нет, это очень приятно. — Давай это сделаем, детка, — я уговариваю её, почти безропотно прошу. Хотя на самом деле, хочу отвести её в свою спальню, где более удобная кровать, уложить её на неё и провести там всю ночь. — Пожалуйста, — шепчет она. — Я не могу так поступать с Галибом. Это неправильно. — Извини, — отзываюсь, решительно стягивая её юбочку до бёдер, а затем ниже, пока она не оказывается на полу. С девственницами всегда так. И страшно, и как хорошо. Она не скажет мне «нет» сегодня вечером. Не сможет уклониться или увильнуть. Всё, что я хочу, это обнажить её маленькую киску. На ней держатся сейчас все цветы, плоды и радость мира. Наша ночь впереди... И, черт возьми, я сделаю это с ней здесь и сейчас. — Почему для тебя так важно заняться этим со мной? Почему я? — Я не хочу заниматься «этим». Вера, это называется секс. Я хочу трахнуть тебя. Ты же взрослая девушка. Ты сама этого хочешь, не так ли? Хочешь член в киску. Хочешь меня. Никакого насилия. Скажи это, скажи, как хочешь? Она едва заметно кивает и не шепчет, а скорее неуловимо выдыхает: «Да». И я выдыхаю вместе с ней. Наконец-то сдалась. — Хорошая девочка. Ты получишь то, что просишь. Хочешь меня? Скажи это. — Да... Я улыбаюсь, обнимая её, вдыхая аромат её волос. — Тогда приготовься раздвинуть ножки, детка. Нам некуда спешить. Поэтому, пока она смотрит на меня снизу вверх, я наслаждаюсь промежуточной победой. Не торопливо снимаю с неё футболку. Под ней прячутся вкусные набухшие соски. Они и так-то торчали сквозь ткань, заставляя меня смотреть на них все время. Но теперь, когда футболка отброшена, член дергается и пульсирует от их дерзкого вида. Мои лесные ягодки, от которых пальчики оближешь. Кто бы мог подумать, что мой никчёмный племянник сможет влюбить в себя такую прелестную девочку. Козлам и в самом деле везёт. Малышка умненькая, но в отношениях совсем не опытна. Даже не осознаёт, насколько она красива. Как роскошны её ножки и стройное тело, какие у неё восхитительные вьющиеся волосы. Будь она моей, я заставил бы её ходить целыми днями голой. Выкинул бы всю одежду из дома. Лишь бы сверкала передо мной своими прелестями. Вчера, когда она позволила ласкать себя, стало ясно, что я буду делать дальше. Некоторые девушки созданы для того, чтобы их трахали. Вера притягивает естественной, натуральной красотой. В ней нет ничего гламурного или искусственного. Она не бросается в глаза, как иные девушки. И её таинственность, гармония не напоказ, очаровывают. Такому психу, как Галиб, она не достанется. Он не будет у неё первым. Слишком много я видел разбитых сердец. Череда нескончаемых несчастных подружек, готовых на всё, лишь бы вернуть его. Эту девушку он не получит. У меня слюни текут с того самого момента, как увидел её. Никогда так сильно не хотел! Я в любом случае не могу остановиться, даже если бы захотел. Вера слишком притягательна. Я целую её. Она отвечает сначала неловко, неуверенно, затем ярче. И это тоже мне нравится. Не люблю, когда женщина пытается вести отношения или секс. Первое, что я хочу, — раздразнить её аппетиты. Чтобы таяла, как ванильное мороженое, как снег. — Ложись на кровать, — велю я, уверенный, что с поцелуями пока хватит. Она неохотно это делает, явно всё ещё сомневаясь. Я ложусь рядом, наклоняюсь к её гуляющим от частого дыхания грудям и рассматриваю её. Грудь не большая, аккуратная, соски маленькие, а чернички на них достаточно крупные, чтобы привлечь любое мужское внимание. Я голоден и хочу их съесть. — У тебя красивая грудь, — произношу негромко. Наклоняюсь к ней, вставая на локоть через неё. Держу свой вес, нависая над ней частично. Вера инстинктивно хватается за мои широкие плечи. Очевидно, она не знает, куда деть их. Встревоженный взгляд впивается в мой. — Тссс, ты слишком волнуешься, детка, — успокаиваю я, наблюдая, как по-сумасшедшему яростно пульсирует у неё на шее сонная артерия. Пульс у неё зашкаливает. Она соблазнительно покусывает губы. Беру её руки и задираю их высоко над головой, заставляя её грудь подняться, выпятиться вверх. Удерживаю и, наклонив голову к соскам, провожу по набухшему правому языком. Девчонка ошеломлённо выдыхает. Соски чрезвычайно чувствительны! От одного моего легкого облизывания по всему её телу бежит мучительная дрожь. Это очень здорово! — Что с тобой делал Галиб, — бесит мысль, что он вообще прикасался к ней, трогал или, хуже того. Она меня злит. — Он трогал их? Вера сжимается, но кивает. — Ты когда-нибудь кончала с ним? Он доводил тебя до оргазма? — сам я в этом сомневаюсь, Галиб способен довести до оргазма только себя любимого, желательно при этом, чтобы кто-то рядом страдал и корчился от боли, но Вера такая сверхчувствительная. Уверен, что любая ласка, даже симуляция этого садиста, вызовет в ней эротический отклик. — Нет, — от возбуждения она часто дышит. — Он дразнил и ласкал грудь. Я просила его, но он не разрешал мне. Ещё бы! У меня её ответ вызывает радость. Когда её сосок оказывается во рту, и я начинаю посасывать его. Это блаженство. Сладкая, вкусная девочка! Она извивается от волны ярких ощущений, вызывающих желание во всём теле. Не поддаваясь искушению всё бросить в страстном порыве, я сосу нежный сосок так сильно, растягивая и втягивая его в себя, словно он конфета. Чмокаю, играю с ним, будто неженка норовит выскользнуть из моего рта с влажным позорным звуком. Тело Веры отзывается сумасшедшим жарким томлением, щекочущие движения наращивают в ней, и волна мышечных спазмов пробегает, прошивает её. Хорошая девочка! Давай, почувствуй это! Она охает, поднимая на меня потрясённый взгляд. Я усмехаюсь. — Детка, мы только начали. Её рот открыт. Малышка тяжело дышит. Она уже больше не в этой холодной реальности. Смотрит на меня в угаре. Её кружит в тёплом океане чувств и наслаждения. — Хочешь, сделаю то же самое с твоим вторым соском? Она не успевает ответить, я снова целую её в губы. Крепко прижимаю к кровати, принуждая спокойно принимать то, что я предлагаю ей. Удерживаю тонкие, изящные запястья одной рукой, я, отодвинувшись от неё, второй провожу по идеальному телу от шеи до гладкого холмика. Он выбрит так старательно и тщательно, очевидно, не для меня. — Мы только начали, Вера. Раздвинь ножки. Это простой и понятный приказ! Но для любого мужчины он звучит, как… … Сезам, откройся! 18 Вера думает. Я жду. Неторопливо чуть-чуть раздвигает бедра. Пальцами я прикасаюсь к резинке стрингов, оттягиваю в сторону и отпускаю. Она грубо чпокает по её коже. — Сколько трусиков ты взяла с собой? — спрашиваю, учитывая, что вчерашние я порвал, и ей, судя по всему, это не понравилось. Она краснеет. — Я видел трое. Если бы ты вчера не ушла, я бы трахнул тебя прямо на кухонном столе. Мне плевать, кто бы что увидел. — Я не хочу, чтобы Галиб знал о нас, — в её голосе узнаётся стыд. Если бы она знала, сколько Галиб трахнул девиц за то время, пока она с ним встречалась и после, то не переживала бы так. Но мне всё равно неприятно. — Думаешь, что любишь его? Она отрицательно качает головой. — Хотела бы, но судя по тому, что мы с тобой делаем... — Не думала, почему он до сих пор не прикоснулся к тебе? — Он бережёт меня до свадьбы. Я и забыл, с кем говорю. У девчонок в голове одна романтика. Если бы они хоть на секунду задумывались, что в голове у парней... Секса точно стало бы меньше. — Может, он не хочет тебя? — Может быть. Я мягко ухмыляюсь. По крайней мере, не утверждает, что он монах и у него строгие нравственные устои и принципы. Подумал бы, Вера совсем наивная. И эта болтовня уже раздражает. Быстро опускаю голову и грубо прикусываю, облизываю другой её сосок. Свободной рукой пальцами проникаю неглубоко в её влажное лоно, сильнее раздвигая ей ножки. Вера громко ахает. Сжимается. Подобные первые проникновения в жизни — как глоток кайфа, как удар шампанского в голову, как прыжок с тарзанки. Свежо, жгуче и незабываемо пронзительно. — Нравится, когда я трогаю тебя там? — Очень. Совсем другой её шёпот. Мучительный, томный, распалённый горячим ожиданием большего. — Тогда раздвинь шире. Мне хочется, чтобы она вообще их раскинула, максимально свободно, как можно больше. Но Вера, скромница, раздвигает чуть-чуть. Ровно столько, чтобы прошла моя ладонь. Я вожу пальцами вверх-вниз по её губкам, ласкаю её. — Такая маленькая милая киска, — улыбаюсь ей. — У тебя пухлые губки. Не могу дождаться, когда мой член войдёт в тебя. Слова пошлые, но ей нравится. Вера течёт, краснея. Целую её от сосков до плоского живота, ищу её чувствительные местечки, ниже... Она прислушивается, тяжело дышит. Цепляю большим пальцем край её стрингов. Эти трусики она надела не для меня! Рывком разрываю их на ней, без нежности, без сожаления. Вера вскрикивает и прижимается к матрасу. Резинка рвётся, но трусики остаются на ней. Хм, придётся показать ей, как с ними правильно поступать. Я оттягиваю переднюю часть. Ластовица вдавливается в выбритые половые губки, в попу, глубже. Она громко выдыхает, почти шипит. Да, детка, если грубо натягивать ткань и давить на твою набухшую маленькую ягодку, на анус, ткань не только жжётся, но и делает потрясающе приятно. Обжигающе сочно. Вера выдыхает громче. Ещё одно движение, и у неё перехватывает дыхание. Я отбрасываю остатки белья в сторону. Она в задранной по шею футболке, полуобнажённая ниже талии, оголённая мною. Трусики, как самая важная преграда между нами. Тонкая ткань между наслаждением и сопротивлением. Её нагота, её киска и ножки – прекрасны! Она сама прекрасна. Вера хнычет и нервно течёт, пока мои глаза пожирают её обнаруженную киску. Я наслаждаюсь видом расширенной щели её влагалища. Она смотрит в тёмный потолок и порывисто дышит. Ей сейчас трудно. В первый раз всегда так. — Всё хорошо, девочка. Дыши. Мне хочется зарыться в неё, отсосать её клитор, попробовать лепестки на вкус. Вместо этого начинаю средним и указательным пальцами массировать её обнажённый клитор, а пальцами другой руки нежно поглаживать приоткрытую щелочку под ними. Когда розовеющие набухшие края влагалища обильно увлажнились и тонкая струйка засочилась к заднему проходу, мой палец осторожно проскользнул внутрь её щелочки. В голове пульсирует лишь одна мысль. Я хочу, хочу её трахнуть! Раздвинуть гладкие бедра, открыть блестящую розовую киску и расширить членом её тугую дырочку. Вера громко стонет от движения моего пальца в ней. От ярких ощущений между, её ноги сами сгибаются в коленях, я ставлю её пятки на покрывало кровати и стаскиваю её аппетитную попу на самый край. Она практически висит, едва выдвигаясь, балансирует. Провожу пальцами грубыми движениями по её внутренней стороне бедер, трогаю, щупаю, ласкаю её нежные складочки и губки, игнорируя всё остальное. И её киска, и сама Вера в нетерпении начинают подрагивать от подобного прикосновения моей руки. Теперь её бедра максимально широко раскрыты, поэтому я засовываю в неё два пальца. В этот раз глубоко. Она стонет, ерзает от медленного темпа силового воздействия. Это много для её, для её чертовски тугой девочки. Но, очевидно, мои прикосновения дарят ей кайф, потому что Вера комкает ткань покрывала. Дрожит от ощущений, судорожно сжимает и разжимает ладони. Едва не задыхается и сладостно стонет. Очевидно, что этот мудак никогда её так не трогал. Не дарил ей максимального удовольствия от нарастающего возбуждения, когда она почти на пике, дрожит и томится. Не гладил её с наслаждением, наполняя нежностью пальцев. Массаж бывает разным. Но ласкать женщину руками, даря ей на кончиках блаженную дрожь, — отдельный вид наслаждения. Членом нежно не погладишь. Такое можно делать только руками, даже не губами. Губы дарят сладость и страсть. А пальцы... ими... Я дразнил Веру, щекотал её клитор, мял набухшие губки, тер и расправлял капюшон, флиртовал с её анусом. Рычал от желания большего и готовя её к большему. Поцелуи в её губы были не так интересны, как мои пальцы. — Скажи, что ты хочешь меня, — я знаю и вижу это, но мне нужно это услышать. - Да, - стонет она на грани. Я вытаскиваю из неё нежные пальцы и беру в кулак стоящий колом член. Поглаживаю его по стволу вверх-вниз, ощущая боль от покалываний и колющих импульсов. Яйца тянет от напряжения. Член слишком твердый для неё. Это будет очень жесткий трах, и это плохо для неё. Острая боль прошивает не только мой таз, но и весь загривок по позвоночнику. Яростно рычу от того, как тело застыло в твердую позу. - Потерпи немного, - произношу хрипло, понимая, что она ни хрена не понимает, о чём я. Вера откидывается назад и ложится на тонкую подушку. Ноги её раздвинуты. И больше уже ничего не имеет значения, кроме её блестящей сочной киски. Кроме ласкового, мягкого, теплого лона. Становлюсь на колени и располагаюсь между девичьих бедер. Как же я ждал этого. - Готова? - Я девственница. - Угу. Мне не до разговоров. Больше уже нет нежности и терпения. Их время прошло. Отвожу её ногу в сторону, фиксирую её, проверяя пальцами, всё ли в порядке. Она всё ещё мокрая. Хотя видно, как её колотит крупная дрожь. - Пожалуйста, - шепчет она, и я отказываюсь слушать её просьбы. Беру её под попу. Она выглядит умоляющей, взволнованной и опьяненной. И такой невинной, чистой и прекрасной, что меня это заводит ещё жёстче. Фиксирую её, приподнимаю таз от кровати вровень со своим членом. Вера в этот момент восхитительна. Девушка в моих руках максимально открытая, невинная. Я испытываю момент удовольствия, ни с чем несравнимое моральное удовлетворение. Она моя! МОЯ. За плотскими утехами и бешеным желанием всегда стоит жажда обладания. Желанная женщина — продолжение нервной системы, ток, подходящий тебе по качествам и свойствам. Вегетативная система никогда не врёт, настраивая все другие системы организма только на её ритмы, на её дыхание, на её биологический ритм. Вера широко разводит руки для равновесия. Её спина изгибается. Для меня это предложение, эротический призыв взять её. Она моя. Ни Галиба, ни кого-то другого, только моя. Всё в ней напрашивается на мой член, всё призывает к соитию, соединению, стыковке. Влечёт к общему началу. Она закрывает глаза, и в этот момент начинает для меня пахнуть одуряюще мощно. Чертовски отлично. Её киска набухает, пульсирует и зовёт. - Почему ты ждёшь? – она, кажется, удивлена. Вопрос вызывает у меня усмешку. Потому что Вера ещё ребёнок. Секс для неё не таинство, а только оргазм и техника, может быть, позы. Зрелость придёт к ней позже. Поэтому мне смешно. Я провожу нижней стороной своего длинного члена по внутренним губкам её киски, заставляя её бёдра выгибаться сильнее. Пару раз толкаюсь взад-вперёд, проводя им по её лону. - Спешишь куда-то? - Хочу тебя, - в её голосе слышится нетерпение. - Скажи ещё раз. - Хочу, чтобы ты был внутри меня. - Марс… - Марс! 19 Звук имени, срывающийся с моих губ, доводит его до крайности. Марс прижимает раскалённую головку члена к моим чувствительным губкам, раскрывает их и трётся у клитора. Бабочки в животе сменяются сильнейшим головокружением. Он с напором вжимает свой большой член в меня. Я едва дышу от того, каково это. Обжигающе горячо! — Боже, какая ты тугая, — выдыхает он. Он толкается и загоняет член глубже. И в самом деле, я тугая. Потому что даже одна головка члена — это не пальцы. Она кажется в моём воображении огромной булавой, ощущается объёмной. Я задыхаюсь от потери дыхания, туго растягиваюсь вокруг него, пока он входит, замирает, а затем резко и сильно толкается в меня. Один раз! Мать моя женщина! Чего люди находят в сексе-то!? Жесть! Жесть! Жеессть... Первый раз болезненно и распирающе. Очень наполненно. И не похоже ни на что! Его член проникает в меня до самых его яиц, по пути растягивая, срывая мою девственную плеву. Ездили когда-нибудь в метро по эскалатору, который тянется и тянется... Черт! Я выдыхаю стон боли и удивления. На глазах выступают слёзы. Физически ощущаю, как осклизлая лона втягивает его, а его яйца шлепаются о мою задницу с силой его толчка. Раз — и всё! Я больше не девственница. Марс не двигается, и я перевожу дыхание. — Тшшш, всё хорошо, — шепчет он, успевая погладить мою щёку. А затем, будто издеваясь, он вынимает из меня член. Я радуюсь. Ну, слава богу!!! И снова вводит. Что, опять? Бёдра от такой натуги не выдерживают и расслабляются, пока он делает членом в меня новые толчки. Снова и снова. Растягивает меня под себя. Я ощущаю, насколько я узка для него, тесная. Он для меня слишком жесткий, и его движения во мне тоже жесткие. Это нифига не похоже на нежность или приятность. Это как захват противника. Таран и абордаж одновременно. Несдержанно, невыносимо и неприятно. Как же так? Катя рассказывала, что от этого невозможно отказаться. Это, мать её, очень приятно. Это прямо офигеть как хорошо. Где? Я спрашиваю, где это так? Точно не в моей пи@@@!!! — Ты чертовски мокрая. Трогай себя, — приказывает он, явно наслаждаясь больше меня. Я вынуждена слушаться его. Потому что пока нифига не интересно. Всё моё внимание внутри меня, и чего там требуют мои клитор и соски, мне всё равно. Я трогаю их, щипаю и издаю иронично-отчаянный смешок. Совсем ничего не ощущаю от шока. Он останавливается, но член не вынимает. — Всё? - Я намерен трахать твою киску так долго и жестко, что тебе придется кончить несколько раз. - Очень смешно! Девственницы не кончают! – огрызаюсь я. - А ты кончишь, – произносит он уверенно. – Вера, твой клитор практически умоляет об этом. Ты же хочешь кончить? Я что, враг себе, чтобы отказываться? Ну, киваю. Марс меняет позу и стаскивает меня на край кровати. Трогает пальцами клитор, нежно его поглаживая. Прижимает большой палец в тот же момент, когда его член входит в меня глубже. О боже, я откликаюсь. Сладостно сжимаюсь вокруг него. Может, моя пи@@@ ненавидит его и хочет задушить? - Хорошая девочка, – рычит он. – А теперь сосредоточься на моем пальце и том, что я делаю. Кончи для себя. Кончи сильно, как делаешь это одна! Он так страстно приказывает и двигается, что по телу и в самом деле начинает бежать дрожь. Восторженный трепет превращается в неизъяснимое блаженство. Он трет интенсивнее, наполняет меня. Ощущения странные, кружат голову, захватывают дух, и в краткий миг киска содрогается в спазмах, пока он входит в меня снова и снова. Боже, а кому-нибудь так бывает хорошо? Когда самые смелые фантазии штырят радужным опьянением невероятного наслаждения. Кто ж не захочет жить в оргазме? В этом же счастье. Нет его слаще... Честно говоря, после этого мне уже было вообще все равно, что он там делает у меня между ног. Марс двигает членом, равномерно вдавливая его обратно, очевидно наслаждаясь в своем неистовстве. Рыча. Краснея. Срываясь в контроле на свои пределы и грани. Интуитивно я толкнулась в ответ. Это было знание по наитию. Ответить обратным толчком. И он застонал от накрывших его ощущений, от перегрузки в удовольствии. Тяжело дыша, весь мокрый от пота, он двигался в своем угаре. Его член проникает в меня максимально глубоко. Пальцем одной руки он давит мне на клитор, раскачивая меня, крутит его, тянет. И я вскрикиваю, потому что снова кончаю. В этот раз иначе, ощущения иные. А затем он сжимает мои ягодицы, трогает анус. Для меня это слишком, но ему все равно, в бешеной скачке толчков двигается в меня бедрами с безумным вожделением, сильно толкает в последний раз. Он кончает в меня. Даже не думает о том, чтобы вытащить член и кончить на живот. И кончает много. Он давно не трахался? Потому что я чувствую, как что-то липкое и теплое бежит по ягодицам. Очень много, снова и снова. Тяжело дыша, он открыл глаза, глядя на меня сурово, одуревший от одержимости. Усмехается. Пока я наконец ощущаю облегчение от того, что его член во мне стал мягким. Почти ручным. У меня распухло абсолютно все. Губы, соски, киска. Но, черт возьми, в душе приятное чувство удовлетворенности. Словно я долго носила в себе бомбу, и она взорвалась во мне. Теперь на её месте пустота. Но она славная, как отдых, как нечто, что не требует напряжения, а подарило легкость. Марс откатывается от меня и ложится рядом на кровать. - Это было очень сильно, – произносит он довольным голосом. Я лежу и думаю. А в моей жизни это был первый раз, и мне не с чем сравнивать. Болит абсолютно все. И пока я философствую, он подтягивает меня к себе в объятия и целует. В губы. Нежно и немного властно. - Я хотел тебя с нашей первой встречи. И ты моя. Понимаешь? Нет, не понимаю. Где-то на свете есть Галиб. Вот странное дело... Он меня трахнул, он меня лишил девственности, а я чувствую, что виновата и сука. Это как так? Просто пипец какой-то. Даже думать об этом не желаю. А желаю только забыться тяжелым сном и запамятовать весь этот первый опыт. Он поворачивает мое лицо к себе и заглядывает в глаза. - Я не отдам тебя. Ты моя. Я кусаю губы. Мы так не договаривались. - Я не вещь вообще-то. Ты получил то, что хотел. Я же хочу остаться девушкой Галиба. Некоторое время он сурово молчит, затем разжимает руки, но не отталкивает. А мне не хочется от него отползать. Мы лежим в постели, в темноте пустого дома. Вокруг нас лес и горы, укутанные снегом. И я думаю, если человек хочет себе врать, он будет это делать. У Марса явно какие-то тараканы и терки с Галибом. Завтра, когда они вернутся, все ему расскажу и попрошу увести меня отсюда. - Ты же не скажешь ему о нас? – очень надеюсь, что он сдержит слово. Марс некоторое время молчит, потом кивает, гладит мои волосы, прикасаясь к ним губами. Он опять о чем-то напряженно думает. - Не скажу из-за тебя. Если узнает, он сотрет тебя в порошок, Вера. Ты совсем его не знаешь. 20 Первая ночь моей взрослой жизни проходит тревожно. Я то засыпаю, то просыпаюсь вновь. Мое тело слишком взбудоражено от случившегося. Логический разум испытывает когнитивный микс — такой коктейль Молотова из угрызений совести, осознания случившегося и добивания от фактов. «Упс! Я же теперь женщина!» О, боже мой! Все девочки через подобное проходят или я одна? Ну, типа ты такая девочка-одуван, а потом раз — и Женщина с большой буквы. Как будто у тебя сиськи оттопырены от гордости, но знаешь об этом только ты одна. Глупости, конечно, но факт остается фактом: я однозначно точно не помру старой девой. Утром я просыпаюсь одна и очень поздно, тело всё растянуто, возмущенно болит. Да, его как котлету вчера! Как отбивную… Вчера, мне кажется, я перенапрягла буквально все мышцы тела, кроме мозговой. И все это говорит об одном: мне ничего не приснилось, в самом деле всё было… всё строго… без плана, без обязательств и без головы. Что логично, где-то же должно было быть расслабленно. И если это не низ, то верх. Я всё еще ощущаю на себе запах Марса и не только его. Я будто помечена им. Отбрасываю эти мифические мысли вон, прямо в Средневековье — там им место. Иду в ванную и тщательно моюсь, а когда выхожу из душа, кажется, слышу внизу дома мужские голоса. Сказать, что я прямо-таки не ломлюсь вниз, — ничего не сказать. Долго и тщательно обдумываю, что мне надеть. С одной стороны, я хочу нравиться Галибу и дальше. Я должна быть красивой! И хочу. Но с другой стороны, разумно всё-таки не надевать опять юбку. Опыт с Марсом показывает: короткая юбка для мужчин — что флаг. Его обязательно нужно подхватить ветром возбуждения и победоносно сорвать с флагштока. И задача нелегкая: ограничить посягательства одного мужчины и выглядеть при этом восхитительной в глазах другого. Настолько, чтобы он начал раздевать меня взглядом. Жрать глазами! Я даже готова разглядеть такой инструмент женского влияния, как ревность. Если Галиба заставить ревновать, он начнет действовать и, наконец, приступит к решительным поступкам. Я надеюсь… А только потом скажу ему правду. Покаюсь и честно признаюсь, что на самом деле произошло прошлой ночью. Хватит ли мне смелости? В целом, я уже доказала себе, что я безбашенная, бессмелая и безотчаянная. Я — сама логика и рассудительность! Тактик от Бога! Но тогда почему меня бросает в дрожь и прессует неприятное ощущение внутри живота? Скорее всего, он не будет в восторге. Галиб склонен проявлять гнев и отдаляться в неприятных ситуациях. Может, тогда рассказать ему совсем поздно? Например, после возвращения в город? Совсем, совсем поздно, то есть никогда… Проклятый Марс, всё время стоит образом перед глазами. Мой первый мужчина. Первый, но не последний. Нужно чётко дать ему понять, что между нами всё кончено. Да, в принципе, и не начиналось. И мне не стоит переживать о случившемся перед ним. Если я хочу победить, то я должна свести Галиба с ума! Должна затащить его в постель, а после этого он меня простит. Я даже представить себе не могла, что секс может быть настолько приятен. С одной стороны, он вроде бы грубый, похож на мерзкую возню с элементами борьбы, а с другой — настолько поглощающее и приятное занятие. Прямо ух! А потом ах и ох… В общем, приятно. И та, кто скажет, что она сама, всё сама, соврёт. Животворящий член, не резиновая утка. Если так подумать, то всё дело в кончике. В конце! Всегда всё дело в конце! Как говорится, вот и сказочке… Все самое интересное происходит там. Листья облетают и распускаются на кончиках веток. Жизнь заканчивается и порой начинается на кончике ножа. Кончиками пальцев и языка можно доставить кому угодно неземное наслаждение и страдание. Слова тоже слетают с конца. На кончике иглы была смерть Кощея, на кончике мужского члена — начало человеческой жизни. Моя киска от всех этих размышлений и от одного воспоминания о вчерашнем уже мокрая. Нужно завязывать с философией! Прямо с концами. Свой выбор останавливаю на футболке с лямками, достаточно закрытой и плотной, чтобы не надевать под низ лифчик. Потому что соски и грудь до сих пор чувствительно реагируют и ноют от настойчивых губ Марса. И выглядит соблазнительно и должно понравиться Галибу. А на ноги я надеваю шорты. В доме и в самом деле жарко, как в тропиках. Так что голые ноги не позволят мне вспотеть, к тому же я считаю, что это самая красивая часть меня. Галибу всегда нравились мои ноги. Он говорил, что они длинные и изящные, особенно тонкие лодыжки. Я спускаюсь вниз в общую гостиную, и первым, кого вижу — Марса. Он встречает меня улыбкой и весёлым взглядом. — С добрым утром, соня, — дразнит он. Они с Галибом пьют кофе. Я подхожу к ним и демонстративно собственнически обнимаю Галиба. Он целует меня. Выглядит со стороны, будто бы мы напоказ. Слишком как-то сильно. И так яростно лапает, что мне становится немного не по себе. Чёрт! Это же успех, верно? Я отпихиваю его в шутливой манере. — Смотрю, хорошо отдохнула, — замечает Галиб, буквально сканируя меня сверху вниз контролирующим взглядом. — Даже круги под глазами исчезли. И кожа… Гм, ты как будто светишься? Он спрашивает или утверждает? Или намекает? — У твоего дяди даже здесь элитная косметика. Судя по запахам, дико дорогая, — отзываюсь я тихо, покрываясь пятнами стыда, и вообще, кажется, горю, как в аду. Мне нереально стыдно! Вот что значит изменить своему парню. Марс всё это время пожирает меня глазами и заставляет непроизвольно вспоминать. Всё! Даже то, как жарко сообщал, что готов оттрахать меня и у камина, и тут на кухонном столе, на котором стоит посуда. Прямо на глазах у Галиба! Я оцениваю стол на добротность и получаю от тела саечку. Только не под подбородком, а в киску. Та дергается и пульсирует, как бешеная. И вообще живет своей отдельной слюнявой жизнью! Вот интересно, когда саечка по подбородку, то дергается глаз, а когда по киске, то дергается жопа? Ну, глаз на жопе? Вынужденно от того, что ты попадаешь впросак. Это, между прочим, место между анусом и киской с точки зрения биологии. Марс смотрит на мой наряд, и я вижу, что от него не укрывается моя попытка ограничить доступ к его союзнице. Я одета скромно, почти. Хотя после вчерашнего и того, зачем именно он застукал меня у камина, вряд ли он сочтёт меня скромницей, скорее кокеткой, выставляющей свою киску напоказ. Жесть! Жесть, потому что от одного его задумчивого взгляда у меня ускоряется дыхание. И я непроизвольно сглатываю. Вчера у камина я была такой непослушной. Что такого в том, что я здесь, с этими мужчинами, что заставляет меня чувствовать себя такой распутной? В гостиную заходит Алекс. А вместе с ним и веер запахов от готовящегося обеда. Они явно жарят мясо. Потому что пахнет настолько вкусно, что мой рот составляет конкуренцию киске. Он тоже полон слюней. Я и сама не знала, что так проголодалась. — Галиб, помоги мне, — говорит он после приветствия. — Надо мясо переворачивать. В две руки лучше. И Галиб возвращается с ним на кухню, чтобы помочь. Я делаю шаг за ними, но Марс выдвигает стул за обеденным столом, показывая строгими жестами, что нам следует поговорить. Как же хочется ему отказать! Просто невыносимо хочется… 21 Я сажусь к столу и с некоторым мучительным сомнением размышляю о том, что разговор, безусловно, нужен. Нужен? Точно нужен??? Да, кому он к черту нужен? Точно не мне! Все это время Марс обходит стол, садится напротив. Вообще не стесняясь, как Бармаглот. Не хватает только зеркальца… Чтобы посчитать пузырьки воздуха, оставшегося в пене его сногсшибательной харизмы. Насколько же осмысленным и опасным кажется предстоящее общение. И в то же время я боюсь выдать себя. Перед Галибом и даже Алексом, и тем более перед Марсом. Что сказать мужчине, соблазнившему тебя накануне? Секс, конечно, был классным. Я не знала, что девственницы способны кончать в первый раз. И вообще, много не знаю… Слова и фразы лопаются внутри головы и будто растворяются, не появившись. Так, на уровне ощущений. Киска с саечкой, я тут с попыткой усидеть на месте и мужчина, что был во мне несколько часов назад и теперь сидит напротив, — бурная смесь в крови и мыслях. А он прямо как папочка после родительского собрания. И много у тебя двоек за четверть, детка? Нет, только кол за верность. Мои вежливые: «Не болит ли у него член?», «Как ему секс с девственницей?», «Спасибо, что не спрашивает, как я вообще?» — эти вопросы от меня, как замыслить доброе дело с греховным смыслом. Они не к месту. После них останется только проверить, есть ли у него стояк под столом. Я чувствую себя идиоткой и потому с умным видом молчу. Благопристойно и благовоспитанно… Чинно и смиренно, почти каясь. И, кажется, от этого Марс хмурится еще больше, чем в машине накануне. У него явно сдвинуты брови и напряженное выражение лица. Я стараюсь не встречаться с ним взглядом. Вместо этого рассматриваю его самого. У него мощная фигура, гордая осанка и мускулистые, накаченные грудь и руки. Это очевидно даже под футболкой. И, кроме того, его руки покрыты темными волосами. — Продолжаешь играть в игры, Вера? Я отвожу взор на свои руки, что держу под столом. Нервно тереблю пальцами край одежды. Странный вопрос. — Хочешь поиграть? Поднимаю испуганно взгляд. Поиграть? Да, он в своем уме? Речь вообще о чем? Какой там поиграть? О чем он спрашивает? И за кого вообще меня принимает? И как? Он спросил совершенно неприлично, имея в виду совсем иное. Потому что в этот момент на кухонном столе нет никаких игр, только две чашки кофе. От его темного мужского взгляда, от выражения на неустрашимом лице — я краснею и качаю головой. Мне нужно что-то сказать, четко обозначить позицию, так чтобы было все всем понятно. Но при этом, если кто войдет сюда, не понял, о чем мы вообще разговариваем. — Вера!!? Слова как хлыст. Я подскакиваю со стула, резко на ноги. И, не говоря ни слова, выбегаю из столовой. Ну его в протест! Буквально через два шага налетаю на Галиба и оказываюсь в его надежных руках. — Эй, ты чего такая взъерошенная? Я не взъерошенная… жутко реветь хочется. — Как охота? Вы хорошо съездили? — первое, что мне пришло в голову, пока его руки обнимают и прижимают к себе. — Очень круто. Оттянулись по полной. А ты чем занималась вчера? — Я? М-эх! Валялась у камина, читала книги. Библиотека тут большая. — И это все? Быстро поднимаю на Галиба глаза и честно киваю. — Что-то интересное нашла? Неужели он мне не верит? — Ну да, несколько хороших книг. — Дядя же вернулся рано. Вы разве не вместе провели вечер? Господи ты, боже мой! О чем он спрашивает? А гораздо важнее, о чем он не спрашивает, а? Тщательно и отрицательно мотаю головой, стремительно перевожу взгляд на его грудь, ощущая, как под ступнями скрипит пол. Трещит от моего наглого вранья. — Он поздно приехал. Я видела его, но не общалась. Знаешь, я думала, здесь будет весело. Я обнимаю его за талию и прижимаюсь к нему сильнее, показывая всей собой, как мне хочется его внимания и ласки. Даже не пытаюсь думать, что там делает Марс. Какая, собственно, разница, когда я и Галиб тут. — Значит, скучала по мне? — Очень, — отвечаю я, фактически целуя его губами в грудь, ощущая ткань, удары его сердца. Оно бьется у него ровно, спокойно, в то время как мое жалкое, от лжи и страха, что Галиб догадывается (тьфу-тьфу-тьфу, не дай бог…), колошматится. Как больное, как безумное, и я ничего не могу с этим поделать. — А ты? — Малышка, я всегда по тебе скучаю. Он подтянул меня к себе и поцеловал в губы. Ура!!! Ура-ура! Это наш первый поцелуй за долгое время. Блокада прорвана. Лед тронулся! Я победила! Это невероятно сладко! Так замечательно! Восхитительно и прекрасно. Его язык ласкает поверхность моих губ, как будто пытается ощутить что-то на вкус. Это приятно. Сердце от всех этих ощущений и мыслей радостно и учащенно лупит в груди. Я тянусь и прижимаюсь к нему сильнее, желая показать, как сильно нуждаюсь в нем. Как отчаянно хочу! Как мне жутко, крайне требуется нечто большее, чем слова и объятия. Мне надо, необходимо почувствовать, как он сильно хочет меня. Это придало бы сил, уверенности… Я протягиваю руку, чтобы обхватить выпуклость его члена через джинсы, поглаживаю её. Моя прелесть! Доказательство моей правоты и победы! Галиб прерывает поцелуй и тихо усмехается: — Так ты хорошо провела время с ним? — Эмм, что? С кем? — Знаешь, ему нравятся девушки. Он умеет красиво ухаживать? Он приставал к тебе? Его слова разочаровывают. Откровенно пристыжают. Он зондирует меня на предмет измены? Черт! — Возможно, — бормочу я, непроизвольно краснея. В ужасе… я ж так выдаю себя с головой. Ожидаю самого худшего. Гнева, ярости, обиды, оскорбленной подозрительности, может быть, даже осуждения. И чувствую… Как хочется, очень хочется сказать о том, что я люблю его. — Отсоси мне, детка, — хрипло велит Галиб. — Ты же знаешь, меня возбуждает, когда к тебе пристают другие! Хм, эмммм… А меня расстраивают подобные слова! Выходит, он желает кончить как бы без меня. Посредством моего содействия, но без меня! — Хочу кончить тебе на глаза! Ты заслужила! Я как раз ими хлопаю, пытаясь связать всё вместе. Почему не в рот или грудь? — Подожди, что я заслужила? Чувствую, как под ладонью, замершей на его ширинке, твердеет член. Становится каменным и большим. Ничего не понимаю, но продолжаю поглаживать его прямо через ткань. Он твёрдый, готовый к действию, остаётся расстегнуть молнию и вытащить его из боксеров наружу. Всё-таки ощущения очень странные. Это же не из-за меня он так уплотняется? А из-за того, что я «возможно» трахалась с его дядей? Правильно? Пару секунд я смотрю на парня в шоке. Мы стоим посреди коридора, я типа для него ещё девственница! И всё, что он хочет, — прилюдно подрочить да кончить на глаза? — Н-Е-Т. Галиб распахивает глаза, и пару секунд в них происходит трансформация. С ледяного спокойствия на бесконтрольное бешенство из-за отказа. Он хватает меня за волосы и шипит: — Ах, ты дерзкая, маленькая сука! 22 Он тут же разжимает пальцы. Я отшатываюсь от него. Дверь на кухню открывается, и оттуда выглядывает недовольный Алекс. Мое лицо пылает, разум в смущении, а логика в окопе. Я в шоке: первый раз увидела, как Галиб приходит в бешенство. Разгон, как у хорошей дорогой тачки! Дело даже не в реакции, а во всем! Романтической его просьбу не назовешь. Но ведь не в этом дело. — Ты где? Накрываем, — бросает сухо он, и Галиб, не оглядываясь, шагает на кухню. Хлопает дверью с таким грохотом, словно я во всем призналась. А я ж нет, не призналась, но он меня признал таковой. Уже! В его глазах я виновата. И если гнев в подобном исполнении я видела впервые, то обвинения уже были раньше. Я почему-то думала, что он ревнивый. Становится обидно. Это не ревность, а нечто другое. Но что? Разворачиваюсь и топаю в комнату к столу. В голове каша, на глазах слезы. Мысли так и скачут от неверия: неужели все дело в дяде? Осознаю, Галиб ведет себя неправильно, нелогично, совсем не так, как должно. Даже если ревнует. Даже если думает, что я провела ночь с другим. Даже если я сука. Даже если… соберу чемоданы и пойду пешком. Одна в город! Пусть все валят к чертям собачьим! Додумывать не выходит. В дверях стоит Марс. Его обжигающий взгляд, которым он обливает меня, точно кипятком, говорит, что намерение поговорить все еще в силе. Тяжело