И тут прямо перед закрытыми глазами появилось лицо Павлика. С тем самым выражением, с каким он пытался объяснить мне дорогу к затерянному в лесах дедову хутору. С чуть нахмуренными светлыми бровками и не по-детски пристальным выражением глаз. И тут же, следом за ним — Алиска, когда цеплялась за мои руки, сидя на табуретке, но будто падая или уходя под воду. А сразу за ней — открывшиеся глаза Сергия за толстыми стёклами очков, в которых догорал, будто успокаиваясь и остывая, яркий белый свет, словно от молний, бивших оттуда. И я распахнул веки, резко, рывком, не обращая внимания, что весу они были неподъемного.

Лина стояла голыми коленками на остром гравии, держа меня обеими руками за плечи. Наверное, чтоб на спину не завалился. Заглядывая мне в глаза. В её широко раскрытых голубых озёрах плескался страх и одновременно с ним — какая-то необъяснимо твёрдая решимость. Губы были снова сжаты в нитку. Но в голове, пробившись сквозь гул кровавых колоколов, вспышки острой боли и рёв близкого пламенеющего потока Яри, раздалось:

— Не бросай меня! Не уходи, Яр! Ты мне нужен!

Дальнейшее сравнить мне было не с чем. Можно представить, как по отмашке красным флажком из сотен стволов артиллерийской батареи вылетают в клубах дыма снаряды, которые взрывная энергия, тянущаяся за каждым из них огненным хвостом, толкает к горизонту. И разом втягиваются обратно в жерла пушек, как будто кто-то включил обратную перемотку. Или выросший за несколько секунд на ровном месте гремучий густой тёмный еловый лес, тысячи необхватных стволов, втягивает иглы, складывает-собирает-прижимает ветви — и уходит назад, под землю. Реальностью ни один из образов похвастаться не мог. Кроме Энджи, глаза которой наполнились слезами.

Мимо проезжали редкие машины. Проскрипел ПАЗик, выглядевший так, будто ехал прямиком из девяносто восьмого года в девяносто девятый. По встречной прогудел лесовоз, тащивший на спине очередную партию трупов родственников Осины. Из которых человечки в лучшем случае сделают домашнюю мебель, а в худшем — просто сожгут. Точно так же, как я только что планировал спалить себя самого: вспышка тепла и света на краткий миг — и горсть серой золы и белого пепла, что ветер разметёт по Земле без остатка. Видимого остатка. То, что сохранится после меня, станет пищей для клеток простейших, насекомых и травы. Ты был кругом прав, Муфаса…

— Ты совсем охренел что ли, фикус полоумный?! — раздался рёв рядом.

Я с трудом, с противным мерзким хрустом повернул голову и увидел потрясающую по экспрессии и абсурду картину. На обочину с трудом выбрался с заднего дивана Сергий, извлёк из салона запотевшую банку с Осей. И теперь самозабвенно орал на неё так, что каплями она покрылась и снаружи.

— Кто давеча про изуверов говорил, которых хлебом не корми — дай хорошее улучшить?! А сам-то, мать твою, Менгеле недоделанный! Святогора решил нового смастерить?! А если б он за рулём отошёл — ты не подумал, Буратино?!

Я никогда не видел в такой ярости, пожалуй, никого. Вокруг деда плясали всполохи натурального пламени, а то поле, что в машине отстояло от его тела от силы на ладонь, росло на глазах, тоже принимая форму шара. В движущихся на нём узорах стали появляться коричневые, как засохшая кровь, и чёрные кляксы.

— Мы бы тут всей телегой под лесовоз вон влетели — и труба! Прокатились до северной ёлочки! У него же опыта — считанные дни, ты об этом подумал, роза в банке?! — не умолкал дед. — Он же чуть всю Землю наизнанку не вывернул, судя по той Яри, что я почуял, — и Сергий осёкся на полуслове, разом перестав орать.

— Понял теперь, дурень сивый? — спокойно осведомилось у него Древо.

— А как же это?.. — ахнул он, неловко пытаясь выудить одной рукой из нагрудного кармана рубахи свои очки в толстой оправе. Стоявшая на широкой ладони банка с Осиной опасно покачивалась. Из открытой двери выбралась Алиса и едва успела спасти ростки предвечного Древа от падения.

— Ну да, на тоненького прошло, согласен. Но прошло же? Одно к одному сошлось: и девица-краса, и родня обретённая, и наставник старый. Ты, Серый, помнишь, в какую зиму смог окрест меня коло дивное, разноцветное разглядеть? — если я ничего не путал, что речь шла о той самой ауре.

— Такое забудешь, — уселся прямо на короткую пыльную траву рядом со мной Сергий. — семьдесят семь годков прошло, как один, как и в былинах сказано. В ту зиму и увидал.

— А он — сегодня. Да сумел напрямую ко мне мыслью дотянуться, так, что ни единого из вас не потревожил.

— Иди ты! — дед дёрнулся, и очки упали с носа, он едва успел подхватить над самыми камнями. Надо бы нам всем, пожалуй, на травку перебраться. На земельку тоже можно. Где помягче.

— Сам иди. Речь смысленную, ко Древу обращённую, повёл Странник, у которого опыта — с гулькин… эммм… неопытный Странник, в общем. Но это ладно, это бывало, пусть и не так быстро. А он ведь, Серый, Землицу-матушку почуял!

Очки всё-таки выпали из рук старика. Хорошо хоть — на штаны. Надо, кстати, будет ему что-то более актуальное справить — в нейлоновой полосатой рубашке и брюках, пусть и отглаженных, со стрелками, что были заправлены в начищенные кирзовые сапоги, смотрелся он… Не смотрелся он, короче. А прибавить к тому ещё привычку пристально глядеть на банку с растением и разговаривать с ней вслух — жди повышенного внимания в любой гостинице. Санитаров бы не стали сразу звать.

— Могута… — зачарованно прошептал Сергий, и тут же прижал широкую ладонь ко рту.