вздыхаю и с шумом выдыхаю. Не собираюсь скрывать раздражения и злости. Захожу в комнату и двигаюсь к столу. Он заходит следом и прикрывает за собой дверь. Не бухает ею, а спокойно, неслышно прикрывает. Оборачиваюсь и хлопаю глазами, прикусываю губу. Он, это серьезно? С другой стороны, он же здесь хозяин. Пусть делает, что хочет. Мой пульс учащается сам по себе. Его взгляд томно обволакивающий, горящий. В темных глазах океан потаённого жаркого накала… Обжигает! Я буквально вижу голод в его глазах. Мне же не кажется? То, что я видела в лице Марса, одним махом исчезло, как и появилось. — Готово, — сообщает Алекс, внося в комнату большущий поднос с дымящимся жареным мясом. — Уверен, вы умираете с голоду. Все очень по-мужски. За ним следом входит Галиб с подносом поменьше, на нем нарезка из овощей, сыра, мясного. — Почти, — отзывается Марс, доставая из буфета фарфоровые тарелки и приборы. Я помогаю накрывать, чтобы не встречаться ни с кем взглядом. Так и руки заняты, и можно не делать вид, что рассматриваешь что-то в стене или на столе. Когда мы садимся за стол, к моему большому удивлению, Галиб придвигает стул вплотную к моему. Может, осознал, как сплоховал? Если он признает, что лохонулся и извинится, я готова простить? Кушаем сначала молча. Я напряженно ощущаю свое острое возбуждение. Марс и Галиб — оба смотрят на меня. Увесистая энергетика, мягкие взгляды, мама дорогая, они оба чувствуют мое состояние. Прислушиваюсь к себе. Никогда бы не сказала подобного, но даже когда они говорят о вчерашней охоте, я ощущаю их взгляды. Чувствую себя этаким женским божеством. Типа глиняных статуэток, что используют для обрядов вызывания дождя, пернатых змей и изобилия. Такие обнаженные фигурки женщин при роге изобилия. Что ж, один рогатый бог есть, второй тоже бог, но пока явно безрогий. Я смотрю вопросительно на Алекса. Даже он знает, что мое тело хочет трахаться. Да-да, я не буду врать себе. Вчерашняя ночь была классной, даже несмотря на то, что она была наполнена моей виной, разочарованием и моральной преступностью. Пускай! Но я же не жена Галибу, не официально его девушка и, увы, не подружка. Мой позорный титул – пристающая бывшая. И я делаю всё, чтобы мы были вместе! Случилось то, что случилось. Я богиня! Как сказала бы Катюха, нефиг запинывать божество под кровать. Оно ж не кошка драная, не тапочки, не корень зла, а первопричина. А что бы сказала мама? Сказала бы, что «истина обладает структурой фикции». Была такая реклама пива, где женщина находит лягушку в болоте и что делает? Правильно, целует. Та превращается в прекрасного мужчину-принца. И что делает принц? Он тоже целует в ответ, и она превращается в бутылку пива. Реально. В бутылку! Я это к тому, что для нас, женщин, важна любовь и всё такое, а для мужчин – обратить женщину в объект. То есть в причину своих желаний. Вот и весь смысл любви. Это фикция реальности. Нестыковка в желаниях. И я такая сижу за столом, переживаю за наши псевдоотношения с Галибом и отказываюсь превращаться в бутылку. Даже сейчас, когда он гладит меня по спине рукой, пробегая пальцами вдоль позвоночника, чтобы поиграть моей задницей в том месте, где я соприкасаюсь со стулом. Его невинная ласка заставляет испытывать к нему влечение. Он наверняка чувствует не только запах еды, но и меня. Пока они разговаривают, я молча ем (словно я терминатор) и стараюсь сидеть спокойно. Если бы я не попробовала секса с Марсом, то, возможно, не была бы настолько сильно возбуждена. А теперь я знаю, что за лаской может случиться более приятное и восхитительное удовольствие. Это как с конфетами. Пока не попробовала, тебе всё равно, что это за штуки в красивых обертках. Но когда ты знаешь… О! Вкус сладости, аромат землисто-цветочных сладко-горьких тонов, тонизирующий запах шоколада, шелковистая и душистая текстура на языке… о боже, кто ж не полюбит такое? — Давай сегодня займемся сексом, — шепчу я, наклоняясь к его уху. И Галиб снова разочаровывает меня. Он улыбается дяде и отказывается. Попросту кивает отрицательно головой. Скотина! И, черт возьми, осознавать подобное очень-очень неприятно! Это как рискнуть, поставить в казино на всё и проиграть. Ну, что с ним не так? Почему нет? Почему можно ласкать мою спину, щупать меня за задницу, дразнить, но не трахать!? От отказа я кусаю губы и теряю аппетит. Как будто его движения высасывают из меня всю энергию. Я чувствую, как тону в ненормальной апатии и удручающей печали. В душе рождается нестерпимое желание остаться одной. Разве он не в курсе, что его каждое бл@@@@@@@@ поглаживание влияет на меня? Что его дразнящие прикосновения всегда рождают в теле изощренное возбуждение? Я с каждой секундой становлюсь влажнее. И пахну. Благоухаю для всех их троих. — Я всё, спасибо, — говорю я, бросая обиженный взгляд на Галиба. Тот так увлечен куском мяса и загадочно доволен собой, что не смотрит на меня. Перевожу взгляд на Марса и понимаю, что его взгляд бесстыже прикован к моей груди. Да, он смотрит на мои чувствительные воспаленные вершины, на то, как те набухли от его ночных ласк и реагируют даже на соприкосновение с тканью футболки. Обеденный свет падает по косой, и он точно видит их очертания под тонким полотном. Марс смотрит, и я смотрю, но он не отводит жадного взгляда. Самое интересное, что он ест, продолжает, и при этом поглощает меня. Контраст его желания, то, как он хочет и как не хочет меня Галиб, такой четкий, разительный, жесткий! И это не как из огня да в полымя. А как из огня в молоко. Существует что-то волшебное и неописуемое в развитии отношений между мужчиной и женщиной. От первых знакомств до глубокой привязанности — это источник радости, страсти и поддержки. Всё это есть в том, кто так смотрит на тебя. Так странно… 23 В голову лезут разные мысли о том, что мне говорил Марс. Все подряд. И о том, какая я и как мой запах сводит его с ума. Как он бы разложил вчера вечером меня на этом столе и трахнул. Его взгляд, нахлынувшие образы и случившееся заставляют тело гореть. Отвердевшие соски и без того чувственные, становятся болезненными. Тянет низ живота от судорожного сокращения и сладкой истомы. В животе вообще порхают бабочки. Моё дыхание становится тяжёлым. Каковы были бы мои действия, если бы Марс захотел выполнить своё желание прямо сейчас? На столе… Определённо, я чувствую вовсе не запах еды, а исходящий от него пьянящий аромат секса. Я хочу его. Будто нет рядом со мною Галиба, нет Алекса, а есть только он. Я внезапно остро переживаю только его физическое присутствие через стол. И, глядя на Марса, ощущаю пикантное пронизывающее покалывание в губах, груди, сосках, на кончиках пальцев и в клиторе. Мои перепады настроений сводят с ума. Как только все заканчивают обед, я вскакиваю из-за стола и говорю, что помою посуду. Иначе взорвусь, сорвусь и сгорю заживо. Мне требуется покинуть комнату, этих людей и его! Настолько всё невыносимо зудит от... Пока я ношусь туда-сюда на кухню, Алекс предлагает Галибу посмотреть в гараже, как подготовить шины к завтрашнему приключению. У них какая-то особая охота на птиц. Марс не помогает мне. Он хмуро пялится на то, как я двигаюсь. Отчётливо я постигаю, что шорты слишком короткие. Круглые ягодицы из-под края слегка обнажены, задница соблазнительно покачивается при ходьбе. От его взгляда соски, пульсируя, налились и ещё больше твердеют. Марс облизнул разгорячённые губы, явно от желания прикоснуться к их упругим шишечкам. Мои тонкие пальчики берут посуду за самый край и аккуратно складывают в стопку. Я почти всё собрала. И поверить не могу, что ощущаю от одного его взгляда настолько мощное и в то же время медленное закипание. Его взгляд жарит меня на вертеле. Он сидит на стуле, развалившись, словно господь бог. Следит за мной с видом сытого тигра, и в темных глазах полыхает охота. Он, кажется, всем доволен и никуда не спешит. Я ухожу мыть посуду, чтобы больше не видеть его, а заодно переключиться и избавиться от потаённого вожделения, оставляющего влажные следы на моих трусиках. Мужской раздевающий взгляд и улыбка практически меня измотали. И от этого сердце крайне быстро колотится. Когда он позади меня властно обхватывает ладонями мои ягодицы, моя киска сладко сжимается. Он поднимает меня, пока я не склоняюсь над раковиной. Паника и восторг захлёстывают упоением. Войти может кто угодно, но я так сильно этого… Назовём вещи своими именами. Я хочу его толстый член в себя. Второй раз за сутки. Ведь раз уж всё равно мы это делали, то, как бы это ни звучало неразумно и нелогично, а все олени и обезьяны давно подохли, я разрешаю себе чувствовать. Отпускаю себя на волю, на свободу… на хуй. Маленькая развратная шлюшка во мне раздвигает очаровательные ножки для большого плохого дяди. Я ощущаю себя распутной и дерзкой! Потому что это вот-вот вновь случится. Марс не скрывает, что собирается оттрахать меня. Предвкушая очередную дозу наслаждения, я закрываю глаза, отвечая на прикосновения скользящих по коже его пальцев, и непроизвольно раздвигаясь, призываю его совершить то, зачем он пришёл. Он настойчиво подталкивает меня к открытию себя. С моих губ срывается негромкий звук, когда пальцы быстро сдвигают ластовицы шорт и трусиков в сторону. Я откликаюсь на касание его настойчивых ласк яростным выдохом. Его пенис и эрекция упираются в мою идеально выбритую щель. В отличие от высокомерного и холодного Галиба, он не дразнит меня. Он прижимает свой большой член к моей маленькой дырочке и толкается внутрь. Задыхаюсь от его размера и несдержанно хнычу, мысленно умоляя быть более нежным. Наслаждаюсь нескромным, абсолютно недвусмысленным ощущением того, как он уверенно всаживается в меня, растягивая под себя и заполняя вагину своим объемистым пенисом. Тяжело дышу, дрожа всем телом в попытке принять его в себя. Я задыхаюсь, понимая, что, несмотря на прошлую ночь, ощущаю его размер огромным. — Я всё ещё большой для тебя, малышка, — шутит он, замедляясь и ловя мои губы в страстном поцелуе. Он овладевает мною, растягивает, но этого недостаточно. Хочется большего. Я не чувствую, как его яйца ударяются о мои половые губки, потому что он не входит полностью, прежде чем немного выйти. Марс сжимает мои бёдра и начинает трахать меня, входя глубже с каждым толчком. Жадно. Ненасытно. Я мгновенно начинаю стонать, не в силах молчать. Крепко хватаюсь за раковину, защищаясь от его мощных толчков. Господи боже, как мне это всё нравится. Мне по душе, что он всё контролирует. Есть сладость в том, чтобы раздвигать ноги для его вздыбленного члена. Нравятся звуки, которые он издаёт во мне, и как ноют и пульсируют болезненно соски. Каждый толчок заставляет трепетать от наслаждения. Киска с туго сидящим в ней членом рождает в теле восхитительные тающие эмоции. Сдерживать стоны становится всё труднее. Хочется громко охать. Приходится держать себя в руках, чтобы Алекс и Галиб не услышали нас в гараже. К счастью, из крана льётся вода. Шум заглушает часть звуков. Пожалуй, ситуация вышла из-под контроля. Я не это планировала. И все мрачные прогнозы моих подруг пусть и не оправдались полностью, но частично сбылись. Ведь я трахаюсь не с Галибом, а с его дядей. Девочки были бы в ужасе. Ведь общение с такими, как он, это на время. Он миллионер, плейбой, взрослый дядька, который не собирается жениться только потому, что лишил какую-то девчонку девственности. В наше время так уже не поступают даже обычные люди, не говоря уже о подобных ему. И, тем не менее, этот мужчина трахает меня. Хищно. Неуемно. Бесстыдно. Упоительно. Страстно! В глазах моих родителей это худшее, что я могла сделать. Они оба были бы в ярости и отвращении. Моя мама говорит, что в природе в мире животных не бывает неравных пар. Симбиоз зайки и тигра невозможен. Не существует! Сладостная боль в киске смешивается во мне с невероятным наслаждением от ласк и объятий фактически чужого мужчины. Незнакомца. Я трепещу, чувствуя внутри тепло от его скользкой тверди, и у меня слегка кружится голова от внезапно накатившей по телу слабости, пронизавшей самые глубины моего естества странным ощущением — как будто знакомым и вместе с тем совершенно непривычным. Дрожь усиливается, когда Марс начинает крайне яростно вводить заострённую головку пениса в расширенное эластичное кольцо вагины. И внутри всё взрывается красочным, восхитительным оргазмом. Я не сдерживаю громкого стона от прекрасного блаженства. — Да, — порычал довольный он, убыстряясь, вгрызаясь в сокращающееся лоно ещё крепче. — Чёрт, Вера, чувствуешь, как твоя тугая дырочка напрягается под моим большим членом? Тебе нравится? Я могу только выдыхать, захлёбываясь волнами блаженства, не в себе и не своя. Вместо этого просовываю одну руку между своими половыми губками и отчаянно тру клитор в такт жёстким толчкам. Ловлю новый приток волн. Я — сёрфер! Ощущения от его ударов и трения от моих движений навстречу ему переполняют меня, делают достаточно влажной и эластичной, чтобы он весь проник внутрь. Шлёпки больших яиц, ударяющихся о мои половые губки, доводят меня до крайности. Мне приходится воткнуться в него лицом, чтобы заглушить крик. Боже, как хорошо! Я не могу!!! После того как мы оба кончаем, я поворачиваюсь к нему. Моё сердце подпрыгивает в груди при виде его довольной улыбки. Наклоняю голову к Марсу, надеясь на его поцелуй. Я хочу, чтобы его губы были на моих губах. Хочу нежности. Почувствовать заботу, оказаться в его объятиях. И он целует меня, ласково обнимая. — Ну что, теперь готова рассказать обо всём Галибу? Отрицательно качаю головой. Не дура ли я, а? — Как ты понял, что я хочу тебя? Хмыкает в ответ. Вероятно, это было очевидно. — Значит, каждый раз, когда ты будешь сомневаться, нам придётся делать это снова и снова, — сообщает он. И здравствуй, Бэмби, потому что я ничего не понимаю. — Что это? 24 Зачем я играю? Потому что могу. Я всегда понимал, что использую девчонок. Я делал это раньше, и Вера не первая и далеко не последняя. Придется изображать раскаяние. Но оно ведь не самоцель. На самом деле я жажду вовсе не секса. Безумно вожделею, алчу, рычу от желания шнырять во тьме и выискивать свежее мясо. Для меня нет ничего святого. С ранних лет я получаю от разрушения особое наслаждение. Мне нравится наблюдать, как у девчонок от ежедневных страданий постепенно уменьшается запас прежних представлений и ценностей, как тают тупые мечты и сучьи надежды! Они все… Все до одной превращаются в кусок мяса, сплошной комок нервов. Жалкий, оголенный, трепещущий, вот-вот лопнувшие тугие струны в раскаленном воздухе от разгрома психики. И скучно. Безумно скучно! Поэтому я придумываю себе врагов. Сознательно решаю охотиться, но так, чтобы не попасться. Потому что наказание всегда неприятно, а вот что действительно приятно – месяцами издеваться над несчастными влюбленными дурами. Вера – влюбленная насадка. Смешная идиотка, не понимающая, с кем связалась. Полина такая же. Хотя между ними обнаружилась разница. Есть… Сука не мною очарована. Не исходит слюнями в собственных цепях выдуманной любви и безжалостных попыток пробить дорогу ко мне. О, нет! Мелкая хищница нацелилась на кошелек дяди. Она не заслуживает никакого сострадания, только небрежность. До сегодняшнего дня мне удавалось ее превращать в развалины и мучать. Ломать людям жизнь – восхитительно. Ведь это не противоречит законодательству? Нет!!! И невозможно ничего доказать. А Вера такая незамысловатая и серая… Фу, тряпка половая, замоченная, сопрелая, сопливо ноющая… «Ой, ну Галиб, полюби меня. Трахни меня! Я хочу тебя…» Меня тошнит от нытья! Я ошибаюсь? Нацелился не на ту жертву? Придется изображать теплоту и дружелюбие… к этой зловонной гнили. Вонючка. Хочется изнасиловать и убить ее. Стыдно быть таким с ней хорошим. Если бы не но… Мой дядя и его деньги. Мне нужны бабки. У меня есть планы, есть потребности и права. Обязанности для лохов, для слабаков, не способных взять то, что хочется! Вечно ищут счастья, ноют об кого бы пострадать, поубиваться, на чем бы заморочиться. Кому это счастье нужно? Когда есть власть! Власть не отказываться ни от чего, чтобы увеличить свое счастье пусть и путем угнетения, разрушения и уничтожения других людей. И я хочу гребаные миллионы. Пока он жив, дышит, я буду делать все, чтобы ни одна сука не получила кольцо на палец и не родила ублюдка. И то, как он смотрит на нее, заставляет меня думать, что он может сдаться. Она же не видит, как он смотрит и смотрит на ее стройное и полуобнаженное тело. Вера всегда была кокеткой, а теперь еще и нарезает тут круги, как эскортная телка. Доверять ей совсем нельзя. И уж точно не подумал бы никогда, что она может заинтересовать его. Маленькая, вонючая, зловонная щель. Я и поехал, потому что последнее время дядя недоволен. Я даже немного ревновал. Почему это сразу в том, что Полина избавилась от ублюдка, виноват я? Он вовсе был не мой. Я не заставлял пить ее тот чудесный фиточай с богомогильником. Она сама его хлестала. А кто подменил пакетики? Может, Вера подменила? Конечно, это был я. Зачем мне ублюдок? Не ожидал, но поездка обернулась рядом сюрпризов. Я слышал, что русская охота – это круто, но к моему удивлению она превзошла все мои ожидания. Теперь я причислял себя к русским охотникам, с этой стороны мне нравились и дядя, и Александр. Я и раньше общался с парнями, что катались на сезоны охоты, но ни с кем никогда не дружил. Быть охотником – все равно что иметь официальный паспорт с признанием и социальным одобрением в том, что ты убийца. Принадлежать к этой группе людей, любящих творить зло, приятно. Да, собственно, и не знал, что я такой вплоть до подросткового возраста. Это было настоящим шоком для моей мамаши. И совсем не новостью для отца. Славно понимать, что ты в семье получишь поддержку в любом случае. Наш грязный секрет. Я настоящий и тысяча моих масок. Да, я умею держать все при себе. Быть таким, как я, — значит творить, что хочешь и как хочешь! А с такими же, как я, значит разделять в жизни больше, чем все обычные неудачники. Жалкие твари, неспособные ни охотиться, ни играть с жертвами, да что там, даже трахаться. Я был единственным ребёнком в семье, и одиночество всю жизнь грызло изнутри, мучало непохожестью на других детей. И сюрприз: на охоте это чувство впервые в жизни ушло. Цельное единение. Моё место в природе. Я — убийца, и жертва, истекающая кровью, несла благо. А глаза!? Из тупых глаз уходила жизнь и перетекала в меня! Блаженное чувство переполняющей энергии во всём теле! Лучше секса. Лучше всего на свете! Второй сюрприз — Вера. То, что между ней и дядей что-то произошло накануне, пока мы с Александром задержались, точно случилось. Я не проигнорировал. Конечно, он не стал бы трахать мою девушку? Она же не моя. Или моя? Она надеется, что я её. Она и в самом деле моя, ровно настолько же, насколько оторванная бумага от туалетного рулона. Но функцию-то она выполняет нужную. А дядя? Что он думает? Думал, что мне показалось, когда он в первый вечер тёрся возле неё на кухне. А сегодня за обедом. Я не понял, кого он ел? Бифштекс или Веру? Она, конечно, отпиралась. Вонючка врать не умеет. Случайность ли сломанная машина вчера на охоте? В нашей семье иные представления о границах людей. Когда у тебя есть статус, репутация и положение вкупе с деньгами, у обычных людей границы исчезают. Я вырос среди таких. Я сам такой. За сто долларов каждый сотый раздвинет ягодицы и сдаст в аренду анус. А за тысячу? Всё дело в статистике. Вера бы оценила шутку. Александр и я чистим и готовим стволы и машины к завтрашней охоте. Сегодня день отдыха. Мысленно я вращаюсь в представлениях о Полине и общаге. Я дал ей задание. И пока тишина. Наконец, телефон пикает, знаю, что сообщение от неё. В груди раздирает от любопытства. Что там? Она сделала то, что приказал? Насколько дорожит отношениями? Улучаю момент, когда Александр уйдёт в другой угол гаража. Включаю экран. Это фотографии. Много снимков. Один откровеннее другого... Хм, как она так извратилась, чтобы с такого ракурса? С каким-то парнем. Я велел выбрать случайного. Поцелуи, его руки у неё на груди, между ног, в трусиках. Ну, как-то наивно. Пишу раздражённое сообщение. Я что, ребёнок? Что это за раскраска в стиле "погладь меня нежно"? Телефон снова звякает. Ещё одна серия. В этот раз то, что я вижу, заставляет член напрячься. Её розовый анус до сегодня принадлежал только мне. Этот лох вылизывает её? На другом снимке страшный член прижимается к киске. Реально? Голая женская задница и член? Я стону. Она трахается же с ним прямо сейчас? Пишу ей, что этого мало! Фотки, конечно, прикольные и даже соблазнительные, но я люблю смотреть. И она знает об этом. Потому и старается. И это гарантированно возбудит меня. Не секс, а то, что я могу заставить её. Я хочу увидеть вживую! Она же лишь дразнит, присылая фотографии по заказу. Сколько можно? Если бы Вера не была такой скромницей, я бы заставил её попотеть и поработать над моей дубиной. А если бы она согласилась с Семёном, я набросился бы на неё и отымел без разговоров. Мне плевать, что Полина старается. Это плата за то, что я поговорю о ней с дядей. И это же наказание, потому что Вера поехала, а она нет. Чего ломалась на тройничок? Я был в ярости от её отказа. Моя женщина и не слушается меня. Сказал трое, значит трое. Мне лучше знать, что ей доставит веселье. И это после того, как я поставил на паузу отношения с Верой. Я столько для неё сделал. Я ощущаю бешенство и мне хочется написать ей, что она конченая сука, а затем пойти и трахнуть Веру. Фоток нас, сука, не заслужила. Не удерживаюсь и пишу: «У Веры пи@@@ уже. И эстетичнее. Сужай свой каньон, а то неинтересно». 25 Вера из другого теста. Я никогда не хотел завладеть женщиной, как хочу ее. Никогда ни над кем я так долго не смеялся и не унижал, как ее. А ведь я могу сломать, заставить ее разум трепетать и униженно признавать, что я ее повелитель и хозяин. Могу сделать вид, что выбрал ее, обезоружить словами и подавить своим присутствием, обрадовать мудрыми планами, а затем в идеальной подстройке на грани фантастики вознести в рай женских грез. Буду кормить с ложечки. Буду шнуровать ботинки, стоя на коленях. Охапками дарить розы, интересоваться ее жизнью, как не умеет она сама о себе. Я могу казаться сказочным любовником, настолько нежным и чутким, что она отдаст все сама. Мне не нужно, чтобы она любила меня. Я хочу иного. В этом есть что-то от рокового сатанинского наслаждения, в том, чтобы стереть ее индивидуальность, растворить личность, сократить ее дни, а может (если повезет) изуродовать. Бл@@@! Вера, сука! Столько способов довести тебя, вонючку, до суицида! Настоящий выбор не в вещах, а в душах, в жизнях, что можно присвоить себе до самого конца, до смерти. Похороны для таких, как я, — апофеоз отношений. Праздник. Она, тупая овца, волнуется, переживает из-за того, что приехала сюда, а я против сближения. Ей кажется, что я не понимаю, что происходит. Недоумение, внезапно дрогнувший от боли голос, сожаление, ее теплота, гнев на предложение кончить в глаза. Ха-ха, тупая морда. Мне тут же захотелось увидеть ее. Я почти соскучился! Поднимаюсь наверх, но в гостиной ее нет. Иду в библиотеку, она часто зависает с книгами. В университете Веру можно отыскать в общаге на своей кровати или в библиотеке. С ней скучно до выворота челюстей. А поцелуи… Сплошное разочарование и уныние. В библиотеке нет. Припоминаю, она изображала из себя прислугу, собиралась мыть посуду. А дядя? У себя? Он не настолько стар, чтобы прилечь после обеда. У двери на кухню я ощущаю сухость во рту и то, как слабеют мышцы, сердцебиение становится учащенным. От предвкушения. Что я могу увидеть? Ужасно хочу, упиваюсь надеждой на что-нибудь… непристойное. Я не успеваю домыслить. Из кухни выходит дядя. Сглатываю и мучительно моргаю. Бл@@@! Охватывая его взором, зеркалю и понимаю, обоняние щекочет запах спермы. Острый аромат заставляет желудок болезненно сжаться. Бл@@@! Бл@@@! Бл@@@! От него несет. Пахнет так, что тошнота сменяется во мне бешенством. Кроме шума в ушах и спазмов в мышцах, я теряю голос. Кое-как прочищаю его, безобидно шиплю, почти высвистывая: - Она там? Внутри бьется истерикой: «Конечно там, не с посудомойкой же он ебашил»! Дядя небрежно кивает. Смотрит на меня недобро, сощурив глаза, так что никогда не ясно, бросится он тебя душить или пройдет мимо. Он дерьмово непредсказуем. Пытаюсь сохранить изо всех сил спокойствие, чтобы не наделать глупостей, но мои руки дрожат. Его взгляд почти откровение, почти факт. Там что-то было. Наверняка напихал в ее копилку по самые гланды. И меня раздирает до отчаянья досада, опоздал же на несколько долбанных секунд. Если бы не сука с фотками, успел бы. Она мне за все ответит! Пока не покажет пять всаженных в себя дрючил, ничего хорошего не увидит. - Ну, так ты идешь? Я осознаю, что не слышал, как Алекс поднялся к нам и о чем-то спрашивает. - Ты о чем? - Ты просил показать капканы, - говорит он, бросая взгляд на дядю. - Я обещал уделить время Вере. Она уже обижается. Они оба переглядываются, обмениваясь взглядами, которые бесят, заставляя сглотнуть и выпустить из легких сипло воздух. Ведут себя, как два мудака. Не сомневаюсь, они часто делят передки. И понимание того, что они наверняка уже пытались соблазнить девчонку, вызывает в голове боль от напряжения. Черт, все это так возбуждает. К лицу и члену бесконтрольно хлещет кровь. Я бы посмотрел на это. - Не обижай девушку, - отвечает Александр. Я мрачнею на глазах. Она моя. Я буду с ней творить всё, что захочу: и обижать её, и дрючить, и унижать. Как в голову придёт и на член ляжет. Из кухни показывается смущённая Вера. Сомнения в конец растворяются при виде её внешнего вида. Одежда на фигуре смята, лицо красное, губы припухшие. От неё несёт сексом. Ещё полчаса назад я ощущал, как она пахнет собою, а теперь нет. Снисходительная жалость к себе мешается во мне с лютой жаждой мести. Меня тошнит от нахлынувшего желания и переизбытка адреналина. Член в буквальном смысле цепенеет от чёрной ненависти к этой вонючей щели. Сучка краснеет ещё больше и делает шаг в сторону библиотеки. — Уходишь? — я не в силах пока шелохнуться. — Хочу убрать книги, что оставила вчера у камина, и поискать что почитать. А вы? Снова уедете… Жалкая тварь с сердцем бляди. Её взор полыхает от смущения или стыда. Мне всё равно. Перед глазами адски пляшут картинки: как он имеет её, как она растягивает ему ширинку на брюках, как он жрёт её голодным взглядом и раздвигает ослепительные ляжки. — На охоту… — Примерно через час. Так что прости, Галиба, — отвечает за меня Александр. — Он уделит внимание вечером. С собой не зовём, идём на волков. У них весенний гон, так что это опасно. Будем поздно ночью. Она понимающе кивает и хоронит разочарование во взгляде. — Тогда спокойной ночи и доброй охоты. Мне приятно, что она расстроилась, но этого мало. Хочется унизить её, но ещё больше уесть дядю. — Спокойной, — за усмешкой прячу ожесточение. — Поцелуй меня, детка. Вера бросает искоса взгляд на дядю, мнётся на месте, и по её спине бежит мелкая судорога. Заметно, как вздрагивают плечи. Она медленно и неуверенно переступает и подходит ко мне. Приподнимается на цыпочках, в застывшей позе едва касается меня сухими губами. Вонючая дешевка. Жёстко хватаю её за волосы на затылке и впиваюсь в губы. Целую больно, до вкуса крови, исследую рот паскудницы. Она не сопротивляется. Терпит, как кару. Хотя я даже пока ещё не начинал. Я целую её страстно, развратно, показывая двум змеям, что эта соска — моя. Вся моя. Затем резко отпускаю. Девчонка, как варёный рак, не улыбается. Ещё бы! Кровь, что она слизывает с пухлых губ и боль на них, должны так на неё действовать. Эх, соли бы сюда! Иначе неинтересно. Всё шоу не для её красоты. От неё у меня всё обвисло. Нет ни малейшего желания откатывать её в постели. Скучная она. Нудная. Хочет интима, пусть посасывает. Тренирует глотку. У меня большой. Она делает шаг в сторону, собираясь уйти. Больше она ничего не желает никому говорить. Очевидно, на глазах обжигающие слёзы. От них настроение повышается. Александр уходит в подвал. Но Марс успевает подойти за это время к нам и тормозит её. Совершенно по-хамски кладёт руку на её талию, явно выбивая из колеи. У Веры от удивления распахнулись глаза. Она смотрит на руку, почти теряя самообладание. — А знаешь, детка, такие поцелуи на ночь? Мне завидно. Я почти ревную. Может, ты хочешь чего-то другого? Она тряхнула головой в нерешительности, но руку его не стряхивает. Блядь! Только что поднятое настроение рухнуло в тартарары. Сука! Я никак не ожидал от него такого действия и от неё такой реакции. И что он собрался делать? Ревность и право собственника убивают во мне всё человеческое. Вера смотрит на него, слизывает кровь с нижней губы, бросает косой злой взгляд на меня, а затем пылающий на него. Мои зрачки и глаза сужаются, я сжимаю челюсти и кулаки. Только пусть попробует — я ж потом убью. Урою! Закопаю под общежитием. 26 Девчонка облизывает укушенную нижнюю губу, и мне хочется набить морду Галибу. Но немедленно — не это главное. Цель иная. Малышка подается вперед. Несмотря на то что племянник показывает всем видом, как ему больно и как он страдает, Вера торопливо тянется меня поцеловать. Я бросаю взгляд на уродца: смотри и наслаждайся, ублюдок. Плотнее обхватываю ладонями её точёную фигуру, властным движением притягиваю к себе, поворачиваю голову. Её раненые губы и мои встречаются. Я беру их в плен. Угоняю в рабство. Творю бесчинство, настойчиво врываясь внутрь. Она не пытается оттолкнуть. Её маленький ротик позволяет грабить её, приоткрывается гостеприимно и позволяет моему языку проникнуть внутрь. Я целую её, не сдерживаясь. Но после укуса Галиба не тороплюсь и не давлю. Её руки в приливе чувств обвивают мою шею, и я с потоком желания страстно прижимаю её, соскальзывая ладонями на ягодицы. Вера мгновенно вспыхивает, пытается нервно отстраниться. Да, какого чёрта. Раз уж сунулась коготком, нужно довести начатое до логического конца. Не время отступать. Я вижу, как Галиб уже покраснел. На шее у кадыка исступлённо пульсирует вена, и он не просто злится на то, что я целую девушку. Он стонет от собственной похоти и извращённой взбудораженности. Сцена его не волнует с точки зрения ревности. Тихо выматерившись, я подхватываю Веру под ягодицы и припираю к стене. От неожиданности она громко охает. — Хорошая девочка. А теперь моя очередь пожелать тебе спокойной ночи! Напор шокирует её. — Не стесняйся, — сиплый выдох от Галиба. Я упреждающе смотрю ей в глаза и вижу, она едва дышит в панике. Поворачиваюсь к племяннику. Зло усмехаюсь. Сучонок бесстыже не скрывает своего состояния. Его член упитанной дубиной натягивает джинсовую ткань. — Ты не против? — Для тебя ничего не жалко, — хрипит он и укладывает свою руку на собственный бугор, стискивая зубы от нетерпения. Я выразительно заглядываю ей в глаза. Она должна понимать, что я делаю. У неё очень поверхностное, порывистое дыхание. Очевидно, в мыслях все непристойности мира. Отрываюсь от стены и в несколько шагов прохожу в зал. Сажусь с ней в кресло, кладу руки ей на бёдра, другой наклоняю девичье полыхающее лицо к себе. У неё на лбу написано, что она не готова к ситуации. Она совсем не анализирует и не думает. Глаза у неё широко распахнуты, так что вокруг радужной оболочки видны белки. На коже выступил пот. Из дрожащих ноздрей вырывается тяжёлое дыхание. Как насчёт горячо втроём? Я крепко целую её, пока ладошки русской крошки упираются в мою грудь, неясно то ли цепляясь, то ли отталкивая. Упорото дразню Галиба. Мне и в самом деле интересно, что он предпримет? Бросится на нас? Разорётся? Что? Девчонка ему не дорога. Ситуация бесконтрольно возбуждает и горячит. Он, кажется, настолько заворожен нашими с ней действиями, что не шевелится и молчит, жадно смотрит, истекая слюной на то, как я лапаю её. Будет смешно, если он не сдержится и достанет из штанов член? В моем доме на вечеринках я видел всякое. Его подобные сцены всегда заводят. Так сильно, что он становится невменяемым. Он пялится, не в силах отвернуться. На его лице и шее ярко проступили синие и тёмно-красные прожилки вен от напряжения скул, от гнева и удушливой волны одержимости. Я даю волю рукам, и Вера прерывает поцелуй. Она хлопает глазами, пытаясь собраться. Разум у нее явно перескакивает с одного на другое. Но с моих колен не встает. Смотрит на меня с раскрытым ртом, пока я играю с сосками через ткань блузки. — Тебе ведь нравится? — вминаю их внутрь большими пальцами рук, ощущая твердые бугорки под подушечками. Туда-сюда, туда-сюда. Классная грудь. Она смотрит на меня и не отвечает. Словно не может, словно пьяная. — Конечно, ей нравится, — подает голос Галиб, такой, будто у него в горле песок. Взгляд у нее и в самом деле плывет. Слишком много эмоций за один раз. И мне немного жаль. — Тогда не возражаешь, если я пожелаю спокойной ночи и твоим маленьким сосочкам? М? У тебя такие сисечки! У нее отвисает челюсть, и прежде чем Вера успевает ответить, я задираю ей одежду вверх до горла. Так что она не смогла бы меня остановить, даже если захотела. Она и не сопротивляется. Она вообще не двигается. Ее ослепленный разум покорился моей грубой чувственности. Легкий стон с судорожным вздохом не может отвлечь меня от ее выпяченных обнаженных грудей. Манящие соски затвердевшей плоти доставляют эстетическое удовольствие. У Веры идеальная грудь, манит к себе прикоснуться. Жар в паху становится невыносимым. Она покачивает ими, ерзая у меня на коленях. И Галиб скулит от томности движений, теряя непрерывность в дыхании. Ему явно хочется дотронуться. Грудь — его фетиш. Вместо этого он оказывает нажим пальцами на свой член. Жмет через ткань. Я вижу, как он бьется с желанием достать его и подрочить. Всего в двух метрах от нас. — Какие, — сообщаю я, лаская пальцами. — Твои соски. У тебя чудесная грудь. Так и хочется взять хотя бы один. Попробовать. Можно? Пальцы племянника скрючиваются в кулаки, и он конвульсивно тянет в себя воздух. Я понимаю его, у самого член колом, и это несмотря на то, что я трахал ее всего каких-то полчаса назад. Я снова намерен, готов и хочу. Сдавливаю пальцами вершинки, нежу подушечками, как драгоценность. — Хочешь, я поиграю с ними, малышка? Вера осатанело мотает головой, кипя изнутри, пока сама испепеляет меня взглядом. Я отпускаю ее, поднимаю руки. Такими темпами я и в самом деле уложу ее в этом кресле. — Как скажешь, — произношу с усмешкой. Она вскакивает с колен и прячет грудь с невыразимым облегчением на лице. Я же продолжаю смотреть на нее, словно она исполняет страстный танец в шелковой простыне, оголяя то плечо, то грудь, запрокидывая лицо, мокрое от слез, в момент откровенного обнажения душой. Сладкая истома в груди, пульсирующая плоть и обдающая жаром судорожная потребность вновь погрузиться в нее — это все, что я чувствую, глядя на девушку. В то время как Галиб, в едкой обиде, держится за член в бессильной злобе, посылая мне всевозможные проклятия. Больше всего на свете этот сукин сын ценит власть. А ненавидит он тех, кто имеет хоть каплю власти над ним. В то же время он трусливо благоговеет перед такими, как я. Презирает и молится, не в силах уничтожить или хотя бы сломать. — Увидимся завтра, — говорю ей, наблюдая, как она сглатывает и поспешно улепётывает по лестнице в свою комнату. — Славная девушка, эта Вера, — произношу я, разглядывая мрачного племянника. — Я так понимаю, между вами все кончено. — Плохо понимаешь, — цедит он, глядя исподлобья. — Я приехал сюда с ней помириться, а ты все портишь, дядя. Что, черт возьми, было сейчас? А? Я не могу не усмехнуться. — Это то, что ты видел. Ты мне только что ее отдал, Галиб. — Я не отдавал! Я ее парень. Ты пригласил, чтобы унизить нас? Признай, тебе нравится унижать. Ты чертов соблазнитель. Сосунок давит на чувство совести или морали. Мне неизвестно, на что он рассчитывает, но ни того, ни другого у него нет. У меня тоже. Пожалуй, я знаю его лучше, чем он сам. — Поздно, Галиб, трахай Полину, а эту киску оставь для меня. Он приходит в состояние неадекватности, входя в раж. Но не бросается с кулаками, не бьет меня и даже не планирует показать силу. Все, что его сейчас волнует, — это месть и желание убить. Не в открытую, а тихо. Потом. Исподтишка. Я встаю и подхожу к нему, хватаю его за грудь. — Ты все понял!? Разъяренно, униженно, пожираемый заживо смертельной пустотой внутри, он, красный как бык, отчаянно напрягается. В момент начала семяизвержения он чувствует контакт от того, что я тряхнул его. Галиб корчится, дергается, покрываясь потом, а затем исступленно кончает. Прямо в трусы. На глазах у него выступают слезы от наваждения, от злобы, от желания быть мною. Он бурно и ярко трясется. Стонет в хриплый напев, закатывая глаза от удовольствия. — Ты совсем больной, — разжимаю пальцы, и он бухается в ноги. — Она моя. Ты опоздал, — тянет он с садистским надрывом, а затем начинает истерично смеяться, так, точно девчонке конец. 27 Ситуация развивается невыносимо. Не потому, что всё так складывалось вообще, а потому что Марс прав. Я лгу себе. Нагло вру! Я хочу его, а вовсе не Галиба. Боже, мне стыдно признаваться самой себе в том, в чём изначально имела другое мнение, как иметь раздвоение личности. Вся идея с поездкой кажется теперь идиотской. И Галиб, как он мог такое говорить? Как? Для дяди ему ничего не жалко. Н-да, это определённо конец. Так он меня и кому-то другому не пожалеет. Вспомнилась ситуация с Семёном. Я тогда не поверила последнему. Теперь сомнения распирали сердце, если не прозрением, то обидой. Оказавшись в комнате, я закрываюсь на щеколду и не желаю никого видеть. Я столкнулась с трудной задачей. И у меня нет решения. Когда они уехали, в доме стихло, и я выбралась из укрытия. День пролетел в размышлениях. И я ничего не нашла лучше, чем всё честно рассказать Галибу и забыть о нём. Навсегда. В конце концов, я не могу доверять человеку, которому меня для дяди не жалко, как бы двояко ни складывалась ситуация. Они вернулись поздно, я давно спала, свернувшись в одеяло, как улитка. И весьма удивилась, когда под бок ко мне нырнул Галиб. С удивлением, сонная, я распахнула глаза. — Привет, детка, — сказал он мягким голосом, улыбаясь. От него пахло гелем для душа, костром, лесом. — Привет, — не понимаю, что это за вторжение такое. — Спишь? В целом уже нет. И какой спишь, когда его руки подтягивают меня к себе и обхватывают. Я чувствую их уже на ягодицах. Пытаюсь увернуться, но Галиб просовывает руки и привлекает меня для поцелуя. В этот раз очень ласкового, уютного, тающего на губах, как мороженка. И пока я таю, его руки уже на груди, под сорочкой гладят твердеющие соски, прикасаясь игриво и с пущим намерением. — Что ты делаешь? — удивление — это такое чувство, которое легко можно спутать с испугом. — Ласкаю тебя, — отзывается он, ловко разворачивая меня на живот и собирая мои волосы в кулак. Тянет их на себя. У меня шея выгибается назад, пока я не встаю на колени, задом к нему. Галиб задирает мою сорочку до шеи, просовывает свободную руку под меня, оглушающе щипает по очереди оба соска. Я дергаюсь и упираюсь ягодицами ему в живот. — Нет. Стой. Нам следует поговорить, — последнее слово на выдохе, потому что соски отзываются с полусна очень чувственно на его выкручивания. — Ты имеешь в виду ситуацию в обед, с обнаженной грудью? Голос звучит глухо, но всё-таки ровно, и это странно. Его действия, пальцы на сосках. То, как пахом он упирается мне в зад. — Об этом. И ещё, — меня бросает в жар от стыда. - Алекс видел твои сиськи, - он отпускает волосы и теперь обе его ладони на моей груди. Пальцами он хитро вертит её, то нежно, то с вывертом. Сам же жмётся к шее за ухом, целуя и вылизывая её. Я пытаюсь извернуться, но он фиксирует меня, принуждая не дергаться. Смущает то, что у него не стоит. - Отвечай на вопрос, Вера. - Не трогал он, - признание ни о чём, и легко даётся. - В отличие от дяди, верно? Но тебе же понравилось? Мне вот понравилось, что они оба тебя хотят. Руки распускает один, но заметь, он реально хотел пососать твои соски! Хорошо, что это можно только мне одному! Момент истины, если уже говорить, то сейчас. Я дергаюсь, внутренне сжимаясь под ним. - С чего ты взял? Мы больше не пара. Парень всё так же висит надо мной, целиком контролируя и фиксируя. Кажется, пауза длится вечность. Я ощущаю, как поменялось дыхание Галиба. - Так он тебе уже отсасывал? Трахал тебя? Я качаю головой, ощущая, как ожил его член. Что же у него творится в голове, если его возбуждают подобные вещи? И спрашивает он без ревности. - Да. - Позавчера, верно? И, возможно, в день приезда? Да? – его руки сжимают обе моих груди, он практически лёг на меня и теперь я не могу не ощущать, как он возбужден. - Да, - выдыхаю со злостью. – Когда вы с Алексом не ночевали. И знаешь, он не только сосал сиськи. Он делал чертовски сладко, гораздо лучше, чем ты играешь со мной. Я кончала и не один раз! - Сука! – его возглас звучит раздосадованно. – Он заставлял тебя кончать? Только отсасывая соски? Или ниже тоже? Мне бы быть поосторожнее. Промолчать. Смягчить сообщение. Но обида не лучший советчик. - Да. Глубокие вздохи, подрагивающие мышцы и движения на груди одинаковые механические, говорят о том, что он думает, о чём-то размышляет. Или представляет. Одну руку он переносит к моей киске и проводит по ней пальцами туда-сюда по сухому краю. - Он трогал тебя между ног? Трогал? Я чувствую, как начинаю нервничать. Дыхание становится тревожным. Его движения наполовину задумчивые, голос тихий, но член крайне твёрдый. Я ощущаю его бедром. - Да, – отзываюсь я, пытаясь выпрямиться. При первой же попытке он толкает меня вперёд на живот и вводит два пальца в киску. Я вскрикиваю от неожиданности, хотя влага смягчает проникновение. Мне страшно. - Чёрт, я бы хотел на это взглянуть. Как именно он трогал тебя? - Галиб! - Ты же знаешь, мне нравится смотреть. Он же ласкал тебя? Резко разворачиваюсь на спину, возмущённо смотрю на него, приподнимаясь на локти. Это уже нифига не смешно. Это странно и ненормально. Он убирает руку. - Он трахнул меня. Ты это хотел знать? На это смотреть? - А что? - Что тебе присылает Полинка? Фотки секса? Ты больной? - Ревнуешь, - спрашивает, садясь на колени, тянется за джинсами. В этот момент он смотрит на меня как-то внимательно, даже пристально. Мы словно играем в какую-то игру. Он злится, я злюсь. И мы явно не понимаем друг друга. Он снимает блокировку и поворачивает экран ко мне, смотрит прямо в лицо. Я вижу иконки фотографий. Женская задница с членом, Полина сосущая член и так далее. Он прокручивает ленту, не глядя. Наслаждается моими эмоциями на лице. - Видишь? Нет в этом ничего такого. Мне больно. Я готова разрыдаться из-за ситуации, в которой мы оказались. Я трахаюсь с его дядей. Он дрочит на фотки сокурсницы. Мой рот приоткрывается от возмущения и губы кривятся в гримасе. Ну, что за грязь? - А знаешь, она часто так делает, потому что любит меня, - заявляет он, пока я осознаю, что все парни случайные. Никто из них не учится с нами в университете. И у меня нет права злиться после всего случившегося. Но он же, он… делает из неё шлюху. И для чего? Медленно в кровь вливается бешенство. - Ты серьёзно? – спрашиваю я, ощущая, как тело цепенеет. – И часто? - Как захочу. А знаешь почему? Я мотаю головой. - Она знает, что мне нужно. А ты нет, - он произносит слова с искренним укором. У него есть сексуальная сложность, даже не так, потребность. И она закрывает её. Пока я путаюсь с его дядей. - Но почему ты не сказал? – обидно, он даже не попытался довериться мне. Понятно почему! Я же скромница и девственница. Как о таком попросишь? Галиб убирает телефон, отбрасывает в сторону. - Теперь мне стыдно, - признаюсь я. - Мне страшно нравится смотреть. И ты мне тоже нравишься. Ты милая. Но тебе не нравится, когда другие даже трогают тебя. Если бы ты знала, как это заводит, - произносит он с каменным лицом и членом. - А если, - мои щеки горят, как при пожаре. – Если я передумала? Это решит наши проблемы? 28 Врунья и дура. Вот два определения, подходящие для русской шамуты. Она даже толком ничего не может рассказать. После марш-броска и расстановки капканов на волчьих тропах в пронизывающем весеннем ветре я ласкал её до тех пор, пока она не потекла от похоти, сгорая в руках от жажды. И когда она сбегала в ванную, чтобы подготовиться, по её возвращению я сделал вид, что сплю. Грудь приятно согревала мысль: она возбуждена и совершенно неудовлетворённая. Пусть помучается. Пусть нагуливает аппетит. Раздражает, но приходится спать с ней. Я люблю один. Чужое присутствие невероятно раздражает. Но так она не решится подрочить. Ибо знает: не терплю. И у дяди меньше шансов залезть в её трусики. Старый ублюдок ещё заплатит мне за всё. Я лежал и представлял, как уничтожу его, как буду унижать, когда придёт моё время. Нужно лишь дождаться, когда он будет максимально уязвим. Жизненный опыт показывает, что у всех случаются периоды уязвимости. И я дождусь. Будет и на моей улице праздник. Мне всю ночь снятся сны, как я предаюсь мести с ним. Я никогда не вижу его лица, и временами кажется, что это мой дядя, мой отец или даже кто-то из парней в университете. Каждый из них заводит меня так же сильно, как и предыдущий. Каждый раз, когда просыпаюсь, задаюсь вопросом: что будет происходить во время остальной части поездки? Если он трахнул её один раз, то захочет трахнуть снова. Это то, чего я хочу? Или мне следует наказать её, сказать, что я люблю её, но теперь всё кончено? Хватит ли этого, чтобы сделать максимально больно? Утром разбудил звонок Полины. Когда спрашиваю, как поживает неудачник, что вытрахал её, она театрально кривляется, вздыхает и не произносит ни слова, старается добавить эмоций. А после охала удивлённо спрашивает: «Что???». — Я думала, тебе нравятся мои снимки с попкой? — обычно она надувает губки и выдерживает паузу. Паразитка знает, что я представил её задницу. Её сочную задницу и член в ней. — Ну, допустим, — то, что она бесит, нет смысла скрывать. — Разве это не то, что ты хотел увидеть? Раздражённо стискиваю зубы и молчу. Если скажу «да», поймёт, что я придираюсь. Скажу «нет» — может обидеться и прикрыть лавочку. — Галиб, мне очень жаль, — она задерживает дыхание, и я вынужден напрягать слух. — Если бы твой дядя полюбил меня, поверь, я сделала бы много снимков. Для тебя. Может быть, сняла даже видео о… хи-хи. Как он засунет в меня свой член. Боже, самый огромный, что я видела. Ты думаешь, на снимках всего один? Хи-хи. Присмотрись! Она начинает пакостно хихикать, чем окончательно выводит из себя. Она не врёт. Два члена. Их было трое. Дыхание вырывается с шумом из моих лёгких, сердце стучит в рёбра. Хорошо, что она не видит. Мне хочется бросить трубку и одновременно оказаться рядом с ней, чтобы увидеть, как они её дрючат. От этих фантазий член резво твердеет, и я беру его в руку, нежно поглаживаю. — Они тебя вые@@@@ вдвоём? — Хи-хи, они не так, Галиб. Эти двое драли меня. Хочешь узнать как? Я дёргаю член и ощущаю, как не дышу, от напряжения в яйцах. Не могу сказать, больше от возбуждения или от гнева на шлюшку, что дразнит мою фантазию. Я же приказал при мне! А это уже власть. Она выполнила приказ, но так, что я ничего не увидел. Наверняка есть фотки, и она, сука, набивает цену. Хочет, чтобы я был с ней хорошим. Пай-мальчиком. — Что ты за это хочешь? Она снова хихикает: — Один из них сорвал с меня трусики. Запрокинул ноги себе на плечи и удерживал, пока вонзался в мою киску снова и снова. О-о-о, Галиб, это было очень горячо! Я хотела этого, — её голос срывается на порочный шёпот. Я буквально задыхаюсь от злости. Член пульсирует в унисон. Тварь! Умеет раздраконить. — А потом второй стащил оставшуюся одежду, бра, и знаешь, — она томно задышала в голос. — Сказал, что хочет, чтобы кто-нибудь вошёл и увидел. Например, ты! Представляешь, как его великолепный член погружается мне в горло. Очень глубоко. Пока второй член широко раздвигает тугие половые губки. Тебя не хватало! Я думала о тебе. Как ты понимаешь, у меня всегда есть ещё местечко. Хи-хи! — Тебе было хорошо? — Я дико сожалею, что меня там не было, и до боли сжимаю член в руке. — Нет. Ой, неумехи. Мне было плохо! Невероятно плохо! Вырубаю телефон и тяжело дышу. Сука! Настоящая сука! Самое время найти вторую. Она вчера ревновала, увидев фотки. Расскажу ей про члены. Где она? Её нет рядом. И в ванной тоже. Я выхожу из нашей комнаты и спускаюсь вниз. Её нигде нет. Ещё очень рано и на улице темно, так что она не может быть где-то ещё, кроме как в доме. В цокольном этаже, кроме гаража, есть сауна. Там небольшой бассейн, хамам, финская баня, столовая и душ. Я слышу оттуда звуки. Всего несколько секунд требуется, чтобы понять, что там кто-то есть. Потому что слышно, как бежит вода. Я открываю дверь внутрь, поток влажного удушливого воздуха наплывает и бросает в пот. Ничего хорошего. Она там решила помыться с утра пораньше? Да с чего вдруг? В предбаннике пусто, в столовой тоже. Зато в душевой кто-то есть. Там в щёлочку приоткрыта дверь и валит пар. Я не спешу себя обнаруживать, гадаю. Специально ли её оставили приоткрытой, чтобы выходил пар, или случайно? Может, это приглашение для кого-то? Вряд ли для меня. Первое, что вижу в щель, — это Веру. Она стоит в клубах пара, целиком голенькая. Рядом с ней в белом молоке влаги можно различить высокую фигуру. Марево непрозрачного тумана окутывает их, но видны его руки на ней. Две огромных лапы, скользящих по мокрой коже. По груди, бедрам, по затвердевшим соскам, по половым чисто выбритым губам, движения вызывают в ней дрожь возбуждения от волны наслаждения. Меня бросает в горячку. Жар прокатывается вдоль всего позвоночника, ударяя в голову злобой. Сука! Я ж могу ворваться внутрь и врезать тому, кто с ней. Кто он? Дядя или Александр? Она днём развлекается с дядей, а по ночам с его приятелем? Маленькая вонючая шлюшка. Они все такие! Все. Стоило оставить неудовлетворённой киску, как она тут же набросилась на первый же подвернувшийся стояк. Ну разве нельзя потерпеть? Нельзя вести себя пристойно, как и положено любящей девушке! Мерзкая подстилка. Тугая мошна, готовая насадиться на любого хозяина жизни. Прикидывается овцой, а сама... 29 Я настолько поглощён своими ощущениями, что не сразу замечаю, что вода больше не бежит. И вместо шума я слышу негромкие голоса. Я смотрю в щель, как заколдованный, как приросший к полу. Мне требуется минута, прежде чем я понимаю, что они меня не видят. Это и хорошо, и плохо. Потому что я тоже не вижу, с кем она. Пар выветривается из душевой, и теперь я отчётливо вижу обнажённую спину девушки. Каких-то три метра от меня. Она загораживает мне обзор и мучает меня. Она специально? Думает, меня впечатлит, как с её волос стекают капли воды, какая у неё задница или бёдра? Я вижу, что на полу уже лужа воды. У неё длинные волосы. Вера стоит уверенно, ноги слегка раздвинуты для сохранения равновесия, так что в наклоне, когда перебрасывает волосы, чтобы отжать лишнюю воду, я вижу розовые губки её киски. Они слегка припухшие, явно возбужденные. Она тянется за полотенцем. - Не бери, - командует дядя. Моё сердце замирает. Это он. Ну, кто бы сомневался? Теперь я вижу и его. В душевой стоит кожаный диван для интима. Их ещё называют тантра. И я сжимаю кулаки, прекрасно зная, что они будут делать дальше. И я проклинаю Веру. Если бы она хотела получить меня, она бы давно получила. Но нет, со мной она скромница, притворяющаяся целкой. Выходит, она всё время обманывала, водила за нос. И теперь она с дядей! Он её уже трахнул в душе или только собирается? Меня снедает мучительное любопытство. Она сама пришла сюда и присоединилась к нему или он позвал? Он что-то ей сказал, и она засмеялась, пожимая плечами. Затем девчонка слегка раздвигает ноги и толкает пальцы — сразу четыре — в свою розовую дырочку. Она играет с собой! Дядя откидывается на спинку и наблюдает. В этом кресле можно воплотить миллион желаний. Его возбужденный член стоит колом, как готовая к старту ракета. У него и в самом деле член больше моего. Заворожённо я стою неподвижно с замиранием сердца и немым восторгом наблюдаю, как он жёстко сжимает свой член в кулаке и ласкает себя. Ловлю каждое его движение и слово. - Иди сюда, малышка, - велит он ей. И это поразительное зрелище заставляет моё сердце бешено колотиться в груди в ожидании… У меня сосёт под ложечкой от чувства предвкушения. Я давно хотел увидеть, как он трахается. Хочу насладиться, как он насаживает девчонку на свой большой член. Ловлю себя на том, что на моих губах плотоядная улыбка, а голова кружится от давно забытого чувства первобытного страха и возбуждения. Она подходит к его креслу, но встает на колени на мягкий край у его изножья. Дядя тянет Веру и указывает ей опереться на вершину кресла локтями, расставить ножки, прогнуть спину и максимально раскрыть киску. Ее розовая, опухшая щель теперь раскрыта, как створки жемчужницы. Он охватывает ее бедра руками и притягивает к себе, затем прячет свое лицо у нее между ног. Вера прогибается сильнее в спине и стонет. Отбрасывает мокрые волосы вбок. Он пробует ее на вкус. И скоро она начинает двигаться туда-сюда в сладкой истоме нарастающих ощущений. Он не дает ей вырваться. Сжимает ее бедра ладонями и погружается в нее еще больше. Она громко и призывно стонет. Ее грудь подпрыгивает, вихляя движениями вверх-вниз. В течение нескольких минут стоны от удовольствия заполняют все помещение бани. Звуки гортанные, переполненные неземным блаженством, звучат нежным перезвоном, а затем переходят в сладостный крик. Она выгибается дугой, в страсти запрокидывает голову, и из ее рта вырывается только хватающий за душу эротический выдох. По ее телу бегут обильные спазмы сладкой боли. Я не сомневаюсь, она испытывает неописуемое блаженство. И я завидую ей. Мой член настолько твердый и пульсирующий, что я боюсь к нему прикасаться. Думаю, это обернется мгновенным выбросом семени. А я не хочу этого. Я жажду продолжить наслаждение. Дядя не останавливается. Он сосет ее клитор, как леденец, пока девчонка заходит на второй круг экстаза. Ее бедра томно дергаются, ягодицы ритмично сжимаются. И он массирует их, сжимает и разжимает своими большими ручищами, притягивая их к себе. Затем меняется с Верой местами и сажает ее на себя верхом, как в седло. Она упирается ладонями ему в волосатую грудь, гладит его плечи, руки. Я вижу, что от возбуждения его огромный член блестит на кончике смазкой. Буквально подпирает спину девушки, врезаясь ей в ягодицы. — Немного назад, — направляет он ее, наклоняя вперед и приподнимая за попу. — Вот так? — Вот так, по имени. — Марс, — послушно повторяет Вера, наклоняясь вперед и теперь сексуально трется о его грудь. Он медленно опускает ее бедра на кончик раскаленного члена, и тот скользит между ее трепещущими половыми губками. Быстро-быстро. Девчонка начинает громко стонать и задыхаться. Я больше не в состоянии терпеть, приспускаю штаны и трусы, мгновенно освобождаю изнывший в напряжении член. Яйца ноют и тянут, как сумасшедшие. Я беру его в руки и начинаю водить по длине резкими, безжалостными, чудовищно мощными движениями, точно в ритм, как член дяди входит в киску Веры, раз за разом. Он целует ее и наслаждается девчонкой. Тем, что делает с ней. Замедляется в движениях. Дыхание становится у обоих горячо-тяжелым. Я готов проклясть их за оттягивание удовольствия, за то, что он насаживает ее киску на член неглубоко. Я хочу к нему присоединиться. Хочу видеть его взгляд, полный страсти, похоти, тумана вожделения. Чего он с ней нянчится? Ягодицы Веры сжимаются снова и снова, когда она игриво опускается и приподнимается на несколько сантиметров за раз. Ее бедра раскачиваются взад-вперед, пока большой член дяди неторопливо исчезает внутри нее. Когда член в ней, ее задница кажется мне намного интересней. Интересней, чем все фотографии с киской Полины и ее дрючил. Я готов променять их все на своем телефоне за возможность поучаствовать. У Веры намного уже пиз@@, чем у Полины. Она насаживается на большой дядькин банан туго, пугливо и стесненно. Блаженно трется об его грудь своими маленькими сиськами, и тяжело дышит, как сапер, переживающий, что не рванет. Не сомневаюсь, у дяди разорвет ее изнутри. - Боже, как же это приятно, - ее голос полон хриплых, соблазнительных оттенков. Она наверняка для него остается тугой. И потому чувствует каждую жилку, венку поверхности его горячего ствола, пока он протискивается в нее, в то время как она его медленно трахает. А затем ракета взлетела. Они стали двигаться намного быстрее, и Вера жадно запрыгала на члене, задыхаясь от ощущений. Ее громкие стоны звучали в ушах пронзительно возбуждающе. Совершенно бесстыже. Никогда в жизни, я так вкусно не дрочил. Я сжимал член и представлял, что делю девчонку с дядей. И она скачет не только на нем, но и на мне, одновременно. Ощущения жгли нервы настолько мощно, что я начал тихо рычать. - Давай будь плохой девочкой. Выдои этого козла досуха. Дои, меня детка. Да! Эти слова привели к взрыву. Я едва усел сообразить, что если хочу мести, то не должен оставлять следов. Едва успел натянуть трусы со штанами, как сперма брызнула на ткань, но, к счастью, не оставила следов в бане. Как же мне хотелось большего! Хотелось еще сжимать голову члена и засунуть ее любому из них в задницу. Усилием воли, я сжимаю зубы и хватаюсь за него через ткань. Я точно знаю, что на последующий момент буду дрочить всю оставшуюся жизнь. Застыв на месте, я вижу, как девушка трется клитором о пах дяди, насаживаясь чуть медленнее, пока в бурном исступлении не начинает кончать. Он хватает ее за зад и удерживает на месте, не позволяет свалиться с тантры, и вместо этого, несколькими глубокими и мощными толчками погружается в нее и тоже кончает с выкриком и полустоном. Вера падает ему на грудь, утыкается в мощную шею. Дрожит и тяжело стонет. Он не спешит выйти из нее. Вместо этого обнимает и прижимает к себе. Я выхожу из бани и плотно прикрываю дверь. Задвигаю деревянную задвижку, и ставлю термостат на максимум. Телефонов я нигде не увидел. Через пару часов, все будет кончено. Возвращаюсь к себе в комнату и смотрю на подушку. Ложусь в кровать, ощущаю, как голова кружится от неудовлетворенности. Как жаль, что не все мечты сбываются. Я бы хотел отжимать дядю, хотя бы психологически. Приятно представлять, как они может быть еще будут ебаш@@@@, а затем обнаружат, что стало слишком жарко… Если бы в доме не было гребаного Алекса, я бы даже пожалуй спустился еще раз вниз и снова довел себя до оргазма. Все эти мысли возбудили меня до содрогания, пришлось идти в душ отдирать клейкую сперму и заново дрочить. Я знаю, кто в этом виноват! 30 Не могу уснуть. Вместо этого думаю о том, что в доме еще есть и Алекс. Он мешает мне. Очевидно, он — проблема. Рано или поздно он задастся вопросом и поймет, кто именно сдвинул задвижку в бане. Мне не удастся оправдаться. Так что, вероятно, придется устранить и его. Но как? Так, чтобы все выглядело невинно. Я лежал и подбирал варианты. Сейчас раннее утро. Он, должно быть, спит… Подорвавшись, порывисто раскрыл дорожную сумку. Я ищу нужную вещь. Разыскивая то, что завалялось в дальнем кармашке для мелочи, я мысленно просчитал вариант. Должна получиться следующая картинка: я приехал с девушкой на выходные, желая помириться. Но у дяди и у него оказались свои планы на девушку. А потом все вышло из-под контроля. Алекс напал на меня, избил, когда я оказался против тройничка, потом я в ответ дал отпор и убил его. А парочка в бане была заперта им, так как он давно хотел избавиться от дяди как партнера по бизнесу. Или ревность? Надо подумать, как все обстряпать. Конечно, случился пожар, в котором мне чудом удастся спастись. Огонь уничтожит следы и улики. Спустя пару часов, когда Алекс спустился по лестнице, я уже ждал на кухне. Чай, заваренный в кружке, давно остыл, зато кофе и часть яичницы все еще были теплыми. — Доброе утро, — поприветствовал я. — О, а ты чего так рано. Охота зовет? Я кивнул, не сводя глаз с коричневой струи ароматного напитка, который он щедро наливал в чашку. — А где Марс и твоя, м, подружка? — лениво глянул на яичницу. — В бане заперлись, — отозвался я, делая вид, как страшно расстроен. Не то чтобы у меня с Алексом хорошие отношения. Скорее, прохладные и деловые. В целом он никогда не выказывал в мою сторону негативных оценок. Скорее, сдержано, не вмешивался в наши отношения с дядей. Но даже это не спасет его от будущего… Он сел завтракать, и я не водил ленивого взгляда с того, как вилка цепляла белок, как желток растекается по тарелке, и Алекс собирает его хлебом, прихлёбывая при этом из кружки кофе. Он ел не спеша, в то же время чертово время растягивалось, как бесконечная лента Мебиуса, собираясь в перекрестие еды и напитка в его желудке. Пока он не поймет. Спустя десять минут он поднял на меня глаза. В них проскользнула тревога. Нечто. Нечто... похожее на то, как тело, которое уже знает, но не способно донести образом, что происходит. Я видел подобный взгляд у животных на живодерне, когда лисе вталкивают на звероферме длинный штырь, а морду фиксируют в жестком обруче на ошейнике. Все для сохранения красоты меха. Ток, пропущенный по мышцам, убивает животное за пару секунд. Оно все осознает и понимает. По взгляду видно, как им страшно. В их глазах есть что-то такое же, как у собак, которых убивают на улицах. Безуминка, грустинка и отчаяние, помноженные на ужас. А потом раз, и нет разума и жизни, только ценный мех и отсутствие проблем. Алекс смотрел на еду, затем на кружку, потом на меня. О! Эта тишина. Такая густая, плотная, практически ощутимая. Я стою у входа с кружкой в руках, опираясь на столешницу, а он, сидящий за столом перед практически пустой посудой. Триумф! Головокружительное ощущение животворящего кайфа. Гормональный коктейль в крови штормит меня до блаженной дрожи. До возбуждения и готовности броситься в атаку. Шатаясь, он встал из-за стола, и теперь отчетливо заметно, как тело плохо держит равновесие. На лицо от мала до велика признаки нарушения координации движения. Шея у Алекса раскраснелась, зрачки в глазах расширились до максимальных пределов, едва не перекрывая голубую радужку. Он чуть удерживается на ногах, схватившись за край стола, смотрит не на меня, вперед затуманенным взором. — У тебя все о’кей? — контрольный вопрос, хочется его послушать. — Что ты добавил? — он хрипит. Я вижу, как хаотично он мечется взглядом по поверхностям кухни. Мысленно ищет вариант действий. Ищет и не находит. Усмехаюсь. Да, то, что добавлено мною в еду и кофе, — ядреная штучка. Сначала станет хорошо, а только затем химия заберет его в объятия передозировки. Я искренне считаю, что подобная смерть гуманна. Она тепла, приятна, как горячая вода, обволакивающая тело, приносящая мышцам радость. Нужно всего лишь насладиться. Теперь его жизнь — моя жизнь. Его сознание и выбор — мое сознание и выбор. Я буквально ощущаю прилив возбуждения и сил всей своей сущностью. Дух захватывает от великолепного зрелища — его умирания. Чужого метания. Неизбежного конца. Взглядом всем собою впитываю все его психические силы. Они мои! Мое-е-е-е… Даже охота не может с подобным сравниться. Человеку нужен человек. Он порывисто двинулся к раковине. Несколько собранных на пределе волевых усилий движений впечатлили до раздражения. Добрался и открыл воду, хватая ртом струю и промахиваясь. Вот, интересно, отличит ли он струю из крана от другой? — Алекс, иди сюда. Вот вода, — произношу вкрадчиво, ставя кружку и приспуская резинку на штанах. Первые пару секунд он высовывает лицо из струи воды. Брызги летят во все стороны, достигая меня. Не двигается. Не реагирует. Мне кажется, что он способен захлебнуться. А тоже вариант. Мое решение и движение одномоментны. Я хватаю его за волосы рукой и затыкаю пробку в раковине второй. Помогаю бедняжке напиться. Пусть хлебает, раз хочет. — Вот так, Алекс, хорошо тебе? Фыркая, мычит. — Давай, пей! Видимо, где-то краем сознания он надеется проблеваться. Воды становится в раковине все больше и больше. И мои руки направляют его вниз. — Пей. Можно выпить все. Все вместе возбуждает, так сильно и помешано по ощущениям, что я не в состоянии справиться со своими реакциями. Яркие, эротичные, возбуждение пробуждает изощренные покалывания по всей коже. Алекс судорожно дергается и затихает. На поверхности воды лопается крупный воздушный пузырь. Так красиво и звонко, эстетически прекрасно. Я ощущаю, как возбуждение достигает невыносимого предела, резко отпускаю его. Он остается в той же позе, лицом в раковине. Двигаюсь вниз. Сейчас меня ведет лишь желание добраться до бани. Сбросить напряжение, так как давно мечтаю. Я распахиваю дверь. Ударная, меня обжигает волна раскаленной атмосферы. А еще тишина. Все, о чем я думаю, — где они? Оба… Я мечтаю лишь об одном: чтобы дядя был на кушетке и один. Если будет лежать еще и на животе, то вообще подарок богов. Неужели я так много прошу? Мои запросы весьма скромны. Что с Верой меня вообще не интересует. Лишь бы была в отключке. И не мешала нам наслаждаться друг другом. Но, черт возьми, кушетка пустая… Я оборачиваюсь, стараясь понять, где они? Тут еще есть хамам и бассейн. Вряд ли они в бане, а душевую я проверил только что... 31 В жизни бывают моменты, когда всё сходится клином. Моя мама утверждает, что в мире человеческой цивилизации чередуются лишь два периода: слова и числа, Инь и Ян. Есть периоды, когда слово, чьё бы оно ни было, имеет вес и значение. А есть период чисел. Когда имеются сомнения, достаточно спросить себя: я поверю на слово выбранному человеку или числам? Если первое, вы доверяете ему. Взаимодействуете на уровне души. Тут возможно исцеление. Если числам, то взаимодействие на уровне разума — выбор ваш. Он всегда ваш. Статистика — вещь упрямая, рационально доказательная. Но у цифр нет души. Мы живём в эпоху чисел. Хвала небесам, люди пока не признаются в любви друг другу числами. Хотя, если учитывать цифровые технологии, то признаются. Слово может быть живое или мёртвое, и у чисел тоже есть преимущество. Они сами по себе факты, сами по себе что-то значат. Всё зависит от хозяина числа. Короче, от того, кто считал их. Числовая статистика говорит, что выжить в опасные моменты можно, если у человека есть причины и мотивация. Слова, слова, слова — сказанные самому себе или кем-то другим… Не сила воли и не кукушка, а дух человеческий решает, сколько ему жить. Когда поняли, что нас кто-то запер, а мы не можем выбраться, Марс принял единственное верное решение. Он слил наполовину воду в бассейне, заново набирая холодную. Мы сидели под водой, не позволяя мозгам и телам перегреваться. Выныривали за очередным глотком воздуха и назад. Это увеличивало шансы на выживание. Выгадывало время. И была мотивация. Потому что кто бы что ни говорил про романтику, а истина всегда дороже. Что первичнее: слова или числа? Что за чем стоит в последовательности? Курица или яйцо? Как врач, я знаю, что в корне всегда стоят слова. Из слов рождаются числовые реалии. И когда мы вынырнули в очередной раз в раскалённый, сухой и наэлектризованный вакуум, жёстко обжигаясь от испарений с воды, удушающих лёгкие, он обнял меня. Притянул. Поцеловал быстро нагревающимися губами. — Выйдешь за меня? — Нет, — н-да, все мои мысли о выживании и не очень оптимистичные. — Мы тут умрём. Он улыбнулся, даже оскалился, поливая нас водой. — Мы останемся в живых! Его уверенность казалась утешающей и спасительной. Можно ли принимать решения в критической ситуации, когда ценности, обычные жизненные ценности, исчезают? Ведь они не даются нам от природы — мы сами их устанавливаем, как задачи, которые нужно достичь. А вдруг мы не спасёмся? Не выживем? Умрём здесь. — Вера, смотри на меня, — его холодные ладони обхватили моё лицо. Взгляд врезался в душу. — Мы спасёмся! Разреши себе быть! Разреши! Я не понимаю, о чём он, но верю ему. Быть. Что значит быть? Я уже есть, и значит, у меня уже есть право быть. Даже в этой страшной ситуации, в этот момент полной неопределенности. Я пытаюсь кивнуть, и он отпускает меня. Мы снова ныряем под воду и охлаждаемся. Чем глубже, тем прохладнее. Приходится давить на воду, выталкивающую обратно. Приходится бороться с физикой пространства. Простое действие — удержаться как можно глубже — доказывает без всяких чисел и теорем: каждый из нас становится тем, кем он является на самом деле. Не рыбка, не камень, не что-то еще... И пока я сопротивляюсь, решая, что хочу жить — я подчиняю себе небытье. Что самое интересное во всем этом? Тревога и опасность уничтожают время, делают невозможным будущее. Важно в такие моменты сохранить связь с будущим, продолжая выживать. Я думаю о словах Марса. Я не выйду за него и не рожу трех детей. Нет. Силой заставляю себя не представлять образы будущего. Он и я. Он, я и наши дети. Жизнь в красках. Да, я не из его мира. Но я человек, имею право быть тем, кем хочу, и той, что я являюсь. Раз он зовет меня замуж, значит, я достойна предлагаемого места. Места в мире рядом с ним. Марс выскочил из воды весьма стремительно. Настолько, что я, погруженная в свои медитации за сохранением связей между прошлым и будущим, не понимаю, зачем. Он схлестывается в ударе кулаком по лицу с Галибом. Тот не может его схватить. На Марсе одни плавки. Он еще скользкий. И он бьет со всей силы, наносит удары, не жалея рук. Первый удар Галиб пропустил. Зато второй и третий нет. Он бьет в ответ. И они лупят друг друга по-настоящему. На смерть. Я успеваю выбраться из воды и бегу на выход. Я разыскивала Алекса. Нужна помощь. Нахожу его на кухне. Испытываю искренний шок. Не особо раздумывая, хватаю за одежду и роняю его на пол. Алекс такой же огромный, как и Марс, потому развернуть удается с трудом. Мысленно ловлю себя на том, что гадаю. Сколько-сколько времени прошло с момента утопления? Важно, чтобы порог не превышал двадцати пяти минут. Здесь чем меньше, тем больше шансов. По всем признакам у него активная вторая фаза. Он весь синий. Сознание у него утрачено, но он, к счастью, все еще дышит и пульс есть. Я ничего не понимаю. Галиб его топил? Если да, то как смог? Алекс тяжелее и сильнее. К тому же у рта нет пенистой жидкости розового цвета. Я знаю признаки, потому что в родне много медиков и биологов. Заглядываю ему в зрачки, они вялые. Необходимо усилить кровоток к сердцу и освободить дыхательные пути от воды. С огромным усилием я переворачиваю его на живот. Вытекает вода. Затем обратно. После этого начинаю делать искусственное дыхание «рот в рот». Он начинает кашлять и выхаркивает воду, но до конца в сознание не приходит. Более того, пульс его продолжает слабеть. — Алекс, ты меня слышишь? — я трясу его и не понимаю, что происходит. Он же должен был прийти в сознание? Он может дышать, и сердечный ритм должен восстановиться. Нащупываю у него в кармане телефон и вызываю скорую. Неожиданно его начинает тошнить. Буквально выворачивает так мощно, что он рискует захлебнуться второй раз. Мои руки трясутся с силой, телефон выскальзывает. Бросая все, переворачиваю его на живот. Алекса рвет и сильно. Ко мне поднимается Марс. На его лице и руках кровь. Он выглядит потрёпанным, не в себе, но сосредоточенным и собранным. — Алекс? — Я не знаю, что с ним, — признаюсь я, пока он щупает пульс. — Он его топил. Но еще что-то. — Он дал ему наркотик, — рычит Марс. — Я вызвала скорую. — Неси аптечку и одеяло, — велит он. — Я вызову вертолет. Я понимаю, что стою голая. Все поменялось так стремительно, и, пока неопределенность давит на меня, не задаю лишних вопросов. Не до них. В голове никак не укладывается происходящее. Спустя пять минут, завернув Алекса в одеяло, мы остались не при делах. — Что с Галибом? — Ничего, — Марс хмурится. — Ты что, убил его? Он мотнул неясно головой, и я не поняла, что чувствую. Какая-то часть хотела именно этого. Вызвать полицию. Сейчас в домике в горах, где скорая помощь не проедет, как в городе, условности и цивилизованность уступили место злости. — Давай оденемся, и я все тебе расскажу, — сказал он, вставая с корточек. Мне хочется спуститься в баню и посмотреть, что с Галибом. — Почему мы не вызываем полицию? Он поднимает на меня глаза и говорит спокойным голосом: — Потому что это семья, Вера. И мы не дома! Алекс скажет, что у него случилась передозировка, но не заявит на Галиба. А мы с тобой ничего не докажем. Мы же не знаем, кто нас запер. Внутри сердца рождается неопределенность, связанная с внутренним конфликтом. Он же пытался нас убить. Убить! Галиб почти убил Алекса. — Как так? Марс молчит и смотрит на меня. Я отчетливо понимаю, что все кончено. Именно в этот самый момент безмолвного, раздирающего обмена взглядами. Между нами — все кончено. Я не принимаю его ответа и действий. В моем мире все должно быть по правилам. Если человек поступил плохо, его должны наказать. Если переступил черту закона, его нужно осудить и удалить из общества, ради безопасности остальных. — Ты вырастешь и все поймешь, — произносит он негромко и печально. — Знаешь, я уже взрослая, — отвечаю, кусая губы. Черт, как так выходит? Мне почему-то до безобразия обидно. — Вера... Разворачиваюсь, твердым шагом ухожу из кухни. Я иду наверх, одеваюсь и собираю вещи. Конец путешествию. Конец тому, что так и не началось. В одном он прав, в отношении Галиба, я определенно повзрослела. Неужели всегда так больно взрослеть? 32 Второй месяц пошёл, как мы вернулись после поездки. До конца учебного года остаётся всего ничего. — Ты изменилась после той поездки, — заявляет Катя не в первый раз. Женя соглашается с ней, кивая головой. Я же мысленно соглашаюсь с обеими. Всё, что произошло, повлияло. И они обе обижаются за то, что я так ничего и не рассказала. Отделалась общими фразами, типа "поездка не удалась". Отношения с Галибом закончились. Алекс загремел в больницу. Про Марса ни слова. Я уехала с водителем, вызванным им. Сам он улетел с Алексом и бригадой скорой помощи. А вот Галиб... Он остался в бане. Что с ним сделала семья? Этот вопрос я задавала себе день за днём, пока Полина не рассказала, что он дома. Досадовала, мол, к нему не пускают. Галиб не появился на занятиях. Полина сказала, что семья оформила на него в деканате академический отпуск. Я не могу на неё смотреть без убийственного презрения. Перед глазами стоят фотоснимки. Мне и жалко её, и нет. Конец года выдался тяжёлым. Сил буквально хватало только на диплом и сон. Даже на занятиях я сидела в полудрёме. — Знаешь, — как-то выдала Полина. — Мне кажется, ты округлилась. Обычная колкость. Она всегда заявляет, что я выгляжу толстой, неуклюжей, в древнем худи. Но вот тут пришла в голову мысль, типичнейшая, пугающая и такая понятная. Тест на беременность. Один тест. Крошечная полоска бумажки... Ни один договор в мире не выглядит таким мизерным, как этот. Договор с жизнью! Манифест. Да что знают миллионеры, делающие рискованные и азартные миллиардные ставки в казино? Да ничего они не знают! Вообще ничего. Я сижу на лекции и слушаю подруг, не слушаю преподавателя, думаю только об этом. Я не была беременной, и слава богу. В аудиторию входит декан нашей кафедры. По студенческой группе проходит волна пробуждения. — Всем добрый день, — сообщает невысокий жилистый мужчина с седыми кучерявыми волосами. За ним следом входит Марс. Оба в деловых костюмах, предельно важные. От их вида сердце уходит в желудок. Он пробегается глазами по рядам, пока не находит меня. Ловит взгляд. Боже, хочу провалиться, исчезнуть, раствориться, но вместо этого едва дышу. Жар окутывает плечи и щеки, словно коварный змей. Кружится голова. — Позвольте представить, — чирикает декан. — Большая честь. Наш куратор и благодетель Марс Блицкриг. У меня для всех новость. Он выбрал по заявленным темам двоих из вас для стажировки в компании в Арабских Эмиратах. Итак... Дышать нечем. Марс смотрит прямо в глаза. И я знаю, кого он выбрал. В голове грохочет: "Нет! Нет-нет. Только не я. Скажи, что тебе всё равно! Всё кончено." — Добрый день. Я выбрал Катю Стрельцову и Веру Баргузинскую, — произносит он с дьявольской улыбкой, не сводя припечатывающего взгляда. Женька обиженно надувает губы. Полина едва не плачет от зависти. Я в ауте. Катюха тоже. — Поздравляю, — хлопает в ладоши декан. Инициативу подхватывает аудитория. Мы слышим спасительный звонок в честь окончания лекции. В следующие минуты поток людей выходит через узкие двери. Я одна из последних. Надеюсь пройти мимо декана, преподавателя и Марса незаметно. — Верочка, — окликает декан. Вот же черт! В замирании сгораю от негодования. — Подойди сюда. — Я спешу, — оборачиваюсь я, пятясь задом. — Ничего. На секунду прикрываю глаза. — Вот, — сообщает декан. — Очень многообещающий молодой специалист. — Найдите вторую девушку, — велит Марс, и декан с преподавателем, слушаясь, идут выполнять приказ. Я поворачиваюсь к нему, как кролик перед удавом. Сердце бьется шальным ритмом. Кажется, я не видела его вечность, и тело знает, как он привлекателен. Оно соскучилось, я волнуюсь от желания уйти. Мы с ним явно не договоримся. Я остановилась перед ним, и в его темных глазах читается нечто стальное, сокрушительная твердость в решениях. Это не облегчает задачу уйти и отделаться от него. Ведь что было, то прошло. Зачем нам снова видеться, зачем общаться? На его губах медленно проявляется улыбка. — Ты не рада меня видеть? — произносит он. — Покувыркались и забыли? Мои глаза сощуриваются от нехорошего намека и подозрения: — Я похожа на шлюху? Он подавляет смех, но улыбка остается приклеенной к губам. Взглядом он скользит по фигуре, задерживаясь на нужных ему местах. — Я лишил тебя девственности, — сдержанно произносит он. — И хотел бы знать, что значит для тебя наша связь? Не могу игнорировать жадный сексуальный блеск в его глазах. То, как он смотрит. На мгновение отвлекаюсь от избыточных чувств, рассматривая его словно со стороны. Он чертовски красив. В черном костюме и белой рубашке он выглядит как крутой бизнесмен. Каким и является. Богатым, успешным и независимым. И этот великолепный мужчина не скрывает, что жаждет меня. Ждет ответа. — Я... — пытаюсь подобрать нужные слова, но они не идут из меня. — Нет. Ничего не значит. И... Мне хочется сказать ему, что я больше не хочу Галиба и не люблю. Но признаться себе и ему, что связь для меня была не важной, у меня нет смелости и сил. Я не готова сказать ему об этом. Я вижу, как леденеет выражение на мужественном лице, и как оно становится колючим и отчужденным. — Очень мило, — цедит он, больше не улыбаясь. — Ну, хотя бы честно. Сердце в груди пропускает удар. Да, вовсе не честно. Совсем нет! — То, что случилось с нами, ничем, кроме как случайностью, не назовешь, — я отвечаю с холодной вежливостью, понимая, что часть меня вопит об обратном. Вопит внутренним протестом. — То есть ты еще испытываешь чувства к Галибу? — он и удивлен, и озадачен. Я же считала, что его нужно отправить в тюрьму. — А вы со своей семейкой дожидаетесь, пока его попытки убить кого-нибудь не завершатся успехом? — Что ты знаешь о тюрьмах, девочка? — Что они лучше, чем миллиардный особняк с парой сотен слуг и банковским счетом, — отвечаю дерзко, сама в шоке от сказанного. Что я несу? Марс шумно и громко вздыхает и смотрит на меня, как на нерадивое дитя. — Поверь мне, его накажут, и мало не покажется, — отзывается с такой суровостью, что по спине ползет озноб. — Как? — не представляю, что это может быть. — Будет сидеть дома на лечении, пока не станет овощем. Психопатии его случая не лечатся. С тяжело бьющимся сердцем и с нарастающим страхом я посмотрела ему потрясенно в глаза. На твердом лице Марса отразилась злость. В какой-то момент я решила, что он будет милостив к Галибу, но как же я ошиблась. Нет. Он не собирался его жалеть. Полиция не нужна семье, ровно как и огласка. Они сами его убьют по-тихому. — Отправьте его в лечебницу. Он хотя бы с кем-нибудь будет общаться. Это не так жестоко, — сама не понимая, что делаю, умоляюще положила ему на грудь ладонь, упрашиваю. — Он больной. Не виноват. Он же не ведал, что творил. Даже если это не лечится, пусть живет. Прошу, не убивай его! Марс опустил взгляд на мою руку, лежащую на его груди. Я ощущаю, как сердце бьется даже сквозь слои ткани, как он возбуждается от одного моего прикосновения. Его выражение глаз приводит в замешательство, потому что он не просто желает. Он горит. Мне живо представилось то, что происходило между нами, когда я по собственной воле, изнемогая от страсти, отдавалась ему. Мои глаза, полные изумления и мольбы, прикованы к нему. — Прошу, — тихо прошептала я, не понимая, почему он молчит. — Галиб не заслужил смерти, даже если сам преступник. Что нужно сделать, чтобы ты смилостивился? Скажи, чего ты хочешь, я сделаю. — Всё? Я не заметила, лихорадочно кивая, как он смотрит на меня странно, сердито, сжав зубы, фактически в гневе. — Всё! Я буду лучшей студенткой. Я отработаю практику и всем буду давать рекомендации на твою компанию. Я напишу лучшую дипломную работу. — Нет, — перебил он. Я хлопаю глазами, не понимая, как заставить его прийти к согласию, как заставить передумать. — Нет? А что тогда? Что тебе нужно? Он смотрит плотоядно, очень резко. — Ты. Я отпрянула от него, в то время как он продолжил бесстрастным голосом: — Понимаю, любовь зла. Но я хочу тебя видеть в своей постели, в своем доме. Добровольно. Не могу поверить. Облегчение от сознания, что он ставит условия и согласен смилостивиться над Галибом, перекрывается внутренней волной возмущения. — Любовницей? — спрашиваю несколько ошарашенно. Это цена за жизнь? Я не думала, что он окажется так жесток. Или суров? — Да. Ты любишь чудовище, готовая из-за него на всё. Ты готова заключить со мной сделку? Я смотрю в пол и ничего не отвечаю. Он ничего не знает. Считает, что я люблю Галиба, но все равно хочет сделать меня своей. Разве это не плохо? — Но я не люблю тебя, — произношу медленно, прижимая руку к животу. — Мне это и не нужно. Достаточно, что я могу купить всё, что пожелаю. Если мой племянник для тебя так дорог, цена невысока. Поднимаю на него взбешенные и гневные глаза. Меня еще никто так не унижал. Даже Галиб. Кажется, что у мужчины нет в душе ничего благородного, ни совести, ни чести. Лишь сердце торгаша. — Я вещь? — спрашиваю, ощущая ярость. — Согласна? Я молчала. Готова ли я продать себя за жизнь, будущее? — Нет, — произношу тихо, а затем смотрю на человека, который покупает людей. — И больше не приближайся ко мне. Никогда. Я не продаюсь. Кровь приливает к лицу, от желудка и до колен разливается слабость, мне хочется плакать только при одном лишь воспоминании о тех жарких объятиях, поцелуях и ласках, что были между нами. Он смотрит пристально, практически убивая. Неохотно отступает, пропуская вперед: — Ты ничего от меня не скрываешь? Я сделаю, как ты просишь, но при условии, — произносит он мне в спину. — Каком? — на секунду замираю и не двигаюсь. — Ты уедешь. Исчезнешь навсегда. Растворись на просторах необъятной родины. Она у тебя большая! Тогда я сдержу обещание и помещу его в клинику. Ты обещаешь? Я колебалась бесконечно долго, понимая, что выбора нет, а потом осознала, что согласно киваю. — Обещаю, — отзываюсь, кладя одну руку на живот, а вторую на ручку двери. — Хорошо. Сделка заключена. Выхожу из аудитории и просто двигаюсь. Иду вперед. Он никогда не узнает, что я чувствую к нему. Некому будет рассказать, потому что это мой и его выбор. И мне хочется рыдать. 33 Наши дни… Прошло пять дней после разговора в палате с высокопоставленным лицом. Я шла по мокрому снегу к машине, и моё внутреннее чутьё подсказывало, что предчувствия не обманули. Никто не пытался со мной связаться или поговорить. Марс сделал вид, что меня не существует. Что ж, может быть, оно к лучшему, прошло столько лет… Не знаю, чего именно я ждала от столь нежданной и необычной встречи. Пожалуй, я бы спросила о Галибе: как его занесло в спа-салон на краю Сибири? Ответил бы мне Марс? Очень сомневаюсь. Нам дали чётко понять, что я крайне нежелательная персона у тела шейха. Курумканский пришёл в бешенство от предложения людей шейха дать мне отпуск на время пребывания того в больнице. Он отказался наотрез, посылая всех спецслужбистов дивным сосновым лесом вверх по Селенге до Монголии. Предложил провести операции вместо меня у других людей, что стояли по расписанию и графику многие месяцы на пересадку больных органов. Никто не вызывался, и вопрос был снят с повестки дня. В клинике и раздевалке, казалось, тихо. Где-то стайкой бродили интерны. Они пьют кофе и готовятся к сложному дежурству. Не верилось, что я сама была такой несколько лет назад. В двух-трёх операционных ведутся срочные операции, две готовят для утра. Я вошла в раздевалку и присела на скамейку, собираясь с мыслями и духом. В тишине перед рассветом меня охватило чувство неуверенности, но уже другое — профессиональное. Я неосознанно растирала заживший кровоподтёк, вспоминая события на автостраде. Дело было даже не в Андрее, которого я видела эти дни только на работе, а в том, что казалось, наши отношения дошли до точки кипения. С момента назначения ведущим врачом шейха он всё время срывался, никак не мог собраться и, что хуже всего, не объяснял причины и мотивы поведения. Догадаться можно было и так: у них с Полиной всё плохо. В раздевалку влетел Курумканский и, окинув помещение лютым взглядом, зло мотнул головой. И я поняла — вот оно, то, что тревожит и грызёт с утра. — Что? — Его нет. На звонки не отвечает. Они планировали начать в девять утра. Пациент был готов, проводились последние анализы и приготовления. Но главного хирурга-трансплантолога не было на месте. Я могла только моргать. — Где он? Где? Черт возьми! Собирайся, — скомандовал он мне и вышел из раздевалки. В следующую секунду я едва поспевала за Курумканским, шагающим к выходу. — Я так понимаю, дома он не объявлялся? — Нет. Он вдруг остановился, резко повернулся и выдохнул: — Подумай, где он может быть, кроме Польки. Где? — Я не знаю, — растерянно хлопаю глазами. Андрей, что с тобой? Такой позор для всех нас! Гнев высокого начальства коснется всего персонала. — Давно не ночевал дома? — Дней пять, — я припоминала, что с того самого разговора на планерке мы виделись только на работе, и выглядел он неважно. Растрепанный, осунувшийся, небритый — он походил на человека, у которого великое горе. Курумканский потер бритое лицо и закрыл глаза. — Подумай, ты его жена. Где он может быть? Где обычно этот засранец заливает горе? Я пару секунд пыталась понять, о чем он, а затем кивнула. — На выезде из города, шатры, где поют. — Поехали. И спустя десять минут мы ехали по Улан-Удэ в направлении выезда на Байкал. Город в предрассветных сумерках отражал свет фонарей витринами, мигал неоновыми вывесками, позевывая темными окнами многоэтажек. — Что происходит? — Полина замуж собралась, — ответил тот после некоторой паузы. — Бросила твоего кабеля. — За кого? — Одного из этих адвокатов шейха. У меня что-то ухнуло внутри. За Марса Блицкрига? Или за другого, второго… — За пять дней? — Как видишь, ей не требуется много времени на раздумья. Дальше я ехала молча, сворачивая на нужных поворотах и пропуская машины. Полина выходит замуж второй раз. И верно, очень быстро собралась, но Андрей тогда в машине сказал, что у нее кто-то есть. Значит, она познакомилась с ним до этого или бросила еще кого-то ради нового? Чужая душа потемки. Я думала, что знаю ее, а выходит, совсем нет. Мы приехали в кафе и, войдя внутрь, очень скоро увидели среди засидевшихся посетителей Андрея. Он пил, и, судя по внешнему виду, давно. — Какие люди, — усмехнулся он, пока Курумканский оплачивал счет. — Ты забыл про операцию? — спросила я, понимая, что происходит что-то запредельное. Андрей никогда не позволял себе ничего подобного. Даже когда умерли его родители, один за другим. Не заливал депрессию алкоголем и не подводил. Выходит, Полина была для него даже важнее, чем все остальное. — Жена моя, — он икнул. — И тоже, а-аха. Мы взяли его под руки и дотащили до машины, под ругань Курумканского, загрузили внутрь. — Что теперь? Курумканский свирепо следил за трассой, и было видно, как его трясет от злости. Еще миг — и он взорвется, как разрывная граната, засыпая осколками салон. Он что шаман, что хирург относился к обязанностям с дисциплиной военного. Одни его боялись за это, другие боготворили. — Он же… — Козел. Он, едва сдерживая бешенство, бросил испепеляющий взгляд на безмятежно спящего на заднем сиденье Андрея, а затем на меня. Захотелось выброситься из машины, прямо на ходу. — Езжай в клинику. Воткнем физраствор, привезем в операционную. Проведешь операцию, а по бумагам проведем этого. Потом пусть шагает на все четыре стороны. — А если узнают? — Узнают, так узнают. Нам что? Поехали. Спустя два часа я натянула шапку, собирая светлые локоны под нее, надела сине-зеленую маску, перчатки. Последние детали одежды. Все, готова. Вошла в операционную. Осмотрела всех. Почки уже привезли. Катя, анестезиолог, стоит наготове. Другие члены команды рядом. Кто-то по привычке в ослепительно-огненном рассвете включил фоном Линдси Стерлинг, и веселая скрипка с битом заритмировала и понеслась по пространству комнаты. Рядом на каталке спал Андрей. Его также обработали и укрыли синей тканью. Формально он присутствовал на операции. Формально мы были мужем и женой. Я посмотрела на пустой операционный стол, готовый к работе. Мактума ввели в наркоз и приготовили к операции. Прикрыла глаза и открыла, оставляя эмоции за спиной. Больше человек, лежащий на столе, не являлся таковым. Работать. Обычно в операционных бывает болтовня: шутки, обсуждение важных событий в жизни под негромкую музыку. Невозможно стоять на ногах много часов в полном молчании изо дня в день. На этой операции (первой самостоятельной за долгое время) все молчали. Я сосредоточилась и слишком нервничала, чтобы обсуждать что-то еще. Уверенным движением зажала подвздошную вену реципиента. Разрез получился не слишком глубоким. С помощью ножниц с круглыми концами расширила его так, чтобы он оказался таким же, как размер почечной вены. Катя поднесла первую почку к операционному столу, ассистент подал проленовую нить, и я сделала первый шов. — Маннитол и лазикс готовы? — спросила сухим фальцетом, склоняясь над пациентом, перехватывая в руках зажим и скальпель. Шов будет временным, затем во втором стежке, уже внутри подвздошной вены, изготовила еще один стежок, сшивая её с донорской почечной веной изнутри. Сблизила венозные концы и поместила почку внутрь тела, очень аккуратно связывая места соединения несколькими узлами. Отвела назад, пока подавали новую иголку с нитью, и потихоньку снаружи внутрь начала сшивать стенки. Перешла к артерии. Небольшое отверстие и увеличение в артерии с помощью перфоратора, подхват через пять миллиметров. Затем соединение подвздошной вены с почечным движением изнутри. Важно протянуть почечную артерию вниз к подвздошной — опасный момент, зафиксировать несколькими узлами. Снова сшивание изнутри. Самое сложное — сшить, аккуратно охватывая все слои артерий, чтобы не образовалось лоскутов. Действие за действием. Я чувствовала, как от сосредоточенности капли пота выступают на лбу. Всё. Готово. Момент истины. Я всё сделала правильно? Катя не спеша сняла зажимы. Команда уставилась на только что пересаженную почку. — Не розовеет, — пошептал второй анестезиолог, почти неслышно. Я физически ощутила, как все бледнеют. Я же говорила, мне рано оперировать. У меня недостаточно опыта. Виновата! Бросила взгляд на ширму. Он умрет из-за меня, так как я не справилась. Шейх, властитель чужого народа и государства, умрет из-за меня. Надо дышать, нужно собраться. Вера! Соберись. Я аккуратно немного подвинула пальцем почку внутрь. Чуть ли не сжала в дрожащих пальцах, взмолилась про себя: «Ом мани падме хум» и снова замерла. Взяла пациента за запястье, посмотрела в сторону, где лежала голова. Команда задержала дыхание. — Давай же, почка есть. Живи. Несколько мучительных секунд ожидания. Пересаженная почка зарозовела. По операционной пронесся общий вздох облегчения. Через пару минут та уже брызгала мочой. Теперь главное — не спешить. Я и команда, воодушевившись победой, продолжили работать дальше. — Что, вешаем на счастье? — усмехнулась Катя. Ей нравилось делать крошечные узлы счастья, именуемые в народе узлом бесконечности, в пять миллиметров из проленовых нитей, нерастворяющихся в теле. Так что, посмотрев на команду, я улыбнулась ей глазами и кивнула. — Ну, мистер шейх, будем надеяться, она принесет вам счастье, — сообщила Катя, подцепляя на внешней стороне мистический узел, повторяющий многократную восьмерку и несущий владельцу процветание и счастье. Затем, внеся свой вклад, хихикнула. После требовалось всё просушить. Вшить в мочевой пузырь мочеточник через стент и повторить всё заново со второй почкой. Затем закрыть мышечный слой, фасцию и ничего не повредить. Когда я вышла из операционной, чувство усталости валило с ног. Но именно за эти моменты я люблю выбранную профессию. Погибшая девушка подарила жизнь, реципиент получил второй шанс, а я не облажалась. Какое облегчение — не нести груза вины за чью-то оборванную жизнь. Раздеваясь, я устало и бессмысленно уставилась на кровь. Пару секунд рассматривала багровость пятен. Вспомнился Марс Блицкриг. Красивый мужчина. Даже слишком красивый. Меня пугал не он, а собственные реакции. Я когда-то его хотела до безумия, до истерики, до воплей во всё горло, так чтобы дрожало нутро и текло сверху вниз. Понимая, как странно волнуюсь необоснованно, сильно и, что ужасно, знакомо. Я тогда всё это едва переживала. И вновь закрыла глаза от нахлынувшего желания. Чувство щемящей тоски захлестнуло изнутри, от тяжести внизу живота, чувствительность кожи неотвратимо распирало тело изнутри. Это какое-то безумие! Безрассудство, но я ясно осознала, что хочет тело. Хочет Марса Блицкрига. Обреченный вздох вырвался из моей груди, пока я медленно отвела руку и включила холодную воду, такую, чтобы стало больно. Чтобы реально не по себе. Чтобы смыло все мысли и остались только вопящие реакции тела на обжигающий холод. В мороз, в стужу, в стынь, в хлад, лишь бы ушло наваждение. Жар понемногу уходил из тела и головы. Я выдохнула, продолжая терпеть стылые струи на коже. На вечер была назначена еще одна операция, ассистировали у Батыра Хазановича по соединению печеночного протока и тощей кишки, чтобы обеспечить отхождение желчи. Опять отделить и перешить. У меня будет шанс сделать всё верно. Блаженно работать под чьей-то ответственностью — разница колоссальная. Я снова устало переключила кран на теплый режим струй. Сегодня я спасла жизнь человеку, чей сын пытался убить меня дважды. Ирония. Не чудо ли — пересадить почку от мертвого человека живому, и та оживет, обрастет кровеносными сосудами и подарит годы жизни. Любая жизнь стоит того. Стоя в душе, я некоторое время раздумывала, как снять напряжение. Нужно будет кого-то найти. Или придется искать новый спа-салон. 34 Больше преград и конкуренток не было, но именно свадьба Полины всё сломала. Я понимала с каждым днём всё лучше и лучше, как много места занимали в моей жизни Полина и Андрей. Теперь нет соперницы. Нет любовницы. А мы с Андреем есть. Я решилась на разговор, разыскав исчезнувшего из жизни мужа и договорилась с ним о встрече через три недели. Учитывая, как Андрей реагировал на решение Полины, с последующим запоем и вытекающими из него последствиями, выглядел он плохо. Его помятый, исхудавший вид не радовал. — Как ты? — спросила, разглядывая его за рулём. — Нормально. — Что с Курумканским? Я и сама знала. Тот поступил, как обещал. Я надеялась, гнев пройдёт, и тот возьмёт Андрея обратно. Должен же понимать, что он одарённый врач. Иначе в Улан-Удэ Андрея вряд ли куда возьмут. Работу он по хирургии точно не найдёт. Авторитет Курумканского велик настолько, что другие побоятся взять его к себе. Если разведётся со мной, дочерью Ламы, здесь ему больше не удастся жить комфортно. Так что развод для Андрея в социальном плане смерти подобен. Я покачала головой, взвешивая про себя все за и против. Друзей точно поубавится. — Чем занимаешься? — Вожу. Студентом он подрабатывал на подстанции скорой помощи. — А качалка? — Взял первое, что предложили. Соблазнов меньше, — сообщил он, не сводя глаз с дороги. Мы почти приехали к их общему дому, в котором прожили пять лет. Последний год, как друзья-соседи. Андрей остановил машину и замер, глядя вперёд себя. — Что будешь делать? Он продолжил смотреть вперёд, а затем развернулся всем корпусом ко мне и развёл руками. — А что предлагаешь? Я усмехнулась: — Может, жить. — Жить? — Случившееся не конец света, верно? Он ушёл в себя, на пару секунд напрягся, а потом его мышцы расслабились, словно отпустил их кто и ослабил внутреннее напряжение. — Верно, — глубоко вздохнул. — Не думал, что всё закончится. — С ней? — С нами, — он посмотрел в глаза с долей разочарования. — А что с нами? Мы двигались давно и резво в сторону развода. Я смирилась, признала факт любовницы, хотя это совсем не мешало дразнить и соблазнять мужа. Всё шло по накатанной и вдруг закончилось. Обычные роли преломились и исчезли. Как ломается нечто древнее, хрупкое, держащееся на одном честном слове. Так же и у нас. Хрупкий брак держался на Полине. Древний как мир треугольник, базовая структура в отношениях между людьми, не связанных прочными узами, но предпочитающих думать иначе. Я улыбнулась этому внутреннему открытию. — Я же знаю, ты меня любишь, — Андрей улыбнулся. Он помолчал, не дождавшись ответа, предложил: — Поедем, выпьем чего-нибудь, малая. Завтра машину заберёшь. Я не стала спорить, самой хотелось расслабиться. Обдумать то, что только что дошло. Последние недели в больнице было много операций, так что и в самом деле стоило отдохнуть. Всё равно Батыр Хазанович неожиданно расщедрился. — Погуляй несколько дней, — изрёк он отцовским тоном, когда я звонила ему в последний раз. — Вызову. Разве можно ослушаться начальство? К десяти вечера мы сидели в кафе. Юрта, столики, запах жареного шашлыка, тянущийся с мангальной зоны на улице, и импровизированная сцена, где всегда найдётся желающий что-нибудь исполнить, спеть-сплясать. Место принадлежало оперной певице, и мечтающих о меценате хватало. Мы пили пиво и слушали рок-металл в компании близких друзей. В основном Андрея. Мне нравилась атмосфера. В полночь, когда большинство знакомых уехало домой, а я засыпала на плече мужа, к нам подсел мужчина. — Знакомься, — «хорошим» голосом добродушно представил Андрей. Несколько удивлённо, насколько это возможно в состоянии опьянения, я уставилась на незнакомца. На вид средних лет, респектабельной внешности. Мужчина имел широкое лицо с флегматичными чертами и высоким лбом. Волос пепельный. На коже виднелся загар. Я нехотя протянула руку. — Георгий Тукаев, корпорация «Сафино», — пожал он в ответ, рассматривая меня в ответ. В мужском взгляде таился интерес, нечто, что совсем не понравилось. Название корпорации казалось знакомым. Не настолько, чтобы вспомнилось, некоторые из их препаратов имеют созвучный логотип и используются в операционных. Музыка грохотала на грани шума, народ разгорячился, кричал, танцевал, о чем-то спорил. Я же силилась разлепить глаза и понять, чем он так интересен. Мужчина казался привлекательным, даже очень. Хорошая стрижка, ухоженные ногти, стильно сидящая на тренированном теле рубашка, массивное золотое кольцо на обручальном пальце. Он будто сошел с обложки журнала о бизнесе, рекламирующего дорогие часы и костюмы. Затем я вопросительно посмотрела на мужа. — Пойдем домой. — Он вербовщик, — заерзал Андрей, подгребая меня к себе сонную и расслабленную, под руку. — Ищет таланты. — У компании «Сафино» к вам предложение, — обратился новый знакомый, разглядывая меня отнюдь не равнодушным взглядом. — Какое? — честно попыталась разлепить тяжелеющие веки. Муж махнул рукой, наливая себе и новому знакомому по стопарю. — Спит. Не умеет пить. Мне рассказывай, завтра утром все доложу, — он протянул стопку, тот принял. — Считай, я представитель. Официальный. — Мы хотим, чтобы вы проассистировали операцию в Москве. То, что вы сделали с шейхом Мактумом, походит на чудо. Я не расслышала его. Шейха уже выписали и специальным бортом отправили домой. Операция прошла успешно, начальство осталось довольно. Я сделала вид, что забыла о нем и его почке; помнился лишь Марс Блицкриг и странный жених Полины Мэдокс Мэдс. Нас с Андреем на свадьбу не пригласили, но сплетен я вдоволь наслушалась от местных кумушек. И все они вещали о том, что Полинка наконец сорвала невероятный куш. Она стала местной сказкой о Золушке. — Да она лишь пересадила почку. Сделала работу. Это же ее долг, — Андрей отвинтил крышку, наливая еще. Тукаев терпеливо посмотрел на меня, затем на него. Меня сильно развезло. Снова на Андрея. У того неправильная осанка, указывающая на сниженную самооценку, и грудной голос, подсказывающий, что человек живет эмоциями. И, вероятно, страхами — все-таки он периодически повышал голос до пронзительного. Видимо, решил, что договориться с ними ни о чем сегодня не получится. Мужчина энергично протянул визитку. — Оплачиваются перелет туда и обратно, гостиница и другие расходы. Плюс в случае успеха операции — бонус. Позвоните мне, — попросил он, поднимаясь со стула. — И много? — Пятьдесят тысяч, — он смерил Андрея холодным взглядом, вероятно, пытаясь понять, будет ли тот утром помнить или нет. — Всего-то? — Долларов. На этом я отключилась окончательно, решив про себя: приди Тукаев ко мне на массаж, я сделала бы ему встречное предложение. *** Следующим утром Андрей растормошил меня и заставил принять сопротивляющуюся аспирину с водой, так что я рассердилась. Он говорил и говорил, а я сидела в кровати и апатично пила воду, пытаясь вспомнить вчерашнее. — Кажется, мне предложили кого-то прооперировать? Андрей не умолкал. Когда он воодушевлялся, то становился болтливым, а мне хотелось молчания. И хотелось секса. Всю ночь снился Марс Блицкриг и, кажется, Тукаев. И они вели себя во сне вовсе не по-деловому, не сдержанно и далеко не прилично. — У них клиник два бренда. В России одна. Ты только подумай. А? Я оценивающе посмотрела на мужа, меньше всего думая о клиниках. — Куча возможностей! И не только у тебя, но и у меня. Малая, что скажешь? Бросила недовольный взгляд: — Хочешь уехать? Всё бросить? — Что именно? — обвёл кругом взглядом, мол, глянь. — Что ты видишь вокруг? Это же жопа. Хуже — Дальний Восток. А там Москва, столица, карьера, деньги. Возможности. — А дом? Мой отец. Он обиженно замолчал. А я подумала: вообще, обещание, данное в университетские годы Марсу, уже можно не держать. Галиб вон здравствовал и даже убивал. Его, конечно, вновь схватили и отправили домой, но всё же… — Я не прав? — В целом прав. Мы не допускали мысли о переезде, никогда. У нас и будущего-то нет. Есть квартира, машина, друзья, семья, а будущего нет. Я иронично рассмеялась и посмотрела на Андрея, разглядывая его в футболке и домашних шортах, остановившись взглядом на последних. — И ты знаешь почему! Тот скривился, бурно вздохнул, занёс руку за шею, разминая. — Вер, ну сколько можно? Нет их. И никогда не будет. Они бросили тебя. Кинули. Ты им никогда не была нужна. Он замолчал, оценивая сказанное. То, как она воспринимает его слова. Я отвела взгляд в сторону, сделав ещё глоток в резко пересохшем горле, втянула губы. — Ну, чего молчишь? — Я думаю, ты не прав, — подняла на него тяжёлый взор. — Мне кто-то дал жизнь? Я не появилась ниоткуда. И я хочу знать, кто? Уехать означает бросить. Забыть о корнях, о поисках. Тебе легко говорить. Ты знаешь, кто ты. Я же нет. Решительно поставила бутылку на прикроватную тумбу, встала и подошла к нему. — Предложение, конечно, интересное, но я не хочу переезжать. Он окончательно обиделся. Настолько, что не сдвинулся с места. Возвышался напряжённой горой, разглядывая из-под бровей. Во мне мгновенно щёлкнуло чувство момента. Если уступить чуть-чуть, взять за руку и потянуть в постель, и немного подтолкнуть, то... Я облизнула губы, соблазнительно повела плечом, и с него соскользнула шёлковая бретелька сорочки. Наклонила голову, оголяя шею, подошла к нему совсем близко, почти на цыпочках, и взяла за руку. — Хочешь помочь с похмельем? Всё в таком мрачном свете, — прошептала, поднеся руку Андрея ко рту и неприлично облизывая его средний палец. Он замер, задышал крепче, взвешивая предложенное. — Отец, — вытянул губы вперёд, дёрнул бровями и понизил голос. — Куда он денется от тебя, а? Ты же знаешь, он меня не любит. Занёс свободную руку за мою спину и слегка притянул к себе. Уголки моих губ виновато дрогнули в полуулыбке-полусожалении — верно, недолюбливает. Знал бы за что? Руки обвились вокруг его торса. Я ласково прильнула. Хотелось снять напряжение, томящее с ночных видений. Кокетничая, повела носом по мужской груди, ласково касаясь бёдрами. — Может, ты обсудишь это с ним? — спросил он. 34-1 Непонимающе подняла глаза. Руки скользнули на пах мужа, задели мужское естество сквозь ткань. Утро — прекрасное время, чтобы говорить без слов. В тишине бессвязных вздохов и сокрушительных стонов. Протяжных, нежных, грубых… любых. Хотелось именно этого разговора давным-давно. — С кем? — С отцом. Я отвезу тебя. Вновь подняла на него затуманенный взгляд, хлопая ресницами. Млея от скользящих прикосновений сильных мужских рук по спине, от растущей охоты. Всё что угодно, лишь бы он не останавливался. — Сначала похмелье. Губы мужа накрыли мой рот, и я ответила на поцелуи взахлёб. Изголодалась, жадничая, дрожа от ожидания. Прильнула к нему, закрыв глаза. Ни к месту перед глазами всплыл образ Марса. Кого он целовал в данный момент — было всё равно. Хотелось разрядки, хотелось Марса Блицкрига. — Обещай, что поедем сегодня. — Да, — с этими словами сорочка соскользнула на пол. Туда же полетели футболка и шорты с трусами. Скороспелое обещание было тут же забыто и потеряло значение. И только полчаса спустя, когда я отдышалась и сняла напряжение, взглянула на мужа и ситуацию реальней. Для него важно переехать, иначе бы он не потратил целый день на поездку. И ведь знает, он, скорее всего, получит поддержку от моего отца. Тот никогда не хотел, чтобы я оставалась в Улан-Удэ. Если бы не поддержка Курумканского, давно работала и жила где-нибудь в Иркутске. Я потянулась, разглядывая потолок спальни, зная, что всё равно откажусь, даже если это приведёт к полному и окончательному разрыву. Терять, в общем-то, было нечего. Спустя час я стояла у шкафа и обдумывала, что надеть в поездку. Дорога в дацан займет четыре часа в одну сторону и столько же назад. Андрей помог восстановить события вчерашнего вечера, и, сидя уже в машине, я размышляла о случившемся. Приятно, когда тебя ценят высоко, но так ли это на самом деле? По словам Тукаева, шейха осмотрели врачи в Лондоне. Их впечатлил уровень мастерства. В это хотелось верить. Можно от всего абстрагироваться и решить: коли другие думают, значит так и есть, но внутренний голос нашептывал: не настолько я хороша. Так не бывает. Вторая же часть натуры шептала: после происшествия в спа-салоне, кто ей докажет, чего бывает и не бывает? Слова Тукаева успокаивали, и в самом деле, может, я выгодное вложение и опытному глазу виднее, какой из меня выйдет специалист через пять лет. Но сам Тукаев с предложением как кадровик и события в спа-салоне, казавшиеся ничем не связанными, вызывали во мне чувство страха и сопротивление. Не хотелось ничего менять. Даже если я соглашусь на операцию, в глубине души я знаю, что откажусь от предложения по работе. Андрей будет обижаться, может, даже не будет какое-то время разговаривать. Делая остановки в положенных местах, мы оставляли подношения в виде монет духу местности, духу дороги, читали мантры, сведя ладони вместе и подносили их ко лбу, а затем продолжали путь. Долго проезжали сёла, любуясь шумящим льдом Байкала. Я поглядывала на мужа, не в силах понять, как я могла думать, что люблю его? Теперь то, что казалось когда-то важным, исчезло. – Дома. Почти дома, – шептала, отмечая, как ближе к пункту назначения асфальт сменился белым настилом. Чаще встречались избы с седыми столбами коновязи, обвязанными развевающимися на морозном ветру цветными лентами. Без хуралов в дацане не шумно. Один-два посетителя, не больше десятка в день. Андрей решил ждать в машине. Я прошла гороо, натаптывая заметенный путь, готовясь к встрече, чувствуя, отец знает. Ждет. Когда закончила, поклонилась и зашла в маленький домик возле дацана. Поклонилась низко, с уважением. Дордже не изменился. Невысокий, с коротким седым волосом в малиновом кашае, перекинутом через плечо. Под ним теплый халат, в руках чётки. Кроткая улыбка при виде дочери. На столе маленький чайник. Рядом белёная дровяная печь, окошко, вышитые на атласе узоры с мантрами, календари с праздниками и хуралами. В углу стоит домашний алтарь с репродукциями святых лам, учивших отца. – Мэндэ, басанган (Здравствуй, дочь). Я молча села на скамью напротив, наблюдая, как отец спокойными движениями разливает чай по пиалам. Молча пили его, наслаждаясь сквозящей между ними гармонией. Затем он, убрав посуду в сторону, положил руки ладонями вверх на колени. Я тоже. Лама начал читать длинную мантру. Звук вибрировал в его груди, будто в аэродинамической трубе, басовым речитативом бил гудящим дрожанием по ней, пропускал звуки по солнечному сплетению, по энергетическим каналам чакр, пока не обрушился через маленький колокольчик, очистив всё пространство вокруг. На душе успокоилось. Мир отступил и перестал существовать. Безмятежная умиротворенность окутала, и я открыла глаза, посмотрела на отца. – Ты знаешь, что такое Сангэ? – Освобождающее вдохновение, – выбрала буквальный перевод с тибетского. Отец едва заметно кивнул. Многие утверждали, Лама Дордже Баргузинский, давно достигший просветления, обладает даром ясновидения. – Еще община, басанган. Собрание учеников или Арья. Я не совсем понимала, к чему он. Но, видимо, мне нужно было знать. Арья – человек, постигающий пустоту напрямую, не опирается на какие-либо косвенные признаки. Отец сам такой. Поговаривали, он продвинулся в духовных практиках, как никто из живущих ныне. А мои сложности, карма, он не будет осуждать. Всё равно и так жутко стыдно. – Мне нужен совет. – Ты о мужчине? Я кивнула, заметно потеряв душевное равновесие. – Мне предложили работу, – я говорила сумбурно, волнуясь, надеясь хотя бы на подсказку. – Твои испытания очень опасны, басанган. А ты продавец Сангэ. Такое слышать пусть и от приемного отца обидно. Сердце сдавилось тяжестью, кольнуло. Противна сама мысль: отец считает меня не человеком, спасающим чужие жизни, а обыкновенным торгашом. – Разве ценно только Учение? – Вы не делаете бесплатно. Бесплатно не делаем. Мы вообще ничего не делаем без контроля государства. Это противозаконно и неправильно. Да и зарплату никто не отменял, жить тоже на что-то надо. И вообще не ругал он меня, а констатировал факт. И пусть я не всегда понимала смысл сказанного, как показывала жизнь, он потом доходил. Я же приехала за советом, стоит ли ехать в Москву или нет. – Как будто это помогает изменить мир, – проворчала я, понимая, что веду себя неблагодарно, но всё равно ничего не могла с собой поделать. Он едва заметно вздохнул, наверное, подумав, что я безнадежна. Губы великого Ламы дрогнули в легкой усмешке. Запомни, Басалган, достаточно лишь одной молитвы, чтобы что-то узнать. — Ну да, ну да, хорошо сидеть в стенах дацана и говорить об этом. Я покорно склонилась в поклоне, получила его благословение, поклонилась Янжиме, а затем собралась обратно. Вот и ответ. Можно съездить, но не стоит браться за предложение и переезд. Отец вышел проводить меня до ворот дацана, неторопливо шагая по мощёной плитке, не обращая внимания на вьющихся под ногами собак, коих при любом дацане водится множество. — Я вернусь? — обернулась я, решив на всякий случай уточнить. — Вернёшься, — он ласково погладил меня по плечу. — Без мужа. Уже у машины отец сунул руку в свой кош (в таких обычно носят санг для благовоний) и достал оттуда крошечный мешочек. — Подарок. Глядя на него, я с удивлением взяла подарок. От отца принимают с благодарностью. Он редко что дарил мне в детстве, да и вообще. — Что это? — спросила я, разглядывая выцветшую печать на потёртой ткани. — Ключ к успеху, — произнёс он, впервые на моей памяти неожиданно улыбнувшись. — Спасибо. Пару секунд я обдумывала услышанное, затем тряхнула головой и села в машину. Андрей завёл мотор. Мы двинулись в обратный путь, зная, что отец ещё некоторое время будет стоять у ворот и читать защитную мантру. А Ярикта будет ждать. Она раскрыла материнские объятия густым зимним лесом, подмигивала проносящимися блестящими на солнце речушками и провожала своих детей в дальний и опасный путь. — Ну и что он сказал? — Сказал съездить. Но если ты поедешь со мной, — я посмотрела на него серьёзным взглядом, видя, как Андрей сгорает от нетерпения, — то уже не вернёшься сюда. Никогда. 35 Через несколько недель, отдохнув с дороги, я вошла в московскую операционную и поздоровалась с присутствующими там тремя мужчинами и одной женщиной. Донор, молодая дама, пожертвовала часть печени. Пересадка. Трудились мы не покладая рук восемь часов, и новая печень заработала в реципиенте. Пусть и не сразу. В раздевалке телефон показал пятнадцать пропущенных от Андрея. Следующие сутки я отсыпалась. Оставалось дело за малым: явиться в клинику и убедиться, что с пациентом все хорошо, написать финальный отчет о проделанной работе, получить расчет и вернуться в Улан-Удэ. Компания не скупилась на расходы. В свободное время я гуляла по главной площади страны, заглядывая по дороге в бутики и магазины в поисках подарков для мужа, отца, Курумканского, Катерины и еще парочки знакомых. С Катей они дружили давно, деля общую слабость к красивому белью. Я заглядывала во все бельевые, включая ГУМ. В одном из них мне приглянулся кружевной черный комплект боди с высоким вырезом бедра. Я взяла его в примерку, зная, что наши с Катей размеры совпадают. Собираясь покинуть примерочную, я отодвинула шторку и увидела в центре магазина мужчину. Не узнав его толком, я застыла. Марс Брицкриг стоял ко мне боком, изучая комплекты из бюстгальтеров и трусиков. Тело прошиб озноб, сердце забилось как сумасшедшее, заходясь смятением. Сделав шаг назад, я оставила маленькую щель для наблюдения, борясь с внутренним страхом. Пытаюсь определить, что я ощущаю? Хочу встретиться или нет? Хотелось все бросить и бежать до самого Байкала, не обращая внимания на вспотевшие ладони, ослабевшие ноги и шум в ушах. В магазине играла успокаивающая музыка, пахло нежными ароматами, и прибавлялось покупательниц. А я тряслась за висящей тряпкой, парализованная встречей. Одет он был в джинсы и футболку, на голове — черная бейсболка. Ни движение, ни то, как сосредоточенно он смотрел на дамские трусики и бюстгальтеры, не указывало, что он знает обо мне. Я успокоилась. И теперь наблюдала, как его пальцы скользят по алым кружевам, задерживаются на ластовице, забираясь вглубь ее, где имелся кармашек на внутренней стороне трусиков. Он заставляет меня дышать глубже. Два мужских пальца погружались плавно внутрь кармашка и выскальзывали из него, туда и обратно. Туда и обратно. Еще один глубокий вдох. Он ощупывал край шва, мне ощущалось пикантно. И стало стыдно. Какого я стою в примерочной и смотрю? И не только, но и волнуюсь. Вместо этого задернула плотнее штору, ругая себя. Не выдержав и пяти секунд, снова отодвинула. В этот раз проход оказался свободным. Ушел? Немного помедлив, я вышла из укрытия, зорко осматривая магазин. Кроме покупательниц, никого не было. — Выбрали? — поинтересовалась девушка из зала. Рассеянно кивнула, бросив взгляд на комплект, который недавно держали мужские руки. — Да, — я подошла к стойке и взяла его. Мой размер. — Этот тоже. Мне завернули покупки, и я расплатилась на кассе. Всю оставшуюся часть прогулки я уже не смогла расслабиться. Казалось, кто-то наблюдает. Вот-вот я встречу его. И это смущает и тревожит. Ведь не галлюцинация у меня была в этот раз. И мне не показалось? Я вернулась в номер, заказала ужин, планируя принять ванну, когда раздался звонок от Тукаева. — Мои поздравления. Все отлично. Мое руководство просит задержаться вас еще на день, конечно, после клиники. Вы не против? Задержаться? Сердце забилось быстрее. — Все будет оплачено. Если у вас билеты, мы все сделаем, дату полета поменяем. - Зачем? – я облизнула губы, ощущая, как не нахожу себе места. Было слышно, кадровик в трубку усмехнулся. - Если вы друг друга устроите, готовьтесь обдумать переезд в Дубай. Предоставление жилья и помощь в оформлении рабочей визы за счёт компании. - Разве он не юрист? – ноги от новости не держали, и я осела на самый краешек кровати. Дубай? Дубай! И кто будет на собеседовании? Марс Блицкриг? Ведь не буду я скрывать от самой себя, что постоянно думаю о нём, вспоминаю и фантазирую. Я непроизвольно покраснела. - Всё верно. Наш главный специалист по международным наймам болен, вот и приходится изворачиваться. Это уже не мой уровень. На нашем у вас всё в порядке, на профессиональном тоже. Служба безопасности дала добро. Несколько секунд я молчала, нервно сжимая телефон. Предложение казалось волшебным. Но я же приняла другое решение. Всё, что хотелось, сделано. Человек прооперирован. Профессиональное эго удовлетворено. Тогда почему я изнываю от желания согласиться на встречу? - Вам осталось пройти собеседование с непосредственным руководителем клиники. - Простите, - от тесноты мыслей голова шла кругом. - У мистера Блицкрига две сферы деятельности: медицина и законы, - Тукаев рассмеялся. – Все всегда удивляются. Так что? Я облизнула губы, заторможенно сползая взором по стене номера, пытаясь принять решение. Мне не нужно… Взгляд брёл в коридор, на вещи, брошенные с прогулки. На фирменный пакет с нижним бельём, полураскрытый с красным кружевом наружу. - Вы как, задержаться на денёк? - Передайте, - произнесла я, разглядывая их. - Я не против. - Отлично. Завтра в четыре за вами заедет машина. Я всё проверил, в клинике вы будете к этому времени рассчитаны. Он попрощался, и я положила трубку. Подойдя к пакету, вытащила красное кружево, задумчиво разглядывая. В конце концов, сердце в груди рассказывало о желаниях больше, чем разум в голове. И желания эти весьма неприличны. 36 Всё было создано для того, чтобы произвести на посетителя впечатление о величии и могуществе компании. Офис «Сафино» был оформлен в виде веера, с круглым секретарским столом, украшенным мрамором, в центре. Первое, что бросалось в глаза, — это то, как секретарша с явным высокомерием и пренебрежением сдержанно кивала посетителям. — Кристина, — Тукаев представил меня шатенке с ухоженной кожей и лицом модели. — Надеюсь, наш новый трансплантолог. В следующую секунду на лице секретарши, будто кто маску сменил. Теперь на них смотрела миленькая девушка. Она улыбалась с игривыми ямочками на щеках, во весь рот и готова была услужить чем угодно. — Юная, — голос переливался от приветливости. — Не знала, что бывают такие... молодые врачи. — Как дела с Руфусом? — спросил Тукаев, быстро изучая протянутые записки и убирая их в карман пиджака. — Ужасно. Хотели... — Босс? — прервал он, совершенно не реагируя на смену декораций на лице Кристины. — Мистер Брицкриг ждет. Мы с ним прошли по длинному коридору и остановились у ничем не примечательной двери. — Удачных переговоров, — выговорил он и скользнул взглядом по темно-зелёному трикотажному платью, что женственно облегало мое тело, подчеркивая формы. Затем вытянул руку в направляющем жесте. На мой вопрошающий взгляд пояснил: — Он обычно не проводит персональных собеседований. *** В просторном мраморном помещении, кроме стеклянного стола с ноутбуком и трех кресел из бежевой кожи, не было другой мебели. Пылающий камин создавал уютную атмосферу, а панорамный вид на белоснежный город добавлял очарования. Я встал, чтобы поприветствовать посетительницу. Она же, застыв на пороге, не могла отвести взгляд. Подумал: «Конечно, малышка, подобная встреча может испугать кого угодно». Решил дать ей время осмотреться. Одетый в черную рубашку и брюки, я точно выглядел не устрашающе, а скорее расслабленно. Девушка продолжала стоять в дверях, не отрывая от меня огромных глаз. Несколько секунд она изучала мою шею, линию черных волос на висках, широкие плечи и то, как руки спрятаны в карманах. Я намеренно снял галстук, расстегнул ворот и закатал рукава. У неё перехватило дыхание. И это заметно. Я знал, какое впечатление произвожу на женщин, и хотел произвести на эту незабываемое. Но Вера волновалась слишком сильно. — Красивое платье, — попытался успокоить её, осторожно делая шаги навстречу. Она хлопала ресницами. Её щеки раскраснелись, дыхание было поверхностным и учащённым. — Спасибо. Подошел достаточно близко, чтобы протянуть руку для рукопожатия, но не предлагал. Губы сами растянулись в улыбке. Выражение лица приобрело сосредоточенность, какая бывает у людей в моментах внутреннего напряжения. — Операция. Прими мое восхищение. — Вы меня не выбирали, — она, наконец-то протянув руку для рукопожатия, отпустила дверь, и та затворилась за её спиной. Её рука казалась мягкой. Хотелось поднести к губам и поцеловать. Я слегка сжал руку Веры, уверенно ощущая ледяной холод и дрожь. Инстинкт во мне ширился. Страх притягивал. Я проскользнул ладонью по ладони. — Все способны ошибаться, — сообщил ей, искренне глядя в глаза, так и не выпустив нежных пальцев до конца, разглядывая каждую её черту, выжидая, пока она успокоится. Затем только отпустил. И сам не понял, я про себя и наше давнее расставание или про неё. — Присядем? Она кивнула. — Обсудим детали, — произнес, вполне по-деловому. — Моё предложение стандартное. Первый контракт на полгода, затем обсуждение условий и подписание следующего. Сумма семьдесят тысяч в месяц. Жилье и транспортные расходы за наш счет, включая переезд тебя и членов семьи. У вас муж? Она кивнула, чуть выпрямившись. Я протянул бумаги с официальным предложением, обдумывая то, что и так знал. Муж... Она замужем. Это и не мудрено. Мы все живем свои жизни. — Дубликат договора на почте. Пару минут в кабинете стояла тишина. Она читала. А я смотрел в ноутбук, будто бы изучая данные. Девушка старалась не облизывать губы и не дышать чересчур шумно. Но вот её бёдра. Она сжимала их плотно друг к дружке, скрестив ноги внизу. Достаточно напряжённо, чтобы привлечь внимание. Я переместил заинтересованный взгляд на её лицо. Зрачки расширены, выражение настороженное, помада красная. Тон напомнил о белье в магазине. Она его купила? Я откинулся назад на спинку кресла, потёр подбородок, задевая нетерпеливо губы и гадая. Купила или нет? У платья широкий V-образный вырез, стоило отодвинуть край — и я легко узнаю ответ. — Два вопроса. Твой ответ останется конфиденциальным, — произнёс я, дождавшись, когда она посмотрит в мою сторону. — Для чего нужны поездки в Новосибирск? — Там жила моя подруга. — А у меня там жила мама. Она тут же поняла, что не права, поджала губы, ощетинившись в ожидании второго вопроса. — Вера, — я пожурил её взглядом. — Мне известно про Галиба. Я не спрашиваю о нём. Подписки о неразглашении останутся в целости. Я спрашиваю о тебе. Ведь ты не знаешь, кто ты такая. Верно? Реакция была та, что нужно. Гнев. Раздражение. Злость. Жёсткость и тяжесть в ярком взгляде. Вот это страсть. — Я думала, что пришла на собеседование! — Так и есть. В Лондоне ты будешь оперировать не самых простых людей, понимаешь? — я перестал улыбаться. Теперь скальпель в её руках представлялся красочно. А секунду назад передо мной сидела милая, чуть испуганная лань. Она выросла за эти годы. Повзрослела. Изменилась. — В каком смысле? Ощущая, как переполняются лёгкие воздухом, я шумно выдохнул, стараясь сбросить сексуальное напряжение. — Рок-звёзд, например. Семью шейха. И многих других. Поэтому, — со всей строгостью посмотрел ей в глаза, — я должен знать о тебе всё. Она помолчала, обдумывая озвученное. Стало любопытно, насколько хватит её терпения. Косо посмотрела на бумаги, отказалась, положила их на стол. — А второй вопрос? — Мы проверяем все версии и не смогли найти информации по биологическим родителям. Она кивнула. — Я о них ничего не знаю. Всё, что мне известно, есть в личном деле об усыновлении. — Ты пыталась их найти? — Все об этом мечтают, — она тряхнула головой, горько усмехнулась. — Мечтают, но не все находят. — Есть предположения, кто ваши родители? — Должно быть, шлюха и сутенер, — процедила она, наблюдая, как дёрнулись мои брови. — Ты шутишь? — Все способны ошибаться. В кабинете повисла напряжённая пауза. — Значит, не хочешь принимать предложение. — Я сохранил улыбку. — Что так? Не может быть, чтобы один неудобный вопрос заставил тебя передумать. В её взгляде всё ещё читалось раздражение, и теперь к нему примешивались искры ехидной иронии. Она не стала скрывать усмешку. — Мне кажется, я недостаточно благонадёжна для вашей компании. — Ты же не знаешь наших стандартов, — я наклонился вперёд, вкладывая во фразу двусмысленность и намёк. — Они весьма широки, Вера. Она шумно выдохнула и потеряла ровность дыхания, заставляя придержать коней, восхититься её чувствительностью и очевидной отзывчивостью. Такая реакция не могла не трогать и не могла не возбуждать. — К тому же мы проводим исследования в области гинекологических трансплантаций. Интересно? Я видел, я попал в яблочко. Десять из десяти. Если что и могло её заинтересовать, так это. — Верно, интересная тема, — ответила немного сбивчиво. — Тогда в чём дело? Девушка вздохнула, расстроенно посмотрела на меня. Неужели пойдёт ва-банк? Как она теперь откажется? — Я только что поняла, что не смогу работать с человеком, — замолчала, скосила глаза на огонь, затем вернула смягчившийся взгляд. Однако выросла красавица, играет по-взрослому. — Который нравится мне. Я от неожиданной откровенности улыбнулся. Словно рыбак, ощущал, как нужно подсекать её. Но если потяну леску резко и вытяну рыбку, она же по этой же причине сорвётся с крючка. Ах, Вера, Вера, даже если ты решила, что сорвёшься с крючка и погрузишься на тихое дно, есть же ещё сети. - Насколько сильно? - Достаточно. - А если я пообещаю тебе, что ничего не случится? - предложил он вкрадчиво. - Я очень переживаю за свою профессиональную репутацию, мистер Блицкриг. Вы знаете, она у меня не вполне, - Вера хитро сощурилась, - чистая. - У всех есть скелеты в шкафу. - У некоторых буквально. - Не стоит их оттуда доставать. Что касается нас, я даю тебе слово: ничего не будет. Не зря я это сказал. Живой женский взгляд и ритмичное покачивание головы говорили, что вызов брошен. А самому нестерпимо, прямо в этот же момент, захотелось её поцеловать. Я чётко понимал: внутри себя, каждый из нас, и она, и я, уже занимается сексом друг с другом. Пока в мыслях, пока мечтая, но эта разгоряченность, напряжение и сладость уже текли между нами, полыхая и подталкивая к соблазну. - Нет, - отсекла она твёрдо, глядя чувственным, влажным взглядом, когда всё её тело говорило мне "да". - Я думаю, придётся отказаться. Она встала на ноги, чуть покачивая бедрами, выпрямила спину. Я тоже встал. К двери мы подошли вместе, танцуя в одном переполненном, наэлектризованном поле. - У тебя сутки, чтобы передумать, - я положил ладонь на ручку двери. - Подожди. Пальцем осторожно сдвинул край выреза платья в сторону. Она замерла, краснея при виде красного кружева. От моего прикосновения. От того, что разрешила сама. Пару секунд выразительно переплетались взгляды. Мой и её. Глаза в глаза. Мой представлял, что я с ней сделаю в этом белье, и её отвечал тем, что она бы согласилась на всё. Всё, что я ей смогу дать и предложить. На губах у меня появилась удовлетворённая улыбка. - Мне кажется, ты вполне благонадёжна, - произнёс я, следя, как Вера, сгорая от желания и смущения, дрогнула и прошла мимо, выскочила из кабинета. Я закрыл глаза, довольный оперся на дверь, запрокинул голову, мучительно выдыхая. О, женщины. Никогда не знаешь, какое действие принесёт желаемый результат. Вера в красном. Горячая, сладкая, желанная малышка. Хотя уже не малышка… лучше. Именно это я хотел увидеть сегодня. Кто ж удержится, чтобы на такое не посмотреть? Какие силы нужны, чтобы вытерпеть всё остальное? Но если это позволит сохранить ей жизнь, я пойду на это. 37 Мне требовалось сделать один шаг навстречу. Один чертов шаг! Упасть в объятия мужчины, поклявшегося, что между нами ничего не будет. Этот взгляд Марса — довольный, твердый, игривый. Хотелось доказать ему обратное. Я раздумывала над случившимся, когда увидела в холле гостиницы мужа. Андрей сидел в кресле в зоне ожидания гостей и о чем-то отстраненно думал. Легкий рюкзак стоял у ног. В напряженных пальцах он сжимал альбомные листы. Я ничего не почувствовала, кроме раздражения, но выдавила дежурную улыбку, кивнула, приветствуя его. Он поднялся и подошел ко мне. Приобнял и дежурно чмокнул в губы. — Что-то случилось? — спросила, пытаясь заглянуть в бумаги. — Пойдем. — Почему ты приехал? Мы молча поднялись в номер. — Ты же не просто так прилетел? Андрей прошел внутрь, бросил устало рюкзак и снял обувь. Огляделся, положил бумаги на стол. Все это время я стояла в дверях и пыталась понять, зачем он здесь. Ведь он знал о ночном рейсе. К обеду я была бы дома. Что могло произойти настолько важного и серьезного, чтобы он приехал в Москву? — Малая, я когда-нибудь у тебя о чем-нибудь просил? Я нервно сглотнула. На моей памяти нет, никогда Андрей ни о чем серьезном не просил. Мог попросить подменить на смене, прикрыть перед Курумканским, поговорить с отцом... пожалуй, только об Полине. Просьбы были скорее попыткой защитить. В груди образовался тяжелый нервный комок, который покалывал, забиваясь куда-то в горло и не давая нормально вдохнуть. — Нет, — я прошла и села в одно из кресел. Он полуобернулся и быстро выдохнул, посмотрел на окно. Там с прошлого года не убрали искусственные цветы в горшках, и теперь они пестрыми узорами, замершие, голые торчали из-под снега. — Я подумал о твоем предложении жить дальше и решил, что так не могу. Бросила удивленный взгляд на мужа. Я же знала об этом, ждала его этих слов. И хотела развязки. — Почему сейчас? Ты не мог подождать до завтра? Почти бывший муж опустился в соседнее кресло и горько вздохнул: — Дурак я, да? Я отвела глаза. Не больше меня. Развод должен был случиться. Мы всегда просто ждали его, жили в долг у судьбы, в ожидании разрыва. — Ты решил так из-за Полины? Хотелось, чтобы он ответил "нет". — Помоги мне. Он потянулся и достал бумаги со стола, протянул дубликат предложения по работе в «Сафино». Так вот оно что? Я усмехнулась. Не нужно быть опытным дипломатом, чтобы не понимать. Переезд со мной в Дубай — единственный шанс оказаться очень быстро, дешево, а главное, надолго в нужном месте. А я-то думала о разводе. Решила, что он, взвесив все за и против, решился на единственно правильное решение. — Полина? Даже сквозь спокойствие в моем голосе слышались нотки сарказма. От последней фразы его передернуло. Он вскочил, как ошпаренный, покраснел. — Семьдесят тысяч, это сколько в их деньгах? — как огромный плюшевый медведь в маленьком номере, он заметался из стороны в сторону. — А ты про налоги узнала, это до или после вычета? Если у дома будет сад или терраса, это будет довольно офигенно. — Это будет продолжаться, — теперь раскраснелась я, начав кричать. — Андрей! Она замужем! Ты понимаешь это? Он разглядывал меня, замерев посреди комнаты, словно увидел впервые в жизни. Тряхнул головой, отказываясь от всего, что только что услышал. — Ну и что? Ты тоже замужем. И я женат. Что с того? — Я отказалась! — Что? Нет! — Это моя карьера. — И наша жизнь! Твоя, моя. Ты думала? Что тебе, Курумканскому, жопу вылизывать? До конца дней на подхвате ассистентом впахивать за копейки? — Андрей! — Международный опыт, малая, международный! Отказываешься от таких возможностей. Ты специально всё портишь. Я и сама рассердилась, пронзительно отвернулась. Если бы не сказала тогда то чертово «да», они бы наверняка поженились. Он и Полина. И не было бы всей этой невыносимой ситуации. Не сказать, что я жалела, но в такие моменты я винилась, жалела о случившемся. О том, что сказала «да». Я набрала полные легкие воздуха. — Андрей, я не уверена, что буду там счастлива. — А здесь ты счастлива? А? Нет денег ни на что. Только на пожрать да на бензин. Хоть крыша над головой. — Счастлива! — Знаешь, я могу понять, если бы у нас были дети. Дети. Сукины дети! Но их нет. И если ты хочешь сделать трансплантацию, лучшего шанса быть не может. Здесь, здесь не будет ни-че-го! Чувствуя, как слезы душат, а возмущение свинцует горло, я замолчала. Наверняка, он не хотел обидеть. Андрей порой, как ребенок. Скажет, не подумав, а потом сожалеет. Выпустив пар, он всегда затихал. У него все просто. Увидел и захотел. Лучшая жизнь для него. Шанс наладить отношения с Полиной. — Прости, я резок. — Что ты там планируешь делать? — спросила я, кусая губы, сжимая пальцы рук. - Пойду учиться на фармацевта. Выучу язык. Но ты, ты! Сама лишаешь нас этого. Я устал слушать, как здесь хорошо. Что хорошего? Что? Твой отец? Байкал? Одни китайцы кругом. Услышь меня, наконец. - Уехать в чужую страну? - Весь мир у ног, представь. Я тебя во всем поддержу. Обещаю. - И Полину? Жизнь втроем, как прежде? Андрей тяжело вздохнул, махнул рукой, затем упал в кресло. - Что ты от меня ждешь? Чтобы я солгал. Если бы она любила меня, как ты. Все бы отдал. Один шанс. Я подняла на него понимающий взгляд, горько усмехнулась. Час назад я раздумывала, а не переспать ли мне с Марсом Блицкригом вновь, а муж (пока мой) уверен в моей любви. В конце концов, он пытался уговорить переехать не из жопы мира в Улан-Удэ. В наших отношениях Андрей всегда был лучше, намного честнее. Он пришел и сказал спустя три месяца брака, как не может жить без Полины. Не покривил душой, повинился передо мною. Бухнулся на колени и попросил прощения. Я безнадежно покачала головой. Правда в том, что я сама всего этого хотела. Живу так, как умею, и ни в чем себе не отказываю. Будь человеком, и все остальное потом отмолишь. Так мне всегда думалось. Я посмотрела на мужа и, протянув руку, взяла его большую ладонь в свою. Почти физически я ощутила его отчаяние. Он сожалел о потере Полины. Она легко читала обречённость во взгляде. Такой шанс. А шансы ли это для них? Та уехала, даже не позвала на свадьбу. Насколько известно мне, Курумканские устраивали праздничный, званый ужин. Гостей пригласили немного, только члены семьи. С Андреем попрощаться она не захотела. Он посмотрел на свою руку, затем вопросительно на меня. - Я не люблю тебя, - призналась я тихо, глядя ему в глаза. – Прости меня за это. Андрей закатил глаза, откинулся в кресло, закрылся, но руки не отнял. - Ты хирург от бога, - шумно выдохнул он. Я горестно хихикнула, не пряча навернувшиеся слезы. - Знаешь, как говорит Курумканский, хирург – это тот, кто дает шанс. Помнишь того мальчика? Андрей открыл глаза, кивнул, припоминая историю с пятнадцатилетним пацаном. - В сердце имелся дефект. Межжелудочковая перегородка. Мне нужно было вскрыть ему грудную клетку, - я сглотнула, заметно волнуясь. - Подключить к аппарату искусственного кровообращения. Родители его сильно переживали. Единственный поздний ребенок. Курумканский разрешил наблюдать им через стекло в дверях. То, что я только что сказала, далось с трудом. Я никогда ни с кем не делилась этим. Всегда молчала. Моя бригада тоже держала язык за зубами. Подобные вещи не принято рассказывать коллегам за чашкой чая. - Я вскрыла его, как по учебнику. Рассекла нижнюю полую вену и не заметила, как разрезала ткани под ней. Случайно задела сердце. Я снова замолчала на несколько минут, закусывая нижнюю губу, глядя куда-то в стену. На секунду от переживания прикрыла глаза. - Кровь заструилась по пальцам, так сильно. Так много. Очень много. Теперь он будет понимать, откуда у меня это «особенное» отношение к крови. Андрей сел, выпрямился и внимательно посмотрел на меня. - Я моментально взмокла. Схватила щипцы в надежде перехватить порез и пыталась сжать его, но из-за силы сердечных сокращений ткань все время рвалась. У него началась кровопотеря. Попросила вызвать Курумканского. Я покачала головой, нелегко выдыхая. - Знаешь, я тогда руками сжимала сердце. Все пыталась заставить биться. Слышала так отчетливо. Так ясно. За дверью голосила его мать. Когда пришел Курумканский, он с легкостью подключил его к аппарату искусственного кровообращения. Я закончила операцию. Устранила дефект. Зашила. Мы отключили от аппарата, но сердце… Я посмотрела на Андрея глазами, полными печали. - Его сердце так и не забилось. Он понимающе сжал мои пальцы в ладонях, ничего не отвечая. Я сглотнула, продолжив: - Не знала, у кого просить прощения. Бродила по больничному корпусу, смотрела на пациентов. Хотела уволиться. Курумканский нашел, - покачала головой и снова вздохнула. – Где-то в палате, жалел, пока я рыдала. А потом похлопал по плечу и сказал: Сделай выводы. Это единственное, что остается. И продолжай жить. Я вздохнула: - Сказал, эта цена, которую платят врачи. Я не бог, а человек. И делаю, что могу. И лучшее, что могу - никогда больше ничего подобного не совершать. Не делать ошибок, понимаешь? На следующий день я провела успешную операцию. Потом еще одну. И еще. Ошибок больше не было… С болью посмотрела на мужа и прошептала: - Но не в жизни… в жизни все не так. Столько ошибок. - Ты не рассказывала. Я, соглашаясь, покачала головой. Не рассказывала. Трудно такое вспоминать, тяжело признаваться, даже отцу. Я через силу улыбнулась ему, сжала в ответ пальцы: - Я дам тебе шанс, Андрей. Один. У тебя будет шесть месяцев. Но потом, - мотнула головой, будто заключая договор сама с собою. – Мы вернемся домой. Или я одна. Я не хочу чувствовать вину за то, что сказала тебе «да». Не хочу быть виноватой перед Полиной. Я хочу развода. Давай будем считать это моим откупом. 38 Вера приступила к работе, и шесть месяцев понеслись со скоростью выпущенной стрелы, не встречающей преград. Мэдокс Мэдс, ее начальник, не щадил девушку. Давил по просьбе Полины, изводил нападками и нагружал работой на все время суток. И Вера гнулась. Гнулась, но не ломалась. Она становилась тверже и не жалела себя. Работала. К моему удивлению, она не искала встреч. Ни единой попытки приблизиться, даже намека. Я надеялся, что притяжение и любопытство возьмут свое, и она придет ко мне. С ней ничего не было понятно, в отличие от ее мужа. Тот с женой Мэдокса Мэдса вместе ходил по магазинам и картинным галереям, смотрел кино и готовил ужин, а оставшееся время проводил в гостевой спальне. Вряд ли можно было такое не предположить. Полина, женщина сексуальная, без комплексов, впечатлилась их приездом. Но, кроме всего прочего, у нее было европейское воспитание. Она носила прозрачные топы с тончайшими лифчиками, короткие платья или обтягивающие мини-юбки, обнажающие прекрасные загорелые ноги, высокие шпильки, красила губы огненной помадой и кокетливо укладывала волосы. Когда она гуляла или шла в торговых центрах, мужики от зависти сворачивали шеи, желая ознакомиться с задним видом куколки. Она победоносно соблазняла чужого мужа. Все время невзначай прикасалась к нему, дразнила, прижимаясь то задом, то грудью. У того явно кружилась голова от желания обладать. По докладам детективов, в один из дождливых весенних дней, через месяц после приезда, когда Андрей уже не мог скрывать голодного мающегося взгляда, она пришла к нему помочь составить резюме. Жаловалась на строгость мужа. Она зависела от денег и гражданства, возвращаться в Россию не планировала. Им было настолько хорошо вместе, что Андрей все чаще задумывался у ювелирных витрин. Ему явно хотелось и нравилось жить тут. Я не сочувствовал Мэдоксу, но и мужу Веры тоже. Его стремление вписать женщин чужой культуры в местное общество, за столько лет неугасаемое, разбилось на Полине. Мэдокс мстителен. Они через это проходили все: ревность, желание разделаться и отомстить сопернику, наказание своей женщины. Одним из условий совместной жизни Мэдокс Мэдс выдвинул безоговорочную верность до самой смерти, и это само собой не обсуждалось. Если она хотела жить в роскоши, иметь все, что только можно поиметь в этом мире, и являться миссис Мэдс долго и счастливо, придется выполнить условие. Полина старалась, хотя редко виделась с мужем, и ее это устраивало. Все, что требовалось, – гордо нести статус и заниматься собой любимой. Интрижку с Андреем, казалось, ничем, кроме срыва, объяснить было невозможно. Вероятно, тот виделся ей таким веселым, разговорчивым, теплым на фоне холодного, непонятного, чужого по менталитету мужа. Она не удержалась… Несколько дней назад Мэдокс вошел в ее спальню с двумя бутылками шампанского Moet et Chandon. Решительно скинул пиджак, пока сонная Полина терла глаза в непонимании и подозрении: неужели вечно мрачный муж обнаружил, что в мире существуют аптеки, продающие виагру? Он залез на кровать прямо в обуви и одежде. Встал на колени между ее широко раскинутых ног, открыл шампанское и плеснул в фужеры. Лицо мужа, обычно без эмоций, равнодушное, выражало безмерную степень сосредоточенности на ней. – Выпьем за нас, – предложил он тост, затем поднял руку и привлек ошарашенную жену к себе, с уверенностью стягивая с нее шелковую сорочку, чиркая соскальзывающими кружевами по торчащим от возбуждения набухшим соскам. Она выпила до дна. А он не стал. Вместо этого отставил фужер, снял через голову рубашку, под которой обнаружилась налитая мускулами вздымающаяся грудь, и заглянул жене в глаза с настолько откровенным намерением, что Полина мгновенно взволновалась, потеряв глубину в дыхании. Руки сминали мужской короткий волос с аппетитом. Она гладила его шею, затылок, не веря собственному счастью. Мэдс никуда не спешил, позволяя ей раздевать себя. Он целовал жену с темени до пят, обнаружив ненормальную страсть к пальчикам ее ног. Вылизывая каждый сантиметр кожи с лаской и в то же время с ненасытностью оголодавшего к весне волка. У него оказался большой и толстый член с такими яйцами, что Полина кончила до того, как он вставил его в нее. И как только он вошел в нее, нежность переменилась бешеной неистовостью, заставившей забыть обо всем на свете. Ритм вколачиваний мужа настолько ей подходил, что она, не помня себя, кричала и кусалась, сгорая от каскада великолепных оргазмов. Когда Мэдокс кончил, это был не финал. Все выходные он не выпускал жену из постели. Казалось, случился-таки медовый месяц у четы Мэдсов. Он щедро лил в ее фужер шампанское, но сам его не пил. Но имело ли это какое-то значение, когда она влюбилась в собственного мужа, находясь на границе крайнего, невротичного возбуждения, стоило ему войти в дом? Мир Полины рухнул, оставив на крошечном пятачке сознания только его. При одной мысли о нем ее трусики мгновенно становились мокрыми. Мышцы вагины начинали невыносимо ныть, непроизвольно сокращаясь в пустоту, и миссис Мэдс с трудом заставляла себя не думать лишь о предстоящем сексе, а хотя бы о чем-нибудь еще. Ей физически требовалось все время находиться с мужем рядом. И совершенно скоро она не сможет обходиться без него совсем. Без него или любого другого... Каждый из них проходил подобное со своей женщиной и не один раз. Все их ненужные женщины медленно и верно становились одержимыми, затем впадали в психоз. Мир богатства и власти жесток. В нем нет обычных человеческих норм и отношений. И потому я, наблюдая за Верой, задавал себе тот же вопрос, что и Мэдокс предыдущие месяцы. Простой вопрос, с жизнью на кону. Хочу ли я, чтобы она также влюбилась до безумия. 39 Дом на пальме имел три спальни и две ванные. Предоставленный в пользование работодателем, оказался большой постройкой. Внутри кухни скрывался садик с барбекю и столом на четыре персоны. Опасения Андрея не подтвердились, его счастью не было предела. — Что ты от меня хочешь? — спрашивала я его в ответ на претензии к моей невероятной занятости. — Свободного времени нет совсем. И в самом деле, все магазины и закупки лежали на нём. Полина помогала разобраться в обилии выбора и незнакомых товаров. Она жила на той же пальме, что и мы. Бывший враг, узнав о нашем переезде, сменила гнев на милость. Решили: кто старое помянет, тому глаз вон. Так что она показывала город, знакомила с русскоговорящими людьми, советовала компании по подбору персонала. И всё снова потекло по старому руслу. Мы вернулись в прежнее состояние стабильного треугольника. Что не могло не бесить. — Я никогда не смогу жить, как Полина, хотя бы потому, что работаю. — Не упрекай меня, — Андрей неизменно обижался. — Я давно нашёл бы работу, если бы были друзья. Но тут говорят на тарабарщине. Не английский, а сплошной диссонанс в нос из хрюкающих междометий. У всей нации поголовно гайморит и в придачу кол в заднице. Я рассмеялась, полагая, что привыкание требует времени. Мы ходили на языковые курсы, но учёба давалась с трудом. Жизнь в чужой стране походила для Андрея на сказку, и работать он не спешил. Скорее всего, надеялся увести Полину домой. Такие каникулы на содержании сроком на шесть месяцев. Что ж, я после этого получу развод и всё, наконец, закончится. — Уверена, она тоже не видится с мужем. Он всё время в командировках либо на операциях, — рассуждала я, поспешно собираясь на работу и отдирая от подошвы носка очередной кусочек бумаги, демонстративно и возмущённо показывая его мужу: «Это что?» — Она же справляется как-то. От нечего делать Андрей вспомнил о детском хобби — мастерил оригами и прочую ерунду из бумаги. Выходили неплохие многослойные открытки. Из-за этого по дому валялись маленькие обрезки, ножницы, круглые держатели без лезвий, а иногда и с ними, в зависимости от того, где он располагался со своим самовосстанавливающимся ковриком для резки. Тихо закипая, я выкидывала клочок в мусор, считая, что лучше бы он нашёл работу по специальности. — Предлагаешь записаться на фитнес и начать ходить в спа? Ой, дорогая, — гримасничал он, повысив голос до писклявого, изображая, как накладывает макияж. — Я не знаю, что сегодня надеть и куда засунуть член — в попку или куда-нибудь повыше. Боюсь попасть впросак. Так что ли? — Ты сам хотел, помнишь? — я засмеялась, обуваясь, но уже над другим. Над тем, как часто правда лежит на поверхности фраз. — Я почти готова. Выходим? Сегодня впервые за много месяцев мы шли не на работу и по делам. Медицинский центр существовал десять лет, и руководство приняло решение отметить дату открытия большим приёмом для сотрудников. Арендовали часть территории развлекательного центра с детским бассейном и пляжем. Организовали несколько концертных площадок с зонами фуд-корта, где желающие наслаждались едой и музыкой. — У них наверняка потом будет вечеринка для своих, — досадовал Андрей, наблюдая, как я смотрюсь в зеркало в кружевном летнем платье с лифом на бретельках. — Что скажешь? — Для твоего цвета кожи нормально, — ответил он почти равнодушно. — Верно, загореть некогда. — Ты к тому, что мне есть когда? Я отвернулась, в последнее время он раздражался, сетовал на невозможность найти работу, моё постоянное отсутствие дома и усталость. Впервые за много недель мы вышли вместе куда-то, и мне было всё равно, чем он там мучается. Я сто лет не отдыхала, как нормальные люди. А мысли так или иначе кружили вокруг Блицкрига. Память в мельчайших подробностях рисовала ту единственную встречу во время собеседования. Мы больше не встречались. Глядя на красный кружевной комплект, теперь я улыбалась, ощущая смущение от собственного идиотизма и сладость от желания. «Широкие стандарты»… Хотелось бы узнать подробнее о стандартах Марса Блицкрига, но он держал слово. Расплющенную самоуверенность пришлось отскребать от плинтуса жалости к себе не один день. И я не жалела о той встрече. Да и с первого дня работы некогда было. Но мне хотелось встретить его вновь, увидеть, как он посмотрит. Но не было уверенности, что он будет вообще на этом празднике жизни. А будет ли? Все-таки праздник для персонала, хотя обычно на них бывает начальство. Частный центр занимал огромное десятиэтажное здание, по размерам не уступавшее офисным центрам. В нем оперировали все, что только можно оперировать. С первого дня меня определили в команду доктора Мэдокса Мэдса, отвечающего за кардиотрансплантации. И при первой же ассистенции в операции этот бог хирургии доказал, что я не имею понятия, с какой стороны держаться за скальпель. Я переживала, дрожала, дома заливалась слезами, потому что он жестоко критиковал в своих откровениях и не стеснялся в выражениях. После операции он вышел за дверь операционного зала и начал трясти меня за плечи, вопя на весь этаж: — Ты думаешь, знаешь что-то о хирургии? Считаешь, тебя взяли за хорошие результаты?! Так вот, ничего ты не знаешь! Не знаю, чему вас там учат в Сибири, но… — На Дальнем Востоке... — МОЛЧАТЬ! — он резко отпустил, и я ткнулась спиной в стену. — Я бы тебя даже к медведю не подпустил! Может, я и плохая жена, но твердо знаю, что хороший хирург. Может быть, не лучший в мире, но хороший. Я проводила все время на операциях, как бы ни уставала, как бы рано или поздно те ни начинались. А затем ночью пошагово разбирала каждую, мысленно воспроизводя в голове, пока не валилась с ног и не засыпала, где придется. Утром в той же одежде шла на работу. До кровати добиралась редко и не меньше десятка раз спала на полу дома, в прихожей. Не было сил дойти до спальни. Андрей доносил меня спящую до дивана, раздевал и клал рядом мобильный, предварительно включив будильник на следующий день. До шести утра, за полчаса до прихода Мэддокса (или Мэдокса, если так правильно), вся команда вместе с интернами угорело носилась по этажам, собирая со стен над койками пациентов данные о состоянии и жизненных показателях. Если медперсонал забывал что-либо заполнить, гнев обрушивался на всех. Он требовал военного подчинения. Неотвеченный звонок равнялся побегу и немедленной ликвидации. Чудо, как я до сих пор держалась в этой нервной нездоровой обстановке. Несколько раз меня буквально выручали коллеги, вмешиваясь в требования убрать «эту русскую неумеху» и возвращая в команду. Если кто-то смел высказать мнение, он вопил рваным басом, насколько хватало воздуха в легких: «Жизненные показания! Я не спрашивал о ваших думалках, мать вашу!». Но все это можно простить, ведь в операционной он творил чудеса. Через пять месяцев он начал со мной общаться. Иногда выслушивал мысли по поводу операции, зачастую обрывая воплем: «Дальше!». Он слушал, но, к сожалению, в отделение трансплантологии не допускал. Не доверял. И причиной были вовсе не навыки. Доступ на этаж трансплантологии был закрыт для всего персонала. Его имели с три десятка человек на всю клинику. Я знала, рано или поздно я войду в сакральный список. И буду оперировать президентов, звезд и миллионеров. Самой себе хотелось доказать, что могу! Но пока я не понравлюсь Мэдсу, пока тот не начнет доверять и полагаться на мои навыки, этого не произойдет. И не хотелось обсуждать плачевные отношения с начальством, и на все вопросы я лгала: «Нормально». Мало кто в курсе, насколько тяжел характер у Мэдса, но те, кто знал, помалкивали. Андрей верил, что все у меня хорошо, не замечая жалкого вида. Его больше интересовал владелец «Сафино», так щедро пригласивший его жену на работу. Андрей читал о нем все, выспрашивал Полину, пока скучал без дела. — Выходим. На входе в парк нас встретила Полина. Любовнице мужа шло платье-футляр с затейливой шляпкой с тремя совиными перьями, покрашенными в малиновые оттенки с золотой присыпкой. Она тут же принялась рассказывать о том, что центр — часть старинного поместья. Мы взяли по коктейлю с соломинками, наслаждаясь солнечной погодой. — Очень жарко, — ее лицо излучало озорство. — А довольно много людей с детьми. Заметили? — Андрей смотрел на бассейн с плескающимися карапузами всех возрастов. — Учитывая, как персонал клиники относится к своим обязанностям, многие из нас чуть ли не живут в ее стенах, — заметила я, разглядывая, как сотрудники знакомили других сотрудников со своими детьми, женами в почти домашней неофициальной обстановке. — Кто бы ни принял решение о формате праздника, он поступил умно. - Я слышала, будет конкурс шляпок, - Полина прикоснулась к своей. - Самая лучшая получает приз в десять тысяч. Очень хочу победить! Она замолчала и уставилась куда-то в толпу людей. Её внимание привлёк муж, одетый в клетчатую рубашку, джинсы и ковбойскую шляпу, что не свойственно арабам. Словно почувствовав на себе взгляды, Мэдс посмотрел в их сторону. - Мой босс, - протянула я разочарованно. Полина кокетливо улыбнулась, но неожиданно замолчала и побледнела. - А я думал, твой муж в ЮАР, - Андрей наклонил голову на бок и засунул руки в карманы брюк. - Я тоже так думала, - проговорила она, прижав руку к шее, наблюдая, как к беседующему человеку с Марсом подошёл Мэдокс с напитками. Если бы я не была знакома с Полиной, то подумала бы, что та боится собственного мужа. Затем перевела взгляд на Марса, отмечая, что он не изменился с момента нашей последней встречи. Подробно и тщательно рассматривая, я чувствовала подступающее томительное смятение. Он выглядел притягательно, лишь небольшие тонкие мимические морщинки на лбу выдавали усталость. «Даже слишком». Спохватившись, что пялюсь излишне откровенно, я спрятала взгляд, чувствуя, как горяч и удушлив воздух, а я сама всё так же ярко реагирую на него. - Я пойду, - бросила Полина, устремляясь навстречу мужчинам. Андрей недобро посмотрел вслед, затем на меня. - Как тебе коктейль? Так себе, да? Я не чувствовала вкуса. Делала вид, что разглядываю общество, отражение солнечных бликов в розоватой жидкости и стекле стакана, а в следующую секунду услышала, как Полина зовёт нас. И больше всего не хотелось идти. - Ну что, пойдём, почувствуем себя богатенькими буратинами, - прошептал Андрей, беря за плечи, а затем одна его рука спустилась на мою ягодицу. - Как будто мы миллионеры. Хотелось сбросить его руку и фыркнуть. Но вместо этого я шла и никак не могла отделаться от ощущения, что все присутствующие люди смотрят только на нас. Изучают. И не мудрено, что Марс и Мэдокс оба мужчины притягивали к себе всеобщее внимание, так словно они были особенными. Чем? Я не могла объяснить даже самой себе, но сердце ускорило ритм, пульс участился, а сама я заметно разволновалась. - Как вам Дубай? - поинтересовался Марс после приветствия, вежливо рассматривая Андрея. Мне стало неудобно в объятиях мужа. Чересчур близко и прилюдно, и в то же время обидно. - Хорошо, - ответил он. - Здесь столько интересного. - Я сомневаюсь, что ты хоть что-то увидела из этого интересного, - ехидно заметил Марс, усмехнувшись и бросая косой взгляд на Мэдокса. Я же молчала. Будто в рот воды набрала, ощущая жгучий трепет и странное чувство дежавю. Марс, Мэдокс, Полина, Андрей и я — в этом составе мы последний раз собирались в Улан-Удэ, в палате шейха. Все улыбаются, болтают, но настоящее искреннее оставалось сокрытым, непонятным. Не хватало только Курумканского. И остро ощущалось, как мне здесь не место, как я соскучилась по старому и прямолинейному буряту. Удивленно я осознала, что за всё время общения с Полиной, та так ни разу и не вспомнила об отце. Даже не упоминала. Сама я созванивалась с ним раз в неделю, чтобы спросить совета, поговорить, узнать, как дела. - Обустроились? Мы вас не разочаровали? - Нет. Всё отлично, - улыбнулась я, стараясь выглядеть максимально довольной. - Не работа, сплошная мечта. Уголок рта Мэдса дёрнулся. А Марс усмехнулся, посмотрев куда-то далеко вперёд. - У вас истекает пробный контракт, - заметил он. - Не скучаете по дому? Отчаянно захотелось сказать правду. Скучаю по уважению коллег, по родной клинике, по отеческому отношению Курумканского к интернам и больше всего по отцу. Буквально считаю дни, когда контракт истечёт. И уже плевать на мечты об операциях президентов, звёзд и миллионеров. Я просто устала и хочу домой. - Условия дивные, - потерла заднюю часть шеи, будто та затекла, и её нельзя повернуть. - Дом чудесный. Мы только не успели привыкнуть к кранам, - вставил Андрей. - Мистер Брицкриг стоял у истоков трансплантации, - поделился Мэдс. Я любезно улыбнулась, отмечая, как Полина, наблюдавшая за ними, не сводит глаз с Марса, в то время как тот холодно отстранён. Казалось, что он всё время думает о чём-то своём. Здесь и не здесь одновременно. Она взяла меня за руку с теплотой закадычной подруги и показала в сторону нескольких дам. - Пойдём, я тебя кое с кем познакомлю. Мы вас оставим, джентльмены. Сделав несколько шагов, я обернулась. Рад нашему уходу был только Андрей. Мэдс смотрел тяжело, свирепо, и Полина нервно сглотнула, прикусывая губу. В лице же Марса ничего не читалось, он смотрел на моего мужа. Мы отошли недалеко, и потому вместо беседы с незнакомыми людьми я молча прислушивалась к тому, что происходит у мужчин. - Девочки, - сетовал Андрей, упорно не замечая, как застыли мышцы на лице Мэдокса Мэдса. Настолько стыло, что возникал вопрос, неужели тот всё знает про него и свою жену? - Схожу за напитками, - Мэдс забрал стаканы и отошёл, оставив их наедине, продолжая исполнять обязанность подчинённого даже на празднике. - Ваша жена делает большие успехи. Мэдс немилосерден к ней, но вы, я думаю, гордитесь, - сказал Марс, рассматривая его. - О да, очень. Мне всегда везло с женщинами, а вот с женой повезло особенно, - от этих слов грудь Андрея выдалась вперёд, вместе с подбородком, и нос потянулся кверху. - Вы женаты? - Не довелось. Чем занимаетесь, мистер Баргузинский? - Э-э, не моя фамилия. Жена не захотела менять свою. Я Ритмов. Учу язык, знаете, - он поискал глазами официанта с напитками, но того нигде не было видно. – Он оказался непрост. Засмеялся он один. - Язык непростой, - его собеседник кивнул. – Через пару лет она сделает карьеру, думаю, со временем станет одним из ведущих трансплантологов мира. А вы? Не боитесь потерять? Разговор перестал казаться удобным и нетрудным. Андрей недовольно кинул взгляд на собеседника. - Не всем звёзды с неба хватать, верно? Кому-то и поддержкой придётся быть. Вы бы поняли, если бы у вас была супруга. - Сомневаюсь, - Марс не скрывал презрение и превосходства. - Скорее всего, моя женщина ни одного дня в своей жизни не работала. Дом и дети. Вы хотите детей? - У Веры не может быть детей, - больше ему не хотелось улыбаться Марсу. Марс бросил взгляд на нас с Полиной, та беседовала с жёнами хирургов и коллег. - Уже обзавелись друзьями? - Полина давний друг нашей семьи, - произнёс Андрей, чувствуя, как разговор повернул не в то русло, и ему не по себе от кривой усмешки Марса. - Она горячая штучка. Вы с ней поосторожней, Мэдс ревнивый муж. Андрей странно покраснел и побелел одновременно. Выдавил из себя улыбку. - Я бы тоже не простил. Марс улыбнулся, взял у подошедшего официанта бокал и отпил, разглядывая Андрея с прищуром. - У нас есть место в компании. Мы можем вам его предложить. Если интересно. На секунду-другую в глазах того полыхнуло счастье. - Очень, - его плечи расправились, грудь повторно выгнулась колесом, черты лица засияли, и он со всей возможной страстью пожал руку Марсу, не замечая сквозящей антипатии во взгляде последнего. Вместо этого Марс сделал кому-то звонок с приказом: – Оформи его. - Прямо сейчас? А кем? - засуетился Андрей. - Он вам всё расскажет по дороге. Вот адрес. Я на мгновение отвернулась, не в силах выносить подобное зрелище. - Дорогая, за всю жизнь, если я в чём и научилась разбираться, так это в мужских взглядах, - шептала Полина, наклонившись ко мне, кокетливо прячась за бокалом шампанского. – Могу разглядеть даже самое запрятанное, захудалое желание. Хотя обычно этого и не требуется. Она хихикнула и сделала большой глоток, продолжив: Мужчины не способны прятать вожделение. От природы они визуалы. Видишь, как Блицкриг* пытается скрыть своё, когда смотрит. Она снова хихикнула, наводя на мысль, что не такая она и трезвая. И когда только успела? Или слишком быстро пьянеет? — Ты ошибаешься, — возразила я, чувствуя, как на душе теплеет от услышанных слов. — Видела, как сужаются его зрачки и расслабляется верхняя часть туловища, когда он смотрит на тебя. Лови шанс, подруга. Он же как магнит и доставляет наслаждение одним присутствием. Говорят, он самый богатый человек в Аравии. И без гарема, представляешь? Она снова хихикала. Пока я оторопело переводила взгляд с неё на Марса, а затем с Марса на Андрея, а с того на злого Мэдса. — Как у вас дела с Мэдоксом? — показалось странным, как переменчиво она смотрела на Андрея, а затем на собственного мужа. — О! У нас? Чудесно, — улыбка вышла мечтательной, такой, что на миг стало завидно. Так счастливы? Я с удивлением выдохнула, ничего уже не понимая толком. Как так вышло, что я не замечала у Полины выдающихся способностей к вранью? — Рада за вас. — Да-а, Мэдокс — великолепный муж. Как только Марс остался в одиночестве, она тут же потянула меня обратно, кокетливо глядя в его сторону. — Давай вернёмся, не стоит бросать начальство в одиночестве. Поставив стакан на поднос идущего мимо официанта, он как будто ждал нас. Тело его было расслаблено, а сам Марс спиной оперся о ствол дерева. Большие пальцы рук засунул в карманы светлых брюк, ворот льняной белой рубашки расстёгнут на три пуговицы вниз. Но всё это было под белой рубахой-кандорой. Весь вид смотрелся уместно в обстановке детского визга, доносящегося из бассейна, смеха отдыхающих людей, музыки, текущей со стороны оркестра. Голова запрокинута, благодаря чему глазам посторонних открывалась мощная шея и приметный кадык. Взгляд из-под ресниц упирался прямо в меня. Волнуя и задевая за живое. Я не могла не чувствовать притягательность, исходящую от него волнами сексуального магнетизма, и растущее внутреннее желание прикоснуться к нему. В горле образовалась сухость, пока я пыталась отыскать его признаки заинтересованности. — А вот и мы! Куда делись наши мальчики? Полина запнулась и, едва не потеряв равновесие, схватилась за первое попавшееся — за протянутую мужскую руку. — Дела, — сообщил он, разглядывая золотые часы на моей левой руке. — Любите часы? — Ценю, — скользнула по нему взглядом, остановилась на изогнутых в ироничной улыбке чувственных губах. — Его обычно не хватает. — Всем не хватает, — на мужских губах возникла загадочная улыбка, Марс тряхнул головой, словно принимая решение. — Особенно вам, но пока вы заняты, Вера, оно у вас есть. Он как будто на что-то намекал, говоря о времени. Я не поняла. Не уловила смысл не сказанного. Вместо этого думала о том, как его губы умеют целовать женщин. Каким он был любовником? Почти одновременно с ними подошёл Мэдокс. — Звал босс? — баварская сосиска во рту мешала ему чётко говорить. — Езжай в клинику. Я буду через десять минут, — велел тот, и от обманчивой расслабленности не осталось и следа. — Вера, идём за мной. Прошу прощения. Полина с сожалением, не найдя отклика, отлипла от его руки. Перебравшая и несказанно расстроенная, она уставилась на меня, как на врага, разобиделась вся, но затем, сообразив, что не просто народ в клинику собирается, взяла себя в руки. И я обрадовалась бы такой компании, но присутствие вокруг толпы, а главное, Мэдокса Мэдса, не позволяло расслабиться даже на секунду. — Что-то случилось? 40 Он коснулся рукой локтя, когда мы вышли из парка и дошли до парковки с множеством дорогостоящих машин. Как бы по делу, направляя в сторону «Ауди», отчего бросило в жар. По телу разбежались колкие, волнующие мурашки, особенно от жаркого взгляда, которым он окатил меня. — Специально же дотронулся? Сев в машину, я уставилась вперед, стараясь вести себя как обычно. Смешно, но у меня ничего не выходило, Марс это видел и ярко чувствовал. В салоне пахло синтетикой, кожей, им самим. Тело Марса тонкой струной завибрировало, реагируя на каждый мой сдерживаемый вздох и мелкое движение. Казалось, я обрела сверхневосприимчивость. Осторожничаю. Хотя сама осязаемо нежно ощущаю, как воздух меж нами, словно шелковый, осыпает каждого ласками, будоражит дуновением. — Что-то случилось? — спросила еще раз, понимая, что ситуация в целом нестандартная. — Верно, — он вывел машину на дорогу, периодически поглядывая на меня. — Через десять минут будем в клинике, все расскажу и покажу. Мои щеки горели, губы приоткрылись, грудь мягко вздымалась, так женственно, что ему не смотреть было крайне трудно. И я все гадала, неужели влюбилась? Я? Доказательств не было, но всем своим существом я чувствовала, как ведет и тянет к нему. Как трудно справиться с собственными гормонами, бурлящими в крови, когда он рядом. Притяжение возбуждает и злит одновременно. Но я больше не та девчонка. Конечно, вокруг Марса витает неуловимая притягательность, обволакивающая желанием. И я точно подпадала под нее. Я повернула к нему голову, минут пять тщательно разглядывала его руки с закатанными рукавами, шею и лицо, словно пытаясь прощупать или угадать, понять, что Марс чувствует ко мне. — Ты сдержишь обещание? — спросила ровно, но в голосе звучала неуверенность. Он бросил на меня оценивающий взгляд. В нем все читалось. Все! Как бы ему хотелось не сдержать его! Как бы он хотел заняться со мной сексом прямо в машине. Разложить на этом сиденье и больше ни о чем не думать. Отдаться страсти и владеть. Я нервно сглотнула. — Да, — простой, короткий ответ человека, не собирающегося отчитываться. Вместо этого, он резко повернул машину с дороги, сворачивая в небольшой тенистый двор. Остановил и развернулся ко мне замершей и не шевелящейся. Несколько секунд Марс многозначительно молчал, изучая меня неравнодушным взглядом. — Что-то не так? Он внимательно разглядывал меня, оставаясь одновременно и напряженным, и расслабленным. В то время как я, нервничая, едва дышала и мяла пальцами локоны, пытаясь сохранить внутреннее равновесие. — Волнуешься из-за нас, Вера? — Мы видимся третий раз в жизни, мистер Блицкриг, неудивительно, — усмешка вышла у меня с ехидцей. — Верно, — тихо согласился он. — Хотел бы чаще. От его признания я захлебнулась собственным воздухом. Перестала дышать, глядя на него во все глаза, не двигаясь. Это приглашение? Предложение? Или пожелание, простое и невинное, как яблоко из эдемского сада. На мгновение, стремительно Марс прижался к моим губам, окуная меня в жгучесть поцелуя. Тело пронзали сладчайшие электризующие волны, нанося удар по самообладанию и контролю. Сдержать новое ответное движение губ мне удалось невероятным волевым усилием. Нельзя. Нельзя. Потом плохо будет. Нужно терпеть. — Я замужем, — напомнила сама себе, замечая в ответ, что опять отказываю ему. Да что б тебя? Сама не знаю, что со мной творится, когда он рядом. Уголки его рта дернулись в саркастической усмешке, и Марс отодвинулся, дыша тяжело, сочно ощущая вкус моих губ. Облизываясь, вдыхая мой чудесный аромат кожи. Он с весельем наблюдал, как я откинулась назад, закусила нижнюю губу до боли, чтобы унять взрывающееся внутри волнение. - А то я не ощущаю, как ты хочешь? Не чувствую, как смотришь и двигаешься. Под расслабленной маской спокойного выражения лица Марса во взгляде гуляло такое по силе раскалённое знойное намерение, что я ахнула! Кто бы там ни скрывался, он рычал внутри, облизывался и клацал зубами, недовольно постукивая толстым хвостом, и, сузив глаза, наблюдал за добычей. Внизу живота сами по себе во мне зарождались процессы, гонящие кровь в самое чувствительное место, набухая там, зудя, покалывая. Мои губы приоткрылись, впуская дополнительный воздух внутрь, и мозгу безотлагательно потребовался кислород для бурного выброса гормонов. - Я чувствую тебя, - сообщил он многозначительно, завёл двигатель и вывел машину на дорогу. Я смотрела на него ошарашенно. И так же ясно, что происходит. Он уже победил, взял горячо и безжалостно. Это с моего сознания сорвалась утягивающая пелена, сносящая разум, сковывающая правильные реакции. Что ж, отказ есть отказ, значит, не стоит ждать дальше. Только вот ответная реакция моих губ, самая первая, инстинктивная, убеждала меня, что он прав. Мы въехали на территорию клиники. Выйдя из машины на пару секунд, уставились друг на друга, оценивая. Между нами творилась химия, очевидная обоим. Видя, как я теряюсь, Марс широко улыбнулся, признавая раунд законченным. - Идём, - велел он. *** Мы поднялись на этаж трансплантологии, в рабочую комнату, где врачи обсуждали и готовились к операциям. Навороченный стол, реагирующий на прикосновения пальцев, мониторы и экраны с фотографиями органов и показателями жизни пациентов, был полон снимков и анализов. Кроме них уже присутствовали Мэдокс и Шепард, несказанно удивившийся мне. - Шепард, скажи, сколько мы сделали за полгода с Эриком Кроном? – спросил Марс, раскрывая файлы с фотографиями и снимками, пока тот копался в сотовом. - Продажи вышли на три миллиарда с четвертью. Мэдокс скорчил недовольную рожу и вместе со мной погрузился в изучение снимков. Марс продолжил: - Два часа назад его сын потерпел авиакатастрофу в штате Невада. По отчётам бригады спасителей, ему потребуются новые печень, почки, лёгкие и сердце. Месяц он протянет. Дальше лимит исчерпан. - Всё за раз? Это невозможно, - у меня округлились глаза. - Мать-перемать, - ругался Мэдокс упавшим голосом, изучая снимки. – Нужно связаться с Мезричем, тут не одна команда нужна, а две. - Не нужна, – ответил Марс. - Как это не нужна?! – на него уставились без понимания. А Марс откинулся на спинку явно маловатого для него стула и выразительно посмотрел на меня. - У нас уже есть своя. - По-дож-ди, - Мэдокс выпрямился, бросил исподлобья взгляд на меня и снова уставился на Брицкрига. – Сын Эрика Крона в авиакатастрофе, без четырёх первичных органов получит в хирурги девку, которая тебе сосёт? Это ничуть не смутило Марса, он хмыкнул, поджал губы, чуть скривился, вытянул ноги и завёл руки за голову: - Не считая тебя, она лучший хирург в городе. Эрик наш клиент, и я могу доверить его сына только в твои и её руки. Плечи Мэдокса затряслись, он загоготал басом. - Да ты рехнулся! Вторая после меня?! Марс недовольно отметил, как Шепард смотрит на меня не солдафонским взглядом клерка, а с любопытством. - Она же бесто… Мэдокс замолчал, наблюдая, как сузились глаза Брицкрига, а взгляд стяжала агрессивность. - Сомневаешься в моём выборе? Рассчитываешь всю жизнь быть звездой? Он с ненавистью, тяжело дыша, прокатил взором. Затем сел и поднял руки вверх. - Всё понял. Только сомневаюсь, что Эрик захочет её. Марс посмотрел на меня ошеломлённую, выражение его лица смягчилось. - Готова принять вызов? Я, смущённая и впечатлённая, кивнула, несколько обескураженная верой в мои способности. Готова. Он в этом не сомневался. Полгода к этому шла. - Хорошо, - резюмировал Марс, поднимаясь на ноги. – Завтра утром его доставят к нам. Донор есть. Обследование на тебе. Мэдокс, организуй пропуск и доставь домой. Он ещё раз взглянул на нас и вышел, оставив изучать имеющиеся материалы, беседовать с Эриком. Мэдокс может думать, что вздумается, но ему придётся потерпеть конкуренцию. У меня закралась мысль, что Марс догадывается о моём желании вернуться домой. 41 Если бы не сегодняшний инцидент в машине, мне бы казалось, что скоро всё закончится. Я вернусь домой и забуду об Андрее и Полине, о Марсе. В резюме останется интересный эпизод и не более того. Поцелуй ничего не менял, но как же он воодушевил. Приятно, когда тебя хочет тот, кого ты хочешь в ответ до безумия, до дрожи в коленях. Я поняла это, когда вернулась домой за полночь. Впервые не уставшая, а взбудораженная и полная энтузиазма. Первая серьёзная операция. Шесть месяцев упорного труда окупились удачей. Андрей вышел в семейных трусах, полуголый, неровной походкой, недовольно и криво улыбнувшись. — Ну что, вернулась? — смерил нетрезвым взглядом. — Будешь опять говорить, что работала? Я счастливо улыбнулась. — Наконец-то моя трансплантация. Он минуту соображал, затем потряс головой. — Я тебя там, между прочим, искал. Где ты была? — В клинике, Андрей, — ответила я, раздеваясь и собираясь в душ. — Ты никому не сказала, куда ушла. Я чуть не позвонил в полицию. — Я сказала Полине. Мэдокс и Брицкриг ушли со мной. Андрей покачал головой, упал в кресло, наблюдая, как я скинула трусики, убрала одежду в шкаф и взяла чистое полотенце. Больше я не пыталась его соблазнить, вообще ничего не собиралась делать. Между нами всё было кончено, и от этой мысли становилось хорошо. Теперь, когда осталась всего одна операция, я смогу вернуться домой. — Да, а я с ней толком не говорил. Хотел тебя обрадовать. — Чем? — Ну, это ж, — голова Андрея замоталась на шее, как у китайского болванчика. — Я ж работу получил. Прикинь?! Я остановилась в проёме ванной комнаты. Подумалось, слава небесам, значит, я уеду из Дубая с чистой совестью. А они тут с Полиной потом сами, как хотят, так и будут жить. Там, на празднике сегодня, я как никогда остро ощутила, где моё место в жизни. И оно точно было не в чужой стране, не в Дубае и не в «Сафино». — Поговорил с твоим боссом, а тот тааак проникся твоими успехами, что подмог нам. Добрый крокодил Гена. — Ты попросил? — Ну конечно сам. Я ж мужик. А мужик сказал — мужик сделал! — он браво хлопнул себя в грудь. — Я само действие и решительность. — И кем? — Может быть, замом?! Лицо его помрачнело, словно он вспомнил нечто неприятное, он строго глянул на меня. — Ты должна была сказать, куда едешь. Я как дурак, там всех спрашивал. Он поднял палец вверх и помотал из стороны в сторону. — Ты ведь не сказала Полине! — Сказала. — Она редко врёт, — с удивлением и заторможенно, он наблюдал за рукой, которая сама нарезала восьмёрки в воздухе, без участия воли хозяина. — А она врёт? — Стебется иногда. Типа муж тот ещё демон. Я собственными глазами видела страх в её глазах. А потом странную улыбку и восхищение, смешанное с обожанием к Мэдсу, казалось, у них всё хорошо. Но это значило, что у неё должно быть всё плохо с Андреем. Разве нет? — Может, повод есть? — Он ревнует к каждому. И, сука, знаешь, как объясняет? А? Он истерично высоким голосом засмеялся, хрюкая. — Из-за любви большой. Во заворачивает. — Иди спать, — незлобиво велела я, закрывая дверь ванной и не желая слушать продолжение. Хотелось обдумать случившееся. В машине, в кабинете, Марс казался разным, и всё равно крайне притягательным. Мне легко представилось, как его твёрдые губы сладко целуют, руки могут страстно сжимать кожу до покраснения и чувственно скользить по ней. Фантазия вместе с паром окутывала, позволяя пальцам соскальзывать от виска по щеке на шею до ключицы и обратно. Я стискивала себя, мягко поглаживала, сгорая от распаляющегося желания, чувствуя, как нервные окончания дрожат от перенапряжения. Я вспоминала, как он целовал меня. Губы Марса в усмешке. Взгляд опаляющий, такой жаркий. Он проникал глубоко в душу. Мне потребовалась минута, чтобы прийти в себя и улыбнуться от мыслей, что в наших отношениях не всё потеряно. Стоя под тёплыми струями стекающей по коже воды, я думала: в следующий раз, если он, конечно, случится, всё будет иначе. Во всяком случае, я фантазировала об этом. *** Стычки с Мэдоксом, подготовка к операции отнимали самое важное – сосредоточенную уверенность в успехе. Я дико нервничала. Чтобы укрепить себя, вспоминала о том, зачем пошла в трансплантологию. Потому что поддержал отец. Он считал, что дар жизни – великая ценность, после Учения. Люди – слабые существа, они хотят жить вечно. А вечности нет, есть структуризация времени. Все проживают его, организовывают тем, что растут, учатся, заводят семьи, детей, делают карьеру, а потом выходят на пенсию. Единицы из них способны занять себя вне рамок общества, структурировать время жизни так, чтобы прожить сто лет и больше. Люди не знают, чем себя занять. Не догадываются, что душа должна трудиться, тогда и дело в материальном мире найдется. Несовершенство мира и тел крадут у горемычных и без того неструктурированное время, и они умирают. Их тела и органы отказывают до того, как они успеют осознать, что есть вдохновение духовного огня, способного дать силу жить. Трансплантация – шанс получить время. Успеть завести семью, потомство, сделать то, что хочется. Мне хотелось использовать шанс и стать матерью. Я верила, рано или поздно появится программа, и, может, я буду участвовать в ней. Смогу выносить ребенка, дать ему имя и буду растить. Поэтому я пошла в хирургию и трансплантологию. Операцию по изъятию и пересадке назначили на девять утра. Когда я вошла в операционную, Мэдокс уже ждал со своей командой. Донор – молодая женщина. Я взяла скальпель, собралась с духом и провела разрез от ямки на ее шее до лобковой кости. Вошла в брюшную полость. Команда Мэдокса приступила к извлечению сердца, вооружившись пилой, раскрыла грудную клетку. Началась работа. Каждый занимался своим. Все делалось пошагово. Вскрыла живот, сдвинула входящую ободочную и двенадцатиперстную кишку, обнажая аорту и полую вену, перетянула аорту, готовясь к катетеризации. Отделила печень от диафрагмы и забрюшинного пространства, аккуратно рассекла ворота печени и, найдя желчный проток, разрезала его, давая желчи вытечь, а затем отделила ренальные вены и артерии, ведущие к почкам. К тому моменту команда Мэдокса, извлекавшая сердце, сняла хирургические костюмы и ждала у нас за спинами. Им хотелось быстрее пойти отдохнуть перед вторым этапом работы с реципиентом, но, скорее всего, Мэдокс велел оставаться до конца. На секунду я прервалась, пока ассистенты трудились над тем, чтобы поместить в аорту трубку для введения в полости организма кардиоплегического раствора, останавливающего биение сердца. — Не трогать! – громогласно заорал Мэдокс. Все замерли на местах. Разозлившись, рывком отодвинула стерильный занавес, открыла лицо донора, вздрагивая. — Закрой! Быстро! Я узнала лицо! Видела его. Девушка из московского офиса компании. Красивая брюнетка с шоколадным оттенком волос, работающая на ресепшене. Кристина. — Вернись! Я сказал на место! В это время перерезали полую вену прямо перед входом в сердце, и кровь хлынула внутрь тела, заполняя грудную полость, выхлестываясь, брызгая на костюмы и заливая пол. Остальные операции я делала на автомате, не заметила, как покалывают пальцы, когда откачали кровь и заполнили раствором, сохраняющим органы. Как засыпали брюшную полость донора колотым льдом. Органы Кристины были вырезаны, промыты и бережно уложены в стерильную емкость. Я, слишком потрясенная, не могла не думать о ней. Как она погибла? Понятно, что многие сотрудники, работая в такой структуре, как «Сафино», имели более глубокое, а главное – грамотное понимание о современном донорстве. Эти люди понимали, своей смертью они могут спасти не одну, а несколько жизней. Даже после, неся в мир добро через других людей. И если бы не упорное сопротивление Мэдокса, не была бы так удивлена. Донор не звезда, не светское лицо и не член богатой семьи, не желающей огласки. Или нет? Времени на рассуждения не оставалось, они приступали ко второй части операции. Руфус. Накануне у него поднялась температура, отказали почки, он находился на диализе и впал в кому. На время операции мы с Мэдоксом забыли разногласия, работая слаженно, как единая команда под негромкую музыку, льющуюся из динамика плеера. Все шло как по маслу, сделали разрезы, печень, на счастье, не запуталась в рубцовых тканях, выглядела травмированной, уменьшенной, но добраться до нее оказалось нелегко. Команда углубилась в брюшную полость, откачала пять литров жидкости, называемой «асцит», что являлось нормой для таких видов поражения. Оценили ее. Ведь сколько бы ни делали снимков МРТ, никогда не знаешь, что внутри. И, несмотря на кровавость операции, та прошла успешно. Когда же дело дошло до почек, Мэдокс, до этого по плану занимающийся своими органами, зашипел на меня. — Удаляйте все. Я не поняла его, замерла, наблюдая, как с кончиков пальцев стекает кровь Руфуса. — Обычно же оставляем. Если орган может работать, почку досаживали на намеченное с точки зрения врача место, не трогая старую, это могло со временем, когда часть нагрузки будет снята, восстановить орган. Я проигнорировала его и закончила зашивать. Почка ожила, начав вырабатывать мочу, и уже собралась снять второй зажим, как тот грубо схватил меня за запястье, едва не опрокинув на реципиента. — Если ты сейчас же не вырежешь старую почку, клянусь тебе, это будет твоя последняя операция. Ты поняла? – проклекотал он, грозно зыркая глазами. Пациент от такого действия не приобретал никаких выгод. Более того, мог получить в будущем ущерб, если по каким-нибудь самым разным причинам донорская почка откажет. Мне стало совершенно нечем дышать от злости. Надоело, я долго вела себя, как хорошая девочка. Нервы на пределе, усталость добила, и я, едва дыша, испепелила Мэдокса взглядом, выкрикнула: — Ты принес клятву Гиппократа! Этот араб выглядел, как обезумевший маньяк, даже по тем кусочкам кожи, что были не закрыты маской, шапкой и костюмом, виднелось, что он в ярости. — Вон! Пошла вон, сука! — он начал пихать меня к двери, пока не выставил прочь, захлопнув дверь. Вопил он так, что слышал весь этаж. — Не пускать на порог! Нервы вконец сдали, и, сев на корточки, я зарыдала. Разве возможно работать в таких условиях? И сколько? Подбежали медсестры, персонал, кто-то принес воды. В операционной оставалось зашить Руфуса и доставить в реанимацию. Я кое-как поднялась. Взяла себя в руки и пошла заполнять бумаги и отчет о проделанной работе, ненавидя Мэдокса до глубины души. Покончив с бумажной волокитой, когда стемнело, усталая, я притащилась домой, считая, что прошел один из самых тяжелых дней в жизни. Но раз пациент жив, не самый тяжелый. Хорошо, что это скоро закончится. Андрея не было дома, и это казалось к лучшему, потому что то, что произошло, заставляло серьезно задуматься о том, чем именно занимаются в компании «Сафино». Почему у тех доноров, что попадались мне, были отношения с реципиентами? Зачем удалять почку? Почему Кристина? Совпадение? 42 Андрей гордился собой и настолько же ненавидел новую работу, возвращаясь с ночной смены несколько недель спустя. Работа в закрытой лаборатории, располагающейся под парковочными уровнями клиники, казалась ужасной. Когда Вера объяснила ему, что должность помощника лаборанта, на английском звучащая довольно заковыристо, подразумевает хороший трамплин для начинающего фармацевта, он ничего, кроме разочарования, не испытал. Биофизические исследования интересовали его меньше всего. И чем они там занимались, не хотелось ни понимать, ни знать. Работая по ночам, он мыл пробирки, полы, выполнял самую грязную неквалифицированную работу и ненавидел Марса Брицкрига. Он не мог выносить каждый сантиметр искусственно освещённого стерильного подвала. Помещение находилось даже ниже уровня морга. Ниже, наверное, были только технические этажи. Что за радость, будучи целиком экипированным в защитный костюм небесно-голубого цвета, учиться готовить препараты для микроскопов и выносить мусор в специальное помещение, где находилась мусоросжигательная печь? Мусор состоял из останков мышей, иногда собак, кошек и других подобных лабораторных отходов. Мешков за день скапливалось великое множество. Работа проще некуда — возьми, унеси, загрузи в печь, сожги, а затем по новой. Между делом всё остальное. Волоком он тащил тяжёлые чёрные пластиковые мешки по кафельному полу длинного коридора, за стенами которого через стёкла можно было разглядеть полки, на которых стояли залитые растворами стеклянные банки разных форм и размеров. В них находились демонстрационные образцы воздействия бактерий и препаратов на человеческое тело. Можно увидеть массу зародышей самой различной стадии развития, ноги и руки, человеческие головы, разделённые на ломти толщиной в несколько сантиметров, безликие торсы, мужские и женские, разрезанные пополам и плавающие в формалине. Здесь, как ни в одном другом месте, ощущалось, что внутренняя часть науки, как и любой зад, не имеет чистого обзора. Для неподготовленного человека, не медика, зрелище казалось кошмарно-тошнотным, и он старался не смотреть лишний раз по сторонам. Андрей дотаскивал груз до печи, отодвигал металлическую заслонку и запихивал в ревущую огненную пасть очередной тяжёлый мешок. Иногда он чувствовал сквозь перчатки и мешок чьи-то конечности, стараясь об этом не думать и не гадать, рука это или нога. Задаваясь одним важным, но крайне возмутительным вопросом: разве он подобное заслужил?! Разве он об этом мечтал? С Верой он виделся теперь только мельком утром, когда приходил со смены, а она уже уходила на работу. Жизнь перестала казаться сказкой. На Полину времени не оставалось совсем. Но всё равно душу грела мысль, что скоро выходной, и вот тогда они оторвутся по полной. Тот удачно пришёлся на середину рабочей недели Веры, и никто не должен помешать. Так и произошло. Она пришла к нему утром с булочками и свежим кофе и выглядела, как обычно, обворожительно, но бледно. Словно слегка выцвела и потеряла сексуальный запал, который обычно расходился от неё шлейфом, куда бы она ни шла. Они сидели в летнем садике, наслаждаясь ничегонеделанием, звуками птиц, машин, шелестом деревьев. — Что произошло? — желудок Андрея свело от страха. Неужели она пришла сказать ему, что бросает его? Что он будет делать? На её лице мелькнула улыбка, и она выразительно колко посмотрела на него. — Мэдокс перестал быть чужим. Прозвучало как-то странно, по-идиотски, настолько, что он нервно засмеялся и, не сдержавшись, съязвил: — Что, начал тебя любить? Она молчала, неспешно и как-то собранно потягивая кофе. — В некотором роде. Возникла мучительная, долгая пауза, в которой он не знал, что ей сказать. — Ты бросаешь меня? Она удивлённо посмотрела на уже бывшего любовника, поняв, что слегка забылась и давно молчит, разглядывая в заборе неведомую никому точку. — Ты знал, всё когда-нибудь закончится, — она поднялась и взяла сумочку в руки, разыскивая сотовый. Ей хотелось побыстрее уйти и позвонить мужу. На мгновение она зашаталась, не справляясь со слабостью, и начала падать. Андрей подхватил её. — Голова последние дни кружится, — вместо сотового она достала упаковку обезболивающего. — Что это? — Таблетки от головы, Мэдокс дал. Андрей нахмурился, но спросил другое: — Может, ты беременна? Мысль ей понравилась, воодушевила, и она загорелась от счастья, на мгновение став прежней бесшабашной Полиной. — Я об этом не думала, — она сунула таблетку в рот, запивая её кофе, в радостной взволнованности изучая в инструкции, что там говорилось касательно беременных. — Было бы чудесно. Мэдокс хочет детей. Андрей скептически приподнял бровь, не узнавая прежнюю любовь. — А может быть, он мой. Она выглядела настолько удивлённой, что засмеялась. — Нет. С тобой я пила противозачаточные, — она улыбнулась, вспорхнула со стула и покинула дом в поисках ближайшей аптеки с тестами на ХГЧ. *** Джон Смит выбрал полицию и всегда стремился работать в отделе специальных расследований ФСОН, потому что его отец тоже там работал. Ему доставляло удовольствие ощущение от ежедневного осознания того, что он приносит пользу своей стране и миру. Безусловно, карьерные перспективы его тоже волновали, и сильно, но смысл его жизни состоял именно в работе. Он приносил огонь правды туда, где до него царило зло, где мрак и несправедливость съедали всё светлое и лучшее, что было в людях, где правильные и законопослушные граждане отходили, опустив руки, где не срабатывал закон и обычная полицейская система. Поэтому, когда он узнал о новом работнике лаборатории в клинике компании «Сафино» и о том, что у того есть серьёзный мотив не любить её владельцев, а именно одного из них, в лице Мэдокса Мэдса, он не мог не воспользоваться шансом и не прийти к нему с дружеской беседой. — Нам нужна ваша помощь, — признался он после длинного рассказа о подозрении на преступную деятельность компании «Сафино». Торговля всем подряд, решения о развитии отраслей, долговые обязательства, финансовые системы, армии — всё это контролируется ими. У них даже заведено дело на Марса Брицкрига. Смит, правда, умолчал о том, что оно приостановлено по прямому приказу вышестоящего руководства, и он готов землю рыть, чтобы снова дать ему ход. А для этого любые средства хороши. — Стойте, вы меня что, вербуете? — по радостному выражению лица спрашивающего Смит понял, что нужно сказать «Да», и кивнул. — Уму непостижимо! Прямо как в грёбаных боевиках. Ладно, и что вы хотите от меня? — Никто ведь не контролирует, как ты сжигаешь мешки? — Нет. — И видеокамер там нет? — Ну да. Смит выразительно посмотрел на вербуемого. — Я хочу знать, все ли органы вырезаются у реципиентов. Для этого придётся их вспарывать и смотреть все пакеты. Они маркированы буквами разных операционных и этажей. Мы дадим список тех, где есть трансплантация. — Это противозаконно, — заартачился он, опасаясь непонятно чего. — Нет. А вот вырезание здоровых органов у доноров — да. — Вы серьёзно? — он уже был не рад, что согласился. — Это же огромная корпорация, они и сами могут кого угодно убрать, а я сожгу, даже не зная об этом. Я всё время об этом думаю. На кой мне в это макаться? Зачем? А если меня убьют? — У нас лучшая в мире система защиты свидетелей. Я хочу знать, что удаляется у всех реципиентов и доноров, а что остаётся. И всё. Если поможешь, сможешь остаться здесь жить и без помощи жены. И он согласился. Согласился, потому что всё больше и больше склонялся к мысли о том, что Полина для него больше, чем любовница. Но что он мог ей предложить? Теперь у них появился шанс. 43 Спустя неделю на рассвете позвонила Мэри, анестезиолог из команды. Крупная, седовласая, она красила волосы в коричневый цвет и носила очки в старомодной роговой оправе. — Проблемы с Руфусом. Неужели я облажалась? В отчаянии я думала, что нужно с этим завязывать. Я просто кончусь от вины и стресса, и не нужны будут никакие деньги, карьера, если буду так нервничать. Нужно взять себя в руки. В конечном счёте, мне осталось доработать всего неделю. Одна неделя, и я вернусь домой. Я даже уже купила билет для себя, так как Андрей изъявил желание остаться в Дубае. Где он будет жить, я не спрашивала, но раз у него теперь была работа, это меня уже не касалось. — Что у него? — В дренажной трубке желчь. По-быстрому приняв душ, я оставила записку на столе и поехала в клинику, по дороге мысленно воспроизводя в голове все шаги операции, сделанной ранее. Осмотр показал, что, скорее всего, желчь сочилась из того места, где я сшила желчный проток. В операционной два конца протока выглядели нормально, но у Руфуса всю накануне ночь наблюдалось нестабильное состояние. — У него низкое кровяное давление? — спросила я медсестру, смотря на дренажную трубку. — Выглядит ужасно. Та кивнула. — Мэри, дай команду готовить операционную. У него плохой приток крови, скорее всего, протоки разошлись. Где Мэдокс Мэдс? — Никто не знает. У него выключен телефон. Велел не оперировать и ничего не делать с пациентом без него. Убьёт. — Я сказала, готовьте операционную! — закричала я, меняя командные вибрации таким образом, что ослушаться было невозможно, готовая кого-нибудь сама убить в этот момент. — Живо! Все вокруг пришло в бурное движение, какое бывает, когда возникает нечто непредвиденное. — Козлина, — шипела я, направляясь в раздевалку для переодевания. Меня всё время грызла и лязгала зубами мысль: я что, облажалась? Мог Мэдокс этого избежать? Он бы справился? Или кто-то другой... «Заткнись», — велела я сама себе, одеваясь и чувствуя, как рука резко дёргает свою же одежду, и будь та ветхой, разорвалась бы на куски. Сердце в бешеном галопе стучало бубном, а меня распирало от злости. Всё, что хотелось, — устранить осложнения. Найти и устранить. Я вскрыла Руфуса, и мы вычистили из него литр каловых масс, но сама печень выглядела хорошо. Почки тоже. Все кровеносные сосуды и желчный проток функционировали, как положено. Сердце и лёгкие приживались невероятно отлично. Провели тщательный осмотр, нашли отверстие в кишечнике. Бессмысленно вопрошать вселенную, появилось оно там само или кто помог. Одно было ясно: это не моя вина. Я провела операцию и вернулась к своему столу только к обеду, где заполнила положенные бумаги. На столе стоял букет с розами. Симпатичная композиция в кремовых тонах. Он вызвал на осунувшемся лице улыбку. «Поздравляю. Хорошая работа. М. Брицкриг». Я подняла глаза и снова посмотрела на цветы. Приятный знак, хоть и не от мужа. Значит, Марс уже знает, и это неплохо. Но ещё лучше, что он помнит обо мне и думает. Даже если мы не видимся и он сам держит слово и не попадается на пути, он помнит обо мне. Утро я провела в больнице. Мэдокс так и не появился. В обед вышла прогуляться, разглядывая прохожих, витрины, машины. А когда вернулась, на регистратуре меня окликнула администратор и протянула новый пропуск, забирая старый под роспись, улыбаясь при этом ярче рождественской звезды. — Поздравляю, — произнесла она настолько искренне, насколько разглядывала меня с любопытством. — С чем? С удивлением прочла рядом со своей фотографией должность «Главный хирург кардиологического отделения». Мне же оставалось работать неделю. Не понимая, что к чему, я поднялась на этаж отделения и вошла внутрь. Не успела пройти и пятнадцати шагов, принимая поздравления коллег, как меня сбил с ног Мэдокс. Мощные ладони схватили меня за плечи и протащили до ближайшей пустой палаты, захлопнув за нами дверь. — Что вы делаете? — хотелось как минимум хорошенько треснуть его по голове. Тот, словно паук, в лапах которого оказалась долгожданная добыча, сузив глаза со злорадной улыбкой, больше походившей на оскал, прошипел, откровенно раздражая: — Поздравляю, дорогуша. Ты у нас новая звезда. — Это шутка такая? — Н-е-ет, что ты. Такое говорить себе дороже. Какие шутки? Сначала ты становишься без моего согласия моим ассистентом, потом оперируешь ключевых пациентов. А затем раз! — он вкинул руки вверх, показывая дугу, уходящую в небо. — Ты главный хирург моего отделения! Моего! Какие шутки? — Это явная ошибка. Мой пропуск в отделение трансплантологии не работает. Мне дали этот. Это ваша зловредная шутка? Я и сама уже злилась, считая, что подобные выходки не могут проходить безнаказанно. — Может, реверанс сделать и за кофе сбегать? — Не тратьте время. Хотите бегать — бегайте. Я попыталась пройти мимо него, но тот, хоть был высокого роста, рассвирепел ещё больше и грубо толкнул меня на кровать. — Не дам. Ты, шлюха сибирская, подстилка грёбаная. Это моё отделение, поняла?! — Вы рехнулись? Я никак не могла поверить, что у него съехала крыша, и он перешёл на личные оскорбления. И тут дошло: он запретил вход в отделение трансплантологии сам, лично. Я с силой поднялась с кровати, оказавшись почти вплотную к распаленному от бешенства мужчине. — Вы меня не пускали в отделение? — Я. — Теперь у меня там пациент. — Нет у тебя ни одного пациента. — Я всё ещё веду Руфуса Корна. Он засмеялся так, словно сказанное — самая необоснованная вещь на свете. Бред! Я растерянно захлопала глазами, уставилась на него, слыша исступлённый стук собственного сердца в висках. Может, он сошёл с ума? Пациенты после пересадки восстанавливаются очень долго, иногда процесс занимает до года. Я только сегодня утром его чистила в операционной. — Он уже мёртв. — Что? — Скажи спасибо Галибу! Это физически невозможно. Лицо Мэдокса исказила озлобленная презрительная гримаса. — Этого не может быть. — Да что ты?! Ты ничего не знаешь ни о них, ни о больнице, — заорал он в своей привычной манере, брызгая слюнями и заставляя меня уклоняться. — Ты набитая, наивная русская идиотка! Зачем он врёт? Что за детский лепет? Я знаю всё о своих пациентах и сейчас имею дело с впавшим по непонятным причинам в ярость коллегой. И срочно необходимо что-то такое сказать, что привело бы его в чувства, хотя бы временно. — Я буду писать жалобу, прекратите орать! — С какой радостью он вырежет у тебя органы, сука. Один за другим. Он обслюнявил указательный палец и провёл им по моему лицу, вызывая шок и буйное возмущение. Я со всего маху залепила ответную пощёчину, тяжело и обозлённо дыша. — Как только ты начнёшь сосать, всё поменяется, и тогда я буду радоваться. Он, похоже, совсем слетел с катушек, решила я. Не давая пройти, он схватил меня за запястья, выкручивая, причиняя боль. — Придите в себя! Мы боролись. — Я видел документы на назначение, в совет директоров. Ты практически член королевской семьи. Он всё делает, чтобы ты дала. И когда получит, — он снова с силой толкнул меня на кровать, наклонился. Мне пришлось в деталях рассмотреть красное от ярости лицо и пытаться связать не связываемые слова. — Ты сдохнешь! Поняла?! Сдохнешь. 43-1 - Кто? – Я оглянулась на дверь палаты, обдумывая, успею ли вскочить и добежать. - Сын шейха, тупая сука! Ты будешь ползать по полу, просить отыметь. Умолять, чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь из них вставил в тебя. Я сам буду тебя оперировать, поняла?! Тебя не дадут ему убить. В ужасе я уставилась на него, решив, что лучше промолчать. - В этом мире есть правила. Сильные правят слабыми. И он тебя выбирает, только пока хочет, – голос Мэдокса зловеще свистел, подрагивал от гнева. – Подбор операционной, выбор лучшей в мире команды, доступ к финансам быстро кончатся. Поняла? Как только он доберется до твоей щели. Он одарил меня похотливой улыбкой, проводя пальцами между бедер. Я задергалась, осознав, что он, похоже, сумасшедший. - А я и мертвую тебя трахну. Не брезгливый. Резко выпрямившись и довольный запуганным выражением моего лица, он зашагал из палаты. - Обожаю новых сучек! В шоке я осталась лежать, пытаясь переварить происходящий за гранью понимания разговор. Затем кое-как поднялась на ноги и вышла следом, опасаясь его возвращения. Дошла до туалета. Руки тряслись, лицо опухло и покраснело от слез. Дожили, все приехали. Нужно звонить Марсу и увольняться. Больше ничего не оставалось делать. По дороге назад у администраторской стойки меня ждали два детектива, одетых в гражданское. Они представились и предъявили документы. Высокий и худой, черноволосый Оливье Мартинез, черты лица говорили о смеси в нем бразильской и французской крови. Он подпадал под влияние битлов, нося старомодные удлиненные бакенбарды и отросшие до плеч волосы. Второй, Джон Смит, выглядел как типичный невзрачного вида англичанин с тонкими чертами лица, светлыми волосами и водянистыми серыми глазами. - Ваш муж обвиняется в убийстве Полины Мэдс и попытке убийства ее любовника. - Что?! - только и смогла выговорить я, с ужасом осознавая, что это вовсе не розыгрыш. Сообщение звучало чудовищно. На секунду шум больницы стих, и я встала как вкопанная, хлопая глазами и пытаясь осознать новость. Андрей – убийца? Любовника? Не мужа, не Мэдокса? А кто любовник? Вопросы удушали меня. С кем у Полинки мог быть роман? - Пройдемте с нами. Мы объясним все на месте, - смягчился один из них, беря меня под руку. Мы сели в полицейскую машину со специальными номерами и через час сидели в рабочем кабинете, в сером шестиэтажном здании полиции. Один стол и два стула. С меня взяли согласие на содействие следствию, сняли отпечатки пальцев и записали общие данные. В комнату вошел Оливье и сел напротив. - Вы курите? - спросил он, тщательно разглядывая. Я отрицательно покачала головой. – Не возражаете, если я закурю? Нет, я не возражала. - Расскажите, когда вы последний раз видели Полину Мэдс и ее мужа? Я кивнула, будучи не в состоянии поверить в произошедшее. По словам детективов, он пришел в дом Мэдсов, вооруженный кухонным ножом. Соседи подтвердили. После чего нанес Полине двенадцать ножевых ударов, оказавшихся смертельными, хотя изначально она порезала сама себя, и шесть ударов - кому? Галибу! А тот сын шейха и это уже не просто дело. Полиция все засекретит. Ноя никак не могла поверить в услышанное. Галибу удалось сползти по лестнице на первый этаж и позвать на помощь соседку. Она вызвала полицию со скорой помощью. Затем Андрей попытался порезать себя, но не успел истечь кровью. Сейчас находится в психиатрическом отделении Национального неврологического госпиталя в состоянии острого параноидального психоза. - Вы знали, что ваш муж в течение пяти месяцев состоял в любовных отношениях с жертвой? Это почему-то раздавило меня окончательно. Он сюда за этим и ехал, но не рассказывать же об этом детективам. - Да, - прошептала я, бледнея на глазах и ощущая тошноту с головокружением. - Скорее всего, она его отвергла, и, не справившись с эмоциями, он отреагировал, - продолжал детектив, наблюдая, как подрагивают мои вяло лежащие на столе руки. Мне буквально не за что было ухватиться, и я мяла кончик собственного пальца, неподвижно сгорбившись. Пришлось выдержать еще тысячу и один унизительный вопрос о характере мужа. Пьет ли он? Проявлял ли когда-нибудь агрессию? Чем занимался? Склонен ли он в целом к абьюзам? Состою ли я сама с кем-нибудь в любовных отношениях? А как дела на работе? Когда был последний раз сексуальный контакт и прочее. - Это все, - закончили они спустя час, позволяя мне вернуться домой. - Я могу его увидеть? - спросила я, с трудом поднимаясь на негнущихся, ослабевших ногах. - Кого? - Мужа. Я уже знала, что Галиб лежит в клинике в отделении интенсивной терапии, потому и не было Мэдокса все утро. Он его зашивал. Полина в морге. По словам детективов, Андрей вышел на работу, как обычно, к восьми. Он долго и тщательно занимался мытьем лаборатории и пробирок. Со скоростью навозного жука, двигаясь между столами с реактивами, прощался с уходящими лаборантами, повторно протирал столы и изредка поглядывал на копившиеся в дальнем углу в мусорных баках мешки из толстого черного полиэтилена. Вечером после ужина Смит прислал ему номера операционных. Ближе к полуночи он все-таки начал таскать мешки к мусоросжигательной печи. Содержимое мешков тоже было упаковано в плотные пакеты с маркировкой, так что он, вскрыв первый попавшийся и стараясь особо не разглядывать содержимое, начал искать нужные сочетания цифр и букв. И, спустя три часа, нашел. Опасения Смита он держал в собственных руках. Доноров целиком вырезали, убеждали родственников, что их умершие дочери, сыны или супруги послужат на благо человечества, но трансплантировались лишь необходимые реципиентам, остальное расточительно сжигалось. Получив доказательства, он пофотографировал на сотовый номера и все сжег, проведя остаток ночи в размышлениях. Под утро набрал номер Смита и скинул ему доказательства через WhatsApp. Когда он вернулся домой, я уже ушла на работу спасать Руфуса. Он, не дождавшись, пошел к дому Мэдсом. Карман джинсов оттопыривался острым углом от коробочки с кольцом, украшенным фианитами. В Дубае цены даже на самое простое кольцо казались непомерными. Было немного страшно и стремно, но он, видимо, верил, что Полина не откажет ему. Но что там делал Галиб? У них была связь когда-то в студенчестве. Мысль страшной догадкой просочилась в душу вопрошая, а что он делал в Академгородке, когда задушил владельцу Спа-салона. Я никак не улавливала чертову связь. Где она? - Что теперь будет? — спросила я, понимая, что не в состоянии думать. — У меня на днях истекает рабочий контракт. Я вернусь домой, а он останется в клинике? - Пока идет следствие и открыто дело, его никто не выпустит из страны. Дело долго не будет оставаться открытым, после проведения психиатрической экспертизы суд признает его невменяемым и определит срок с принудительным лечением. Экспертиза займет от тридцати до девяноста дней, и многое будет зависеть от требований потерпевшего, — сообщил Смит. — Суд будет настаивать на том, чтобы тот присутствовал в суде в качестве главного свидетеля и пострадавшего, а значит, они заморозят все на время его лечения и восстановления. Если денег на адвоката у вас нет, вашего супруга будет защищать государственный. Опустошенная, я вернулась домой, отмечая про себя, как дом выглядел как обычно, словно в мире ничего не произошло. В тишине обессиленно бросила вещи на пол и уставилась на букет Марса. Теперь, казалось, он подарил его в прошлой жизни, и все события до встречи с детективами тоже произошли давно. Кажется, что если полюбил другого, то на первого станет все равно. Не станет. Если человек был родным, жил с тобой нормально, то не станет. Невозможно перечеркнуть одним взмахом прошлое. А меня с Андреем связывало пять лет университета и пять лет работы. Я до конца ощутила, что больше не люблю его, не желаю, но от этого он не переставал быть родным, как бы ни отдалился, особенно здесь. Случившееся напоминало катастрофу. 44 Утром я взяла такси, назвав шоферу адрес Национального неврологического госпиталя. Тот располагался на окраине в современной пристройке. После оформления документов меня проводили в комнату (из мебели — стол со скругленными углами и один мягкий стул) для свиданий на закрытом этаже и попросили подождать. Я села, ощущая давящую, изолирующую тишину, вспоминая практику в психиатрическом отделении времен интернатуры. Находиться в этой комнате постоянно было бы жутко, но я тут же забыла об этом, наблюдая, как въезжает коляска с Андреем, прикованным к подлокотникам наручниками. Если бы не многочисленные порезы и красные белки глаз с опухшим лицом, он выглядел бы нормально. Кажется, ему всё равно, что происходит вокруг. — Ему дали успокоительное, — пояснил мужчина, привезший его. — Поговорите с ним. Бывает, им становится легче, когда они слышат голоса родных. — Андрей, — позвала я, шокированная видом. — Ты меня слышишь? Это я. Не сразу, но он перевёл расфокусированный взгляд, пока я рассматривала порезы. К сожалению, те были ровными по краям, что указывало на то, что нанёс он их себе сам. Когда порезы наносятся с силой, не бывает прямых линий. Они рваные, кожа буквально рвётся, лопается в месте удара и там образуется зазубренный край. — Скажи, ты спала с ним? — спросил он на русском. — С кем? — мне стало страшно. Неправильный вопрос. Неверное начало. — С Галибом? Спала? — Я спала только с тобой. Почти незаметно он начал раскачиваться вперёд, уголки бледных, потрескавшихся губ поползли вверх. — Он такой сладкий, сладкий, сладкий. — Кто? — Его член. Понимаешь, член. Я хочу с ним слиться, я хочу быть им! С ним навсегда! От сдавленных эмоций его голос окончательно сел, и он стал подвывать, крутя головой из стороны в сторону и пытаясь сдвинуть ткань с плеча, кусая сквозь неё. Я расстроенно посмотрела на медбрата, тот отвёл глаза в сторону. Вероятно, он многое видел в этих стенах: от слёз отчаяния до презрительных ухмылок радости. — Я могу остаться с мужем наедине? Мне нужен час, — твёрдый взгляд давал понять ему, что возражений и отказов я не приму. — Только не трогайте, это опасно, — предостерёг тот, нехотя соглашаясь. — Видите, он кусается. — Я хочу с ним только помолиться, — пояснила я, доставая из рюкзака фотографии Будд, семь маленьких чашечек для подношений и колокольчик. Медбрат успокоился, понимающе кивнул и вышел. Я не собиралась молиться, но всё должно было выглядеть правдоподобно. Спустя час мужчина вернулся, застав тихий звон колокольчика в полнейшей тишине и спящего пациента. Я убирала ритуальные принадлежности в рюкзак. — Он проспит час. Не будите его. Выйдя из здания, черепашьим шагом я брела вдоль улицы, приходя в себя от изнуряющей сессии гипноза. В голове ничего не укладывалось. Я многого не видела, больше полагаясь на наитие. Никогда не заходила в глубокие слои разума, хотя твёрдо ощутила: разум Андрея повреждён. Это мог быть сильный наркотик, любое вещество, что не оставляло после себя никаких следов в крови и организме. Но ведь его кто-то дал ему! Кто? Я шагала, глубоко сосредоточившись, и не замечала города. Тело знобило. Фактически муж был уже не Андреем, а кем-то другим. Неизвестно, что с ним будет дальше. Что-то подсказывало, что это далеко не счастливый конец. Последние слова никак не шли из головы. Я набрала номер госпиталя, зная, что сегодня работает Мэри. Та подтвердила слова Мэдокса: мой пациент мертв. — Ты можешь посмотреть в бумагах адрес Руфуса Корна? Прошу тебя. Мэри немного поупиралась, но затем согласилась, обещая перезвонить, как только что-то узнает. Тяжелый вздох вырвался из легких. Спустя час Андрей выглядел получше. Теперь хотя бы к раскачиваниям добавилась осмысленность во взгляде, а нервозность сменилась на постоянные движения головы туда-сюда. Он что-то отрицал. Больно было смотреть на него. Сердце сжималось от понимания, что я не могла помочь. — Как твои дела? — спросила, раскладывая предметы для подношения и мантры. — Плохо, плохо, плохо. — Я знаю, — с жалостью заглянула в глаза. — Расскажи, что произошло. Зачем ты её так? Он не ответил, перешел на покачивания взад и вперед. Спустя пару минут затряс головой и уставился куда-то в сторону. — Я хочу защитить. Мой, мой, мой. — Защитить? — Он только мой, мой, мой. Обойдя стол, я развернула кресло с мужем и, несмотря на запреты медперсонала, взяла трясущееся лицо в руки, пристально вперившись своим взглядом в его глаза. — Смотри на меня. Я знаю, что ты тут. Нараспев начала читать мантры в определенной последовательности с текстом на древнетибетском наречии, внушая ему. Спустя полчаса замолчала, опустив. Я села напротив него и пронзительно звякнула в колокольчик. Андрей, вздрогнув, проснулся и пришел в себя. Минуту он с нарастающим ужасом осматривал больничную одежду, наручники, порезы на руках, обстановку, стол с семью чашками, фотографии святых и жену. — Всё так плохо? — его голос прозвучал испуганно, с заиканием. — Ты съехал, — сообщила я без купюр. На смертельно побледневшем усталом лице Андрея заблестели слезы. Он сомкнул веки и снова открыл, пытаясь стряхнуть, упрямо не желавшую скатываться горечь. — Это дурдом? — Госпиталь. — Ты поможешь мне? И хотела бы. И рада бы. Я отрицательно и горько покачала головой. — Это не в моих силах. — Нам нужно домой. Домой. Он безмолвно зарыдал, немного продышался, справился с первыми эмоциями. Прямо на глазах было видно, как у него начинается бред помилования. Он решил, что его кто-нибудь спасет, совершенно не осознавая, что это временное просветление. Через несколько часов, может быть, день, он снова впадет в психоз. — Что там произошло? — спрашивала для себя, понимая, что вряд ли это чем-то поможет следствию. Но мне требовалось знать. Нужно. — Я убил её, потому что хотел Галиба, — его шепот оказался едва слышен, задавлен чувством вины, ужасом содеянного. — Ведь она его тоже хотела. Когда он, — быстрый исподлобья вороватый взгляд, — трахал меня, я слетел с катушек. Хотел еще и еще и еще. Он — центр мира. Я влюбился. Я — это он. Он замолк на секунду, качая головой, видимо, поражаясь самому себе, а затем продолжил. — Я не могу смотреть в зеркало, хочу видеть только его. В голове мысль — бьет и бьет: что с ним? Я должен быть всем для него. Им. Сделаю всё для этого. Растворюсь в нем. Взрослый мужик начал давиться слезами, которые скатывались с небритых щек, капая на смирительную рубашку. Поднял испуганные, бедолаги глаза и, кажется, хотел рассмеяться, но внутренне сорвался и дернулся всем телом. Ему перекосило лицо. — Он трахает в жопу, насилует, а мне всё равно. Понимаешь? Я больше не принадлежу себе. Сделаю всё, всё, что хочет. Абсолютно. Только бы он был счастлив, разве не прекрасно? И я как будто… — Кто-то другой, — закончила я, чувствуя, как у самой слезы подступают к горлу. — Ты что принимал внутрь? Напитки, таблетки, еду? 44-1 — О-о-о, ты понимаешь, — он снова скорчился в гримасе от душевной боли. — Хочу быть с ним. Отдать всё, что есть. А у меня ничего. Только сам. Я готов пожертвовать всем. — Отдать любой орган? — холодно подсказала я, вспомнив слова рыжей девушки с ночной автотрассы под Улан-Удэ. — Дааа, это было бы чудесно! Любой! Кровь. Всё, что можно. Представь, в нем бьется мое сердце! Ты поможешь нам? По щекам текли слезы от одухотворенного вида съехавшего с катушек мужа, от его жуткого воодушевления. Горло схватило от спазмов. — Это конец, — резюмировала я, не в силах сказать что-то еще. Ему впервые удалось ухмыльнуться. Он откинулся назад, перестав качаться туда-сюда. — Разве это имеет значение? Он — любовь всей жизни. Не жалко. — Ты сам стал его любовником? — Сам. Сначала не хотел, а потом… М-м-м, блаженство, плаваешь в море кайфа и хорошооо. Ничего не имеет значения, только он, ты и секс. А без него плохо, без него ломка. А-а-а-а-а, я кончу, кончу от мыслей… Он характерно и часто задышал, высунув язык. Мне стало не по себе от услышанного. – Почему ты порезал себя? Он замолчал, смотря на неё несколько свысока, но с доверием. – Не понимаешь? Хорошо то, что приятно ЕМУ. – А меня ты любишь? – Н-е-е-т, – скучающий разочарованный взгляд в сторону. Я горестно вздохнула, покачала головой, не в силах продолжить разговор, смахивая слезы. Без подготовки погрузила его в полусон. Пока он находился в психозе, ему грозила только психиатрическая клиника. Выведи я его на более длительный срок – пожизненное заключение в одной из тюрем. Психоз же разрушал жизненные центры, и неизвестно, сколько он протянет, прежде чем полностью лишится разума. Все вместе указывало на начавшийся процесс деградации. Скоро наступит коллапс личности и полное погружение в безумие. А это означало, что ему кто-то помог. Я вышла из центра расстроенная и подавленная. Через час позвонила Мэри и назвала адрес в престижном районе. Я нашла дом, но так и не решилась позвонить в дверь, трусливо расположившись в дорогом кафе напротив, приткнувшемся на углу. Несмотря на поздний вечер, я заказала кофе с пирожным и, медленно потягивая напиток, отходила от встречи с мужем, от тяжелого, пропитанного горем дня. Я даже признала идею пойти в гости к Галибу такой же бредовой, как и слова Андрея. Мало ли что говорил Мэдокс. Человек в ярости не контролирует себя, а ему очень хотелось напугать и унизить. Но если моя догадка верна, то Руфус дружил с Галибом, а тот, в свою очередь, нашёл Полину или кто-то помог её найти. Но это лишь догадки… Я собралась рассчитаться и уже готовилась встать и уйти, как в свете вечерних фонарей увидела открывающуюся дверь в доме. Из неё вышел мужчина. Одетый в кожаные штаны и футболку, с прытью молодого юноши, Галиб сбежал со ступенек крыльца. Подъехала девушка на спортивной машине. Тот легко перепрыгнул дверцу, не открывая, поцеловал спутницу, и они укатили. Честно, пару минут я пыталась подобрать челюсть со стола. Я только что видела того, кто чуть не убил меня в Новосибирске. Мне сказали, что его поймали, посадили, и я в безопасности. А прыгать в машины и бегать по лестницам... Медленно и верно я начала ощущать, как схожу с ума, оседая обратно на стул. Выходит, не лгал Мэдокс. Как он там говорил? Я ничего не знаю «о них». О ком «о них»? О пациентах? Почему он считал, что я должна сдохнуть? Он не говорил, что убьет, нет, он обещал и рассказывал, что он сделает после моей смерти. А Габиб? Его никто не зашивал, потому что никто не увечил. То, что говорила полиция, — всё ложь! Одна сплошная большая фикция! Мысли не хотели никак упорядочиваться, хаотично неслись, смешиваясь воедино с обрывками воспоминаний, ощущений и переживаний последних дней. Каким-то образом возможный секс с Брицкригом теперь казался связанным и с Андреем, и с Галибом, и с Мэдоксом. И не только тем, что последний работал на Марса, а тем, что слова Мэдокса удивительным образом походили на состояние Андрея. Те же бред и одержимость. Мрачное предчувствие разливалось по телу, сковывая страхом, парализуя мышление, не давая ухватиться за нужную мысль. Какая между ними связь? Я запуталась. За короткий срок случилось столько всего. С каждой секундой становилось страшнее. Что ещё могло случиться, чтобы моя жизнь рухнула в конец и погребла под собой окончательно? Что именно? — Детектив Смит, отдел специальных расследований. Звонко подвинула чашку с блюдцем и жестом пригласила его присесть. Да, знакомились же вчера. Подобралась внутренне, выпрямила спину, пересобрала в простой пучок светлые локоны. — Что вам нужно? — спросила немного гнусавым голосом, свидетельствующим, что недавно были причины для слёз. — Нужно, чтобы вы поехали снова со мной в участок. Мне хотелось бы вам кое-что показать. — Дело касается... убийства? — на моём лице появилась надежда, смешанная с тревогой, свойственной для человека, переживающего сильный стресс. — В том числе, — уклончиво ответил он, пока я растерянно смотрела на пустую чашку. Затем, положив купюру на стол, кивнула, соглашаясь. Через час передо мной на стол легли фотографии четырёх женщин. — Вам знакомы эти женщины? Я, почти не касаясь, провела ладонью по углам изображений, разглядывая рыжеволосую девушку модельной внешности, позировавшую на синем фоне. Может быть, в журнал, может в портфолио. Белоснежная кожа, красочные волосы сильно контрастировали с фоном, делая её и без того какой-то неземной, очень красивой. Её лицо было знакомым настолько, что я точно могла сказать, что знакома с ней. На втором снимке позировала брюнетка. Не настолько эффектная, как первая девушка, да и лицо более простое, зато знакомые ямочки на щеках и ангельское выражение лица вполне узнаваемы. Бывшая секретарша московского офиса «Сафино», Кристина. На третьем снимке Полина. На четвёртом — модель, неизвестная мне. — Все, кроме последней. Лицо кажется знакомым, но не могу вспомнить, где её видела. Детектив закивал головой, сел напротив, закинул ногу на ногу, раскрыл папку и вытащил ещё четыре фотографии, на этот раз мужские. — А эти люди? Бросив взгляд на лица, я обеспокоенно уставилась на него, не зная, что и думать. — Это шейх, этого не знаю, Руфус Корн, Мэдокс Мэдс. — Первых трёх вы оперировали, но никого из них не вели в послеоперационный период. Звучало удивительно, но верно. Я с удивлением посмотрела на фотографии, затем на детектива. — Януш Боуден, донором является Кейт Кисс. Дважды. Первый раз она отдала часть печени, второй раз — почку. — Донор жив? — Пока что, — Смит многозначительно посмотрел на меня, так что стало не по себе. — Документы на донорство она подписала очень давно. Его рука коснулась снимка секретарши из московского офиса. — Кристина Корчак, — он перенёс фотографию девушки под карточку Руфуса Корна. — Полина Мэдс. Снимок Полины оказался под снимком Мэдокса Мэдса. Смит молчал, давая переварить услышанное. Я мысленно добавляла к этому списку Андрея. Если бы не он, то никакой связи не прослеживалось бы, кроме факта, что трое из них — клиенты клиники, а подруги пожертвовали органами. Оперировала их — я. — Что вы хотите сказать? — Это не единственные случаи, мэм. Таких гармоничных донорств мы фиксируем в год около двенадцати. Детектив выразительно посмотрел на нее, протягивая список. Во главе стояло имя Марса Брицкрига. От этого у меня невыносимо сильно закружилась голова. — За последние пять лет. У всех доноров отношения с оперируемыми. В короткий срок жертвуют органы, подписывают документы. А затем, если ничего не происходит, они прекращают отношения с жертвой. У всех наблюдается психоз и полное расстройство личности. Все мужчины — клиенты корпорации «Сафино». Меня замутило. — Ни одной женщины-реципиента, — медленно произнесла я. Покачала головой, слишком обескураженная увиденным и услышанным. — Считаете, их заставили? — Их не заставляли. Жертвы — случайные люди. Всех объединяет одно — все реципиенты имели половую связь разной длительности. Если какое-либо воздействие было, то оно происходило через семенную жидкость. Мы долго не могли найти зацепку, пока с нами не согласилась сотрудничать Полина Мэдс. Я посмотрела на снимок Полины. — У вас сперма её мужа? — подумала, что в таком случае можно доказать и слова об изнасиловании Андрея, если бы он только заявил об этом. — Нет, мэм. Марса Брицкрига. Она смогла собрать нужные материалы. 45 От услышанного на моем лице проскользнула нервозная, недоверчивая улыбка, тело задрожало мелкой дрожью. Я не сдержалась от хихиканья, вспоминая поцелуй. Марс — первый в списке. Он действует так же разрушительно на своих жертв, как и другие из этого чертового списка. Если я с ним пересплю, то тоже захочу пустить себя на органы? Стану одержимой! Зависимой! Как Андрей... — И какая связь? — с каждой секундой я все отчетливее ощущала веселье, вспоминая нашу последнюю встречу в ресторане несколько дней назад. — Мы не нашли в образцах отклонений от нормы или каких-то посторонних веществ. Зато в крови каждой жертвы обнаружено огромное количество лейкоцитов, как если бы в теле наблюдался сильный воспалительный процесс. — Но других симптомов не обнаружили, — произнесла я, понимая, куда склоняется чаша весов. Вот почему Мэдокс, угрожая, говорил, что как только я начну сосать, мне конец. Я закрыла глаза, часто задышала, опершись на стол локтями, спрятала лицо в ладонях, растирая кожу на скулах до красных пятен. — И кто они такие? Они что, маньяки? Детектив развел руками. — Мы не знаем, что именно происходит. Спецслужбы не знают, кто они такие. Зачем дарить органы в таком количестве? А послеоперационный период? Что она может сказать им? Я планирую переспать с Марсом Брицкригом, и тогда смогу наблюдать симптомы у себя. Тогда точно разберусь, в чем дело. И доложу вам, почему жертвы завещают себя на органы? — Если вы дадите показания, у нас появится зацепка и живой свидетель. Мы поможем вам и вашему мужу быстрее вернуться домой. Понимаю, сейчас вам трудно... — Трудно? — я оторвала красное лицо от ладоней и посмотрела с изумлением на Смита. Я, как они думают, свидетель! И меня осенила догадка. Они думали, что я спала с ним. — Если я правильно поняла, детектив, мне не трудно! Мне, — я откинулась на спинку стула и развела руки в стороны, растопырив пальцы, — конец! Почему вы не можете их арестовать? Ждете, пока укокошат еще пару-тройку женщин? Тот переменился в лице, растеряв всякий налет вежливости, становясь жестким, целеустремленным детективом. — Вы не знаете этих людей. Они — организация, управляющая всем. Буквально всем вокруг. — Миром, хотите сказать?! — мой голос сорвался на крик. Он коротко кивнул, так, словно это что-то обыденное. — Я не верю ни в какие теории заговора. — Вы не представляете, какие у них связи и влияние, мэм. Призвать к ответу или хотя бы косвенно уличить было бы уже победой. Марс Брицкриг — не последняя фигура в этом мире. — Ну, дом же — это не стены, это люди, — прошипела я. Вот и буду я вместе с мужем сидеть в одной психиатрической лечебнице в Улан-Удэ. А когда надоем Марсу, тот найдет себе новую девочку для секса. В груди сжалось до боли, между ног откликнулось слабое желание. Я со страхом осознала, что даже сейчас хочу его. Андрей будет страдать по Галибу, а она — по Марсу. Что терять? Только вот я не спала с ним. Не спала, черт возьми, очень давно. Хотя видит Небо, хотела. Я все-таки засмеялась. Негромко, горько, с пониманием. — Почему? Почему умирают эти женщины? — Мы не знаем. Живут очень рискованно, любят азарт, соревнования, адреналин. Гибнут в результате несчастных случаев. - Все? – у меня глаза полезли на лоб. Смит глубоко и искренне огорчённо вздохнул. - Мой отец погиб, расследуя это дело, – зачем-то сообщил он, не понимая, как мне всё равно. Группа людей, вообще непонятно кого, живёт и процветает, убивает пачками женщин и правят миром. Может быть, я сошла с ума? И по уши в психозе? Я же сама, сама видела Галиба. А он должен был сидеть в тюрьме! Он же тогда чуть не убил Алекса, потом владелицу спа-салона, затем Полина, Андрей... И есть ли связь с другими? - Я с ним не спала, – произнесла я ровным голосом, отмечая, как вытягивается лицо Смита. Если бы он спросил: «Никогда?», пришлось бы рассказать, что только за последние пару лет. Остальное не считается. Это было так давно. Будто в прошлой жизни. - Можете сдать анализы, – детектив цеплялся за надежду. Я кивнула. Подписала документы, дала свидетельские показания, а затем меня проводили в лабораторию. Молодой лаборант взял кровь из вены. Спустя час заведующий принёс результаты. Детектив нахмурился, а затем расстроенно сел в кресло. - Ваша кровь чиста. Никаких воспалительных процессов, – трудно вздохнул он, ещё раз посмотрев бумаги. – Вы точно не проводили с ним ночь? Я, конечно, понимала, у человека расследование горит, но вот что-то не заметила в лице радости от новостей. Только подозрение, что я лгунья. Было что-то сюрреалистичное в услышанном. - У меня нет отношений ни романтического, ни сексуального характера ни с кем из вышеперечисленных людей, – отчеканила я ровным голосом. - Не покидайте город, – попросил детектив. В душе поднялась волна негодования. Они расстроены, что не свидетель, возможно, солгал. Ведь именно так Смит и смотрит на меня. Как будто я обязана, должна оказаться такой и уже биться головой о стол в мечтах увидеть Брицкрига. Я чуть не рассмеялась, сжала зубы, недобро кивнула в ответ на слова детектива. А ведь он прав. Когда я вышла из отделения полиции, стояла ночь. Деловой центр опустел, а развлекательный наполнялся. Выходные праздновали с размахом. На машинах, пешком, в скверах сидели ряженые, уже навеселе, люди. Отовсюду доносились смех, пугающие выкрики, разговоры. Я шла и не чувствовала ног, ощущая отгороженность от мира. В сумке зазвонил сотовый, я взяла трубку. Сотрудник госпиталя спросил имя, а затем представился сам и сообщил: - Соболезную, мэм. Час назад ваш муж скончался. От услышанного возникло ощущение, что прямо в мозг влетел снаряд, взорвался внутри, расходясь волной в радиусе метра от тела, выбивая все мысли. Разом забылись все слова на английском языке. - Как умер? - Нам нужно, чтобы вы приехали в госпиталь. Заполнить бумаги, провести освидетельствование, решить вопрос с похоронами. - Как? - Разодрал сонную артерию. Я опустилась на корточки, пригибаясь к земле. Телефон выскользнул из рук. «Это моя вина. Я вывела Андрея из психоза». Кто-то подошёл, помог добрести до ближайшей скамьи, усадил. Спрашивали, не вызвать ли скорую. Я едва понимала, о чём просят. Отказалась, и меня оставили в покое. Мир густел, сжижался и, наконец, придавил. Реальность застыла. Пару часов я сидела неподвижно. Вдыхая тёплый ночной воздух, погружённая в себя, в глубокую медитацию. Затем перезаказала билеты до Улан-Удэ через пару часов. 46 Глубокой ночью я вернулась домой. Хотела по минимуму собрать вещи. Или попытаться. Мир разделился на "до" и "после". Я не заметила на ночной улице чужую машину, которую ни разу здесь не парковали. Лишь устало вошла, включила светильник и замерла. Галиб сидел на кухне, не включая света. Он поднял голову, улыбнулся, осматривая мой вид. Угрюмое заплаканное лицо, растрёпанный волос, неаккуратный вид говорили, что я крайне измотана, напугана, и у меня нет сил. — Потеряли тебя, — сообщил негромко, пока я раздумывала, что же делать дальше. — Что ты здесь делаешь? У меня не было сил ни бежать, ни бояться. И раз он сидит на кухне, то тоже в курсе, что я спала с Марсом. Все так думали. И он давно внёс меня в свой список жертв. Иначе бы не случился бы Академгородок, да и Дубай тоже не случился бы. Я всё ещё стояла рядом с входной дверью на улицу, поэтому развернулась к нему, разглядывая его лицо, изменившееся за прожитые годы. Он стал выглядеть более зрело. — Жду тебя, — ему не понравился тон, и он слегка нахмурился, на лбу залегла складка недовольства. — Мне сообщили, ты была в полиции. И снова изучающий пристальный взгляд на лицо, пока я вяло оглядывала шкаф в поисках подходящей сумки. — Я была в морге, — решила, что всё-таки стоит переодеться. Паспорт и деньги всё равно на втором этаже, и в любом случае придётся за ними подняться. Галиб, кажется, удивился, озадаченно свёл брови. — Он покончил с собой, — слёзы подступали и так и норовили вырваться наружу, внутри шевельнулась злость. — Из-за тебя! Галиб достал из-под стола пистолет, и я замерла, разглядывая оружие. Огнестрельные раны бывают разные. Некоторые совсем не опасные, но как плохо он стреляет? — Вовсе нет. Ему помогли. Неужели ты не понимаешь, что даже такой свидетель не нужен. Что тебе сказали в полиции? — Мне нужно переодеться, — отозвалась я, решив, что лучше не спорить, не осознавая, что говорю невпопад. Если Смит прав, то против лома нет приёма, никакого, кроме хитрости. Я прислушивалась к себе. Сделала осторожный шаг к двери. — Далеко собралась? Он встал. Его лицо выражало обманчивое спокойствие, несколько удивлённое, и всё же очень уверенное. — Не стоит думать, что от тебя что-то зависит. И я расхохоталась. Звонко, нервно, совершенно без смысла, так что Галиб сузил глаза. — Я сказал что-то смешное? — Да, — посмотрела на него, продолжая глупо улыбаться. — Что? — Я сейчас дернусь, ты выстрелишь. Убьёшь меня, и это, — я смерила его взглядом полным ярости, указывая на пистолет. — Зависит только от меня. Он тоже понял, усмехнулся. Ему понравилась шутка. — Иди наверх, — приказал он. Я отрицательно покачала головой и не сдвинулась с места. Он смерил меня сверкнувшим взглядом и нажал на курок. Раздался выстрел. Резкий угрожающий хлопок, оглушивший целиком. Так что я наклонилась к полу, инстинктивно согнулась от страха, закрылась руками и вжала голову в плечи. — Я попросил вежливо. Второй раз не буду. Я подчинилась, передвигая вдруг ставшие враз негнущимися ноги. Лестница показалась Эверестом. С трудом поднялась на второй этаж. Галиб шёл следом. Мы вошли в спальню, и он дулом указал на кровать. — Раздевайся и ложись. Казалось, это бессмысленно. Слёзы струились по моему испуганному лицу, пока дрожащими руками я стягивала с себя одежду. Затем легла на кровать. Он лег на меня, резко приспустив до колен штаны. Лицо находилось совсем рядом, и я задохнулась от тяжести его тела. Галиб не двигался, ждал, когда успокоюсь, и пока комнату не заполнят мирные звуки ночи. Смотрел мне в лицо, в глазах, где всё так же таился огонь безумия. А мне, несмотря ни на что, сквозь слёзы, до дрожи, до отчаяния, хотелось отвечать яростью. Ударить. Отомстить. — Ты самая красивая женщина из всех, что я знал. - Отпусти. - Ты хочешь совсем другого, - прошептал он, покрывая легкими, дразнящими поцелуями линию подбородка. – У тебя обманчивый скромный вид. С виду смирная. Но как же ты пахнешь, какой шлейф идет от тебя. Какая притягательная. Губы ласковыми движениями коснулись мочки уха. Его горячее дыхание жгло по замершей коже, а я дышала гневом, мешающимся с болезненным чувством обиды, несправедливости. Гнев переходил и выдыхался в открытое отчаяние. - Все, что я хочу, чтобы ты оставалась со мной. Пока ты со мной, ничего тебе не грозит. Никакого безумия. Ты в полной безопасности. Ведь то, что тебе рассказали, неправда, - шепот сводил с ума. Одной рукой Галиб фиксировал мои руки над головой. Сам сдвинулся чуть в сторону. Придерживая ногой мои ноги, свободной рукой он медленно расстегнул пуговицу на штанах, потянул с характерным звуком за язычок молнии. Намерения были очевидны. Задышав чаще, краснея от ужасающей догадки, я обшаривала вокруг себя взглядом комнату в поисках того, чем можно нанести удар. Тело мученически покалывало от непрошенных прикосновений, а мышцы живота и между ног сводило от опасения. - Я видела Марса. - Ш-ш-ш, - палец оказался на губах, красноречиво повелевал замолкнуть, облизнуть его и пососать как леденец. Горячая мужская рука ворвалась между складок внизу. Насильно он скользнул пальцами, умело нажимая на клитор с бесполезной силой. Он тешил самое чувствительное место чуть выше. Затем резко раздвинул ноги и вошел в меня, одним движением до упора. От остроты болезненных чувств я выгнулась дугой. Застонала от боли, мучаясь от бессилия, от сопротивления, смешанного с удушающим содроганием. Не выдержав, расплакалась, захлебываясь от сбивчивого дыхания. Галиб ритмично и горячо целовал в шею, сам же тяжело дышал, наращивая темп. Затем задергался, ускоряясь. Я отворачивалась, переживая, как по телу бежит дрожь от его судорог. Блуждала взглядом по комнате, пока не наткнулась взглядом на стек Андрея с лезвием для бумажных поделок. Замерла, перестала сопротивляться. Расслабилась, принимая происходящее. Скотина обильно кончил. Обмяк. - Хорошая девочка, - прошептал он, видя, как я тихо лежу. – Славная. Не была я никогда хорошей. Ни разу в жизни. - Дай мне то, что я хочу, - прошептала я ему сквозь слезы в губы. – Я хочу тоже, понимаешь? Все жертвы всегда хотят только одного. Еще немного секса и внимания. Но я не жертва. Я погладила Галиба по лицу, вспоминая Полину и Андрея. Ответила на его поцелуй, давая увлечься. Перевернула его на спину и залезла верхом. Он держал пистолет в правой руке. Подгадав момент, схватила стек и нанесла удар в грудь с хирургической точностью. Вонзила его рядом с сердцем. Удар вышел сильным. Внезапным. Галиб выронил оружие, скорчился от боли, но не закричал. С ужасом наблюдал у себя в груди торчащую круглую ручку, сжимаемую хрупкой женской рукой, и расплывающуюся по коже густую кровь. - Не шевелись! – рявкнула я, сидя на нем, растрепанная, нагая. - Если хоть немного шевельнешься, я поверну влево, и ты умрешь. Тяжелый, кипучий взгляд обжег меня. – Медленно разведи руки, – приказала она, ещё не восстановив до конца дыхание и не в силах отделаться от запаха. Настолько сильного, его мужского, что голова кружилась до бешенства. Он, не спеша, не скрывая ярости, развёл руки. Галиб разглядывал меня со всей свирепостью, на которую был способен. До него, похоже, дошло, что я не шутила. Мужской взор сузился, зрачки расширились, пока он оценивал всё по-новой. Было очевидно, что он не боялся, не паниковал; уголок рта его дёрнулся в язвительной усмешке. Испепеляющий взгляд, полный превосходства, повеления обжигает азартом. – Хочешь играть? – он покачал головой, выпятив губы. – А не боишься получить ответку? Наверняка тебе хочется ещё. Десять минут, и всё изменится. Меньше всего думая о случившемся насилии как о чём-то, связанном с сексом, о покойной Полине, муже или ком-то ещё. Меньше всего воспринимающей себя как донора в очереди за смертью, я едва сдерживалась, чтобы не убить его без выяснения ответов на свои вопросы. Нормальный ли он вообще? У человека (человека ли?) стек в груди! Нечеловеческая, хладнокровная реакция на происходящее. А меня ведёт от запаха крови. Будто бы пьянит и возбуждает. – Я хочу знать, кто ты, – перебила я, чувствуя, как в только что жаркой комнате становится по-настоящему морозно. – Кто? – нажала на стек с усилием. – Твоё будущее. – Заткнись и отвечай. Я дёрнула стек, и Галиб сдержал рвущийся из груди стон, окатил обозлённым взглядом. – Я убийца, Вера. Я так же, как и ты, хочу жить. Пара-тройка блядей, что с того? Разве бы ты не убила, чтобы выжить? И никогда не убивала? – Я не такая, как… Я человек. – А я нет. И что с того? Каждый выживает, как может. Галиб кивнул на стек у себя в груди, показывая, что я почти убила его. Осталось сделать пару умелых хирургических движений — кому как не мне знать, как можно разрезать человека. – Ты не такой как я, как люди, – я перешла на шёпот, пытаясь справиться со странным гормональным коктейлем в себе. – Пусть будет монстр, демон, называй, как удобно. Мне стало не по себе, от страха захватывало дух. Я словно выныривала из дурмана в нормальное состояние и ныряла обратно. – Почему я? – Думаешь, исключительная? – он засмеялся. – А-а-а, вы все так думаете! Все! От возбуждения голос Галиба приобрёл томительные ноты с ощущением подтекста. Словно он осознал что-то, чего раньше не понимал, и это его возбуждает. Я не могла не чувствовать подрагивающий член, на котором сидела попой. Налитый, крепкий, тот улёгся между ягодиц, выводя из равновесия не меньше слов, не меньше, чем вытекающее семя. Галиб хрипло рассмеялся. – Неужели ты до сих пор не поняла, насколько мы могущественны? Это наш мир. Куда бы ты ни пошла, ни поехала, ни спряталась – мы найдём. Я ведь найду. Найду и накажу. – Почему? – Потому что он мой. Мужчина резко вскинул руки, я повернула стек в сторону сердца. – Кто? Твой? Переворот, прыжок в сторону. Меня била дрожь от ужаса произошедшего, от борьбы. Я сумела задеть сердце, полую вену. Но он вскочил следом, больше беспокоясь о приспущенных штанах, чем о стеке. – Сдохни же уже, – не сдержалась в отчаянии. Галиб остановился и упал. Первый порыв — броситься вниз, голышом. Как есть. — Марс… Я лихорадочно дышала, не сводя с него обалдевшего, испуганного взгляда. Не найдя глазами оружие, рукой нащупала первую попавшуюся одежду, натянула на себя, схватила телефон. — Если выживешь, не ищи, — прошептала с дрожью в голосе, видя странное, восхищённое выражение на его лице. Уголки рта Галиба чуть подрагивали в улыбке. Пальцы понемногу, осторожно, не торопясь вытаскивали стек из залитой кровью груди. — Он мой... Больше не стоило его слушать. Как только вытащит, умрёт. Я, давясь слезами ужаса, торопливо схватив сумку с документами, выбежала из дома. Вылетела за дверь и рванулась вперёд, тут же была остановлена двумя мужчинами. Одетые в чёрное, большие, раскаченные, они перехватили меня в пороге. Лиц я не видела — те были скрыты масками с прорезями для глаз и рта. Меня скрутили, обездвижили и, выворачивая руки за спину, блокировали запястья и ноги. Кто-то бесцеремонно засунул кляп в рот. Хлопнули двери обычного на вид почтового фургона жёлтого цвета с красной полосой по бокам, и бросили внутрь. Машина завелась не сразу. Очевидно, что они заходили в дом: слышались шаги, переговоры, звуки рации. Голоса... Хлопанье дверьми машины. Затем мотор завёлся, и фургон тронулся с места. 47 Шейх Файт Ахмет Мактум смотрел на меня. Я же обводила собравшихся запуганным взглядом. Охраны не было. Очевидно, в кабинете были только свои. Трое мужчин и я. — У меня один только вопрос. Он сдох? Мэдокс усмехнулся, понимающе хмыкнул. Шейху не понравились мои слова. Речь шла о его сыне. Но сейчас только это имело значение. Марс же смотрел в свой бокал. — Что же мне делать с тобой? — сказал шейх. Я ответила ему затравленным взглядом, перевела его на Блицкрига, игнорируя Мэдса и его руку на бедре. Шейх не мог не знать о том, что его сын — маньяк. Не мог не знать, что Галиб зациклен на собственном дяде и убивает любую из женщин, на которую Марс бросил заинтересованный взгляд. И это настолько допускается, что Мэдокс не раздумывая принес в жертву Полину. Убийства покрывались трансплантацией. Неужели Марс сознательно выбирал девушек? Я выразительно посмотрела на Марса и тут же отвела разочарованный взгляд. Казалось, тому совсем не интересно происходящее. Он смотрел куда-то поверх шейха, а вовсе не в нашу сторону с Мэдсом. Черты его лица заострились. Руками он ритмично чуть покачивал бокал с остатками напитка. — Ты выжила. Мы решили, что ты особенная. — То есть как? Он кивнул. — Я? — положила ногу на ногу и, ссутулившись, почесала нос, украдкой покосилась на Мэдса. Тот, развалившись на диване, вытянул ноги вперед и изучающе с вызовом смотрел на Марса. — Смущало то, что ты уже была в прошлом, — продолжил шейх. — Галиб отпустил тебя и, казалось, забыл, но выходит, что нет. Я некоторое время пыталась понять, и что? Да, не забыл. Он, видимо, искал меня, охотился и подкараулил в самом подходящем месте. Я закусила губу. Спросить о сексе у меня не хватало духа. Я покосилась на Мэдса, прислушиваясь к себе. Никаких чувств, кроме омерзения и глухой ненависти, в душе я не ощущала. Осторожно вытащила ладонь из его захвата. — Вам не нужен свидетель, поэтому я здесь, — произнесла упавшим голосом, глядя на Марса. — И вы пригласили меня в Дубай для этого. Шейх улыбнулся и, наклонившись слегка вперед, отрицательно покачал головой. Посмотрел на Марса и на Мэдса. — Ты совсем ничего о нас не знаешь. Одно непонимание, да и только. Я потрясенно прикрыла глаза, уже ничего не понимая. Что именно они думают на мой счет? Одно ясно: они не остановятся и не отпустят. Марс посмотрел на меня. — Наказание все равно должно быть использовано. И нужно выбрать, кого из вас мне наказать, — пояснил шейх. — Но у нас возникла проблема. Я молчала, с диким видом переводя взгляд с одного на другого, на третьего. Мэдс достал пистолет, шейх взял свой. Мне казалось, нервы превращаются в кисель, не выдерживая перенапряжения. И только Марс ничего не доставал; вместо этого он поставил на столик возле себя пустой бокал. — Ты не выбрала Марса, — продолжил Мэдс. — А мне вот что любопытно, Марс. Почему ты её не взял? В "Le Gavroche" хотя бы? А? Ты отказался от неё. Неужели она так тебе не зашла? Он направил на Марса дуло, наблюдая, как в моём лице проступает холодящий душу ужас. Вот почему он не действовал, и Мэдс переиграл его. Жестоко, беспощадно и бесповоротно. Спустил с цепи Галиба на жену и любовника. Я посмотрела на сидящего рядом не человека. - Почему Андрей? - Он нашел доказательства причастности «Сафино» к нашим делам. В следующий миг все произошло на запредельной скорости света. Оба мужчины направили оружие, и произошли два выстрела. Одновременных. Оглушительных. Через долю секунды после я, в шоке, увидела рядом на диване мертвое лицо Мэдса с кровавой дыркой во лбу, опаленной кожей и злым выражением. Из его руки пистолет с металлическим грохотом упал на паркет. В воздухе запахло порохом. Шейх оказался более быстрым. Таким, что я подняла на него одурелый взгляд, не в силах пошевелиться, парализованная случившимся. Реальность стала потрясающе насыщенной. Я остро воспринимала собственное тело и все предметы вокруг. Медленно перевела взгляд на Марса. Тот смотрел на Мэдса бесчувственным взглядом, без какого-либо сожаления, затем перевел его на меня, чуть расправился, просветлел. - Не оценивай, - посоветовал он. – У нас так принято. А у нормальных людей - нет, хотелось ответить ему. У людей все как у людей. По-разному и бывает очень жестоко, но смыслы у них не такие. Вероятно, эти трое ненавидели друг друга очень давно и глубоко, так надежно, что для них смерть Галиба стала своего рода точкой разборки. Завершением конфликтов. Я видела смерть в разных обличьях. Знаю, как часто та бывает в больничных палатах, в реанимациях, в неотложках. Много чаще, чем принято думать. К виду крови давно привыкла, хотя и волновалась. И все же происходящее не вписывалось ни в какие рамки и нормы. - Вы убили его, - я говорила про Мэдса. Из моих глаз потекли слезы. Нервная система элементарно не выдерживала накала. Тело сотрясало от крупной дрожи, очевидной чужому глазу. И я, чтобы хоть как-то себя успокоить, схватилась за голову, сжимая ее, клонясь вперед, пытаясь успокоиться. - Славно, - произнес шейх, положив пистолет обратно на зеленый бархат. – Можем продолжить? Возьми оружие Мэдса. Я не поверила ушам, не поняла, что именно сказали. Чего просят? - Бери, детка, бери. Отняла руки и трясущимися пальцами взяла пистолет. По весу он казался неподъемным, жгучим на ощупь. - Воот, умница. А теперь передерни затвор, взведи баек и наведи на Марса. Ошалелым взглядом скользнула по лицам мужчин, то одного, то другого. Тяжесть оружия в руках казалась десятикилограммовой. - Убей его. Ты же хочешь выжить, хочешь вернуться домой. Это часть твоей сделки. Краем глаза я видела, как рука шейха берет оружие. Сжимает крепким хватом. - Стреляй. Спаси себя. Я подняла ослабевшую руку, обливаясь слезами. Та дрожала, как бывает, дрожат руки стариков с тремором. Казалось, одно малое движение, и я выроню его. Мы смотрели с Марсом друг на друга. Видела, как взгляд того становится понимающим, пустым, горячим. И только кусала губы, дыша трудно и яростно. - Хочу выжить, - тихо прошептала. На секунду в Марсе проскользнуло нечто удивительное, уверенное. Он выпрямился. Его взгляд дрогнул. И эта усмешка словно говорила: «Значит, выбрала, малышка». Порывисто повернула оружие к его брату. Раздалось два выстрела. В следующую секунду я опустила руку, и та повисла, словно не моя. Шейх был мертв. Или, как он говорил, будет через час. Перевела нервный взгляд на Марса. Тот… Выстрел шейха пришелся на область около сердца. Из пальцев выскользнуло оружие. Я бросилась к нему, обшаривая карманы в поисках телефона, не замечая, как пачкаюсь в крови. Как ярко и сильно она пахнет. Ничего. Набрала номер скорой. А затем медленно уложила раненого в горизонтальное положение, оказывая первую помощь. В комнату вбежала охрана, какие-то еще люди, все пришло в суматошное движение. - Как ты поняла? – спросил он, морщась и не сводя взгляда. – Как? - По Le Gavroche. 48 Новодел Le Gavroche с изысканной французской кухней располагался недалеко от сити-мола. Его драпированный интерьер был оформлен в приятном английском стиле – в красных и зеленых цветах с старомодной отделкой позолотой и смешными медными декоративными фигурами животных на каждом столе. Та встреча состоялась за два дня до операции Руфуса. В ресторан меня пригласил Андрей, вспомнив о том, что рассказывала ему Полина на празднике в честь десятилетия клиники. Ему удалось каким-то чудом забронировать столик, а чтобы, вероятно, не выглядеть странным, он взял с собой меня. Так решил Марс, когда увидел нас, и меня в строгом коктейльном платье в стиле Шанель. Черный цвет хорошо оттенял светлый волос. Я подкрасилась, выглядела женственно, хрупко, пожалуй, впервые за многие месяцы одев высоченные шпильки. Совпадение ли – на первом этаже в зоне ожидания мы столкнулись с Марсом Брицкригом в окружении известных моделей. От неожиданности я даже не нашлась, как реагировать. Вероятно, потому что не ожидала никого встретить, а тем более его. Обе дамы были в вечерних смелых платьях. Они томно кутались в тончайшие, шитые драгоценностями шарфы, которые больше привлекали внимание к оголенным и просвечивающим местам, чем скрывали что-либо. Концы шарфов свисали в аккурат там, где начинался разрез на подоле вдоль бедер, открывая взору сексуальные женские ножки в дорогой обуви. И та и другая были разгоряченные, навеселе, да и сам он был не совсем трезвый. Он знал, что от него пахло собой, тестостероном и едва уловимым парфюмом. – Привет, – поприветствовал Андрей, добродушно улыбаясь, дыша расслабленностью и парами алкоголя. – Мир тесен, – натужно рассмеялся Марс, не в состоянии скрыть негодования, идя нам навстречу. – Как ваши дела? Нравится работа? – О! В полнейшем восторге, спасибо огромное, мистер Брицкриг, – Андрей бросился пожимать руку заклятому боссу, так что оказалось, он забыл обо мне, брошенной у гардеробной. – Мистер Брицкриг, – поприветствовала я, кивая. – Вера, – казалось, он удивился, увидев меня, и весело улыбнулся, поправив рукой свой волос, нескромно гуляя взглядом по моей фигуре, обтянутой платьем, по открытым ногам. – С Наоми вы знакомы. Кейт Кисс. Высокая шатенка стояла почти вровень с нами, но даже приличный градус в крови не смягчил в ней конкуренцию. Она порывисто обняла Марса за крепкий торс, ласково прижимаясь подбородком к сильному плечу. Вероятно, вторая девушка весьма успела её раздразнить за вечер, так как тут же сама взяла Марса под руку, безмятежно улыбаясь. И я вспыхнула от неожиданно проснувшейся ревности. Марс это видел так же отчетливо, как обиду во взгляде. Каждая женщина в душе маленькая королева. Собственница, чей размах желания видеть у ног толпы влюбленных бывает невероятных размеров. Что же касается девиц, не приходилось сомневаться, те были не прочь пообщаться с боссом мужа поближе. Но что-то было не так, будто они недавно перенесли болезнь и все еще оставались нездорово-бледными. И стало понятно, что они обе под чем-то. Я отворачивалась, отводя глаза. Потом глубоко втягивала воздух, дышала, пылала лицом и старалась взять себя в руки. Марсу нравилось смотреть на то, как я пытаюсь скрыть не отпускающее мерзкое ощущение бессилия и опасения, приносящего дискомфорт в каждый момент существования. Странное чувство, о котором так любят говорить в этом мире. Чувство обладания и страха потери, жажды отдать всё и забрать сразу же. Противоречие, состоящее из желания подарить мир и владеть тем, кому только что всё отдал. Своеобразный обман. Не нужен целый мир без него. Но разве признаешься в этом? Смесь бережного отношения, попытки сохранить и защитить с ненасытным желанием взять, захватить и присвоить. Ему нравилось скользить взглядом по моим изгибам тела, изучая мелкие волоски, родинки, уникальные формы пальчиков, коленок, выступы костей и вен под тонкой кожей. — Мэдокс не с вами? — спросила я, разглядывая улыбку Марса. Тот стоял так, словно это не его сейчас обвивали две знойные красавицы, готовые по первой команде упасть на колени и сделать всё, что он велит. — В командировке. Смотрю, выбрались попробовать Дубай впервые, — пошутила девица, недвусмысленно вольно проведя пальцем по лацкану дорогого пиджака Марса, неимоверно беся его этим движением. Он напрягся, но, тем не менее, виду не подал, наблюдая, как ещё сильнее напрягается мой муж. — Я пойду, выберу нам столик и вино, — неожиданно предложил Андрей, ухватившись за возможность уйти, и уходя за провожающим его администратором. — Отмечаем кое-что, — ответила я, отводя сердитый взгляд от руки шатенки и наблюдая, как вторая запускает внутрь пиджака свои пальцы, порочно наглаживая сосок, прячущийся под мужской рубашкой. К открытым настежь уличным дверям подъехало такси. Модель лениво и томно отклеилась от Марса, садясь в салон. Затем вторая. — Как у вас дела с операциями? — Продвигаются, — сухо отрезала почти ненавидя его, не понимая, какого черта настолько сильно испортилось настроение. Казалось, от возмущения я едва сдерживаюсь, чтобы не раскричаться, и молча кусаю губы до боли. — Хорошего вечера, Марс! Несколько секунд он разглядывал меня, с затаившимся в глазах, тлеющим и чувственным устремлением. Единым решительным движением увлёк за занавес гардеробной. Там никого не было. И мгновение назад весёлый, яростно навис. — Хочешь, я их отправлю? Обалдело я прошлась безумным взглядом от вздыбленного бугра под тканью брюк, по ремню, вверх по пуговицам на ворот рубашки, открывающей темную завитушку волос на груди. Затем выше по ключице, по кадыку на волевой, чуть потемневший от растущей щетины подбородок. Далее к твёрдым губам. Мощность собственного желания от взгляда Марса сшибла с ног. Он шумно сглотнул, чувствуя, как язык прилип к нёбу. Его взрывало от нестерпимого притяжения. — Невозможная. Хочу зарыться между твоих ног, вдыхать и выцеловывать. Потом целый день и ночь будет пахнуть тобой. Он поднял руку и с силой притянул меня к себе за талию. От прикосновения бедер, от яркого физического ощущения трущегося мужского естества сквозь слои одежды, распалённое тело обволокло меня жаром. Дышать стало горячо и нечем. Второй рукой он придержал голову, фиксируя, разворачивая меня к своему затянутому вожделением лицу. Прижал теснее. Прикоснулся губами к рту. Я злилась. Настоял. Острый, дурманящий вкус поцелуя на губах. Язык Марса внутри и нежные, ласкающие движения, словно прибоем окатили знойным, невыносимо горячим желанием. Я отвечала на поцелуй. Пальчиками скользила по его широкой груди, почти невесомо прикасаясь к шее. Затем потянулась, чувствуя, как он приподнимает подол платья. Собой он прижался ко мне спиной к стене, и ничего не оставалось делать, как раскрыться навстречу, обхватить его торс ногами. Горячие губы Марса сладостно ласкали меня. Руки удерживали, прижимали и гладили. — Вера, — невыносимо возбуждающе слышать имя, произнесенное им же охрипшим от страсти голосом. Как сладко. И голову сносит на раз. Пару минут канули в небытие наслаждения от поцелуев. Марс неожиданно оторвался, тяжело дыша. Теперь я могла оценить всю степень его желания, при том что сама едва ли могла трезво мыслить, опьянённая чувствами. Немного отдышавшись и придя в себя, он сглотнул, а потом отступил. Помог встать на ноги и, не отпуская, налёг всем пылающим телом. Обнял. — У нас не должно быть выбора, — его признание окончательно лишило сил. Было слышно, как тяжело и мощно бьется сердце в его груди. Носом ощущала, как артерия на мужской шее пульсирует, пока Марс сжимает меня до хруста костей. Он приподнял меня, лёгкую как пушинку. Осталось отодвинуть в сторону тонкую преграду кружева трусиков. Едва сдерживаясь, развел мои ноги коленом и коснулся пальцами горячего женского лона. Я ерзала, на самом краю, упираясь затылком в зеркало. Задержала дыхание. Он замер, а потом отпустил. — Не хочу разрушать, — мучительно прошептал он, сражаясь с собой и своим желанием, тормозил. — Хочу, чтобы жила. Он отступил. Я мгновенно поняла, что ничего не будет. А хотелось продолжать. Не останавливаться. Взгляд упал на кулон в виде шарика. От исступлённых движений тот, спрятанный под платье, выскочил наружу. И теперь поблёскивал золотыми прожилками в полумраке гардеробной. Выражение лица Марса приобрело крайнюю озадаченность. Он протянул руку, прикоснулся, не веря глазам, недоверчиво разглядывая. — Откуда у тебя это? — Отец подарил, — теперь и в моём лице отразилось непонимание. — Ты же понимаешь, что это литфер? Марс запрокинул голову вверх, закрыл глаза, покачивая носом. Он не мог поверить. В моём взгляде не читалось, что я понимаю, что ношу на шее. Втянул воздух, выдохнул шумно и снова посмотрел. Слишком невинно я вертела кулон в руках. — На языке спецслужб это пропуск. Тебя ведут. Я лишь пожала плечами. Марс усмехнулся, приобнял меня и, взяв в пальцы подбородок, заглянул в глаза. — Ты не так проста, верно? У меня не нашлось слов. Он иронично улыбнулся, словно ставя мне диагноз. — Не хочу даже проверять, кто ты такая. Никому, никогда его больше не показывай. Носи так, чтобы никто не видел. Он глубоко вздохнул и сделал шаг назад. Я, закрыв глаза, признала его правоту. Если мог бы, то не застопорился бы. Он сделал свой выбор только что. Марс заглянул в меня, остановил взгляд на призывно раскрытых губах, хмельных глазах, в которых читалось: «Выбирай. Я уйду с тобой прямо сейчас, куда скажешь». И он выбрал, сжал челюсти, одеревенел всей фигурой. — Хорошего вечера, — отозвался с сожалением, отступил и вышел, быстро садясь на заднее сиденье и закрывая за собой дверь. Невыносимо тяжело было стоять в Le Gavroche. Марс понимал, дороги назад не будет. Но протянуть руку и разрушить он не желал. Не мог ни тогда, ни сейчас, лёжа на полу с пробитой грудью. — Я хотел его убить, — произнёс он хрипло. — Что ещё можно сделать? Тебя этим не спасешь. Слова вызвали улыбку. — Знаешь, теперь это уже не имеет никакого значения. *** Мы расстались с ним через две недели, когда были улажены все последние формальности. Ему крупно повезло: пуля прошла на вылет, не задев жизненно важных органов. Ко мне никаких претензий ни у кого не нашлось. Марс помог оформить перевозку тел. Я везла домой два гроба. Дело непростое и очень недешевое. — Пора прощаться, — в моем голосе звучит сожаление. Марс смотрит на меня с улыбкой, за которой скрывается секрет. И я каждый раз спрашиваю себя, отпустил бы он меня, если бы не отцовский кулон? Не уверена. Пока я шпионка в его глазах, мне открыты все дороги, кроме его сердца. — У меня для тебя кое-что есть, — он протянул папку. Бумажная старомодная папка с какими-то документами. Легкая, очевидно, что ее собирали не вчера. По уголкам заметно, она где-то долго лежала. Скорее всего, в чьем-то сейфе. — Что это? — пытаюсь открыть. — Открой в полете, — он придерживает мои пальцы и смотрит с полуулыбкой, в нашем касании полно напряжения и чувственности. — Это что, чье-то дело? На меня? — Узнаешь немного попозже. Я соглашаюсь и больше не тереблю завязки. — Теперь ты следующий шейх? Он отрицательно качает головой. — Тут и без меня есть желающие, — шутит и не шутит одновременно. Но, вроде бы, у его брата не было официальных наследников. Галиб был единственным. А как известно, в этом мире все наследуют мужчины. И сыновья для них критически важны. — Спасибо тебе, — кажется, он понимает, но все же ждет пояснений. — Что отпустил тогда. Легкая усмешка, полная самоиронии и едкости во взгляде. — Ты сама выбрала свою судьбу. Верно, я отказалась. Теперь каждый пойдет своей дорогой. Не верилось, что все закончилось так, как оно закончилось. И все же... На прощание мы поцеловались. Мне хотелось, и ему тоже. Горько-сладкий поцелуй, за которым столько всего невысказанного и непрожитого. Я села в самолет, и после взлета и набора высоты, когда все пассажиры немного успокоились, а стюардессы перестали сновать туда-сюда между VIP-персонами, я открыла папку. Минут десять я не могла оторваться от содержимого, перестав замечать окружение, мир, даже себя. Лучший подарок за всю мою жизнь. Я держала в руках архив справок и выписок моего рождения. Мои руки тряслись от волнения, щеки горели, губы нервно дрожали. Мое дело. Марс собирал его много лет, пытаясь выяснить, кто я такая. С моих глаз срывались слезы. Теперь я знала, кто я и откуда. Закрыв документы, я некоторое время приходила в себя, зная, что секрет, угадывающийся в его улыбке при прощании, теперь доступен и мне. Но я вряд ли о нем поделюсь когда-нибудь с кем-нибудь на свете. Есть вещи, о которых могут знать лишь избранные. А в нашем с ним случае — двое... Он и я. Конец
