— Она, брат, самая, — подтвердило Древо. — Ты, Аспид, пока о простом думай, правильно. Портянки там, портки, фельдшера из «жёлтого дома». Тебе головку-то напрягать рано пока. Вон опять едва не растёкся мыслию по древу-то. — В Речи его слышалось, кажется, смущение.

Алиска вынырнула из машины, куда сунулась, стоило только деду опасть на обочину и перестать угрожать банке разбитием. Разбиением? Боем стеклотары, короче. В одной руке у неё была полторашка с водой, на второй с выражением крайней заинтересованности на моське подпрыгивал Павлик. Я продолжал сидеть на гравии, впивавшемся в задницу, не обращая ни на ощущения, ни на происходящее в целом, кажется, ни малейшего внимания. Картинка растущих внутрь деревьев была слишком яркой, чтобы отвлечься от неё так быстро.

Лина буквально выдернула бутылку у сестры, намочила невесть откуда взявшийся носовой платок и стала обтирать мне лицо. На платочке были какие-то цветы. Кажется, тоже розовые. Как те лучи, что тянуло ко мне её поле. Только в них, в середине, пробивались заметные синие полосы. Тревога, наверное. На то, что творилось вокруг, я смотрел, как безнадежный завсегдатай сумасшедшего дома — ни эмоций, ни интереса, ни внимания. Даже когда Лина отняла от лица платок, насквозь мокрый и полностью ярко-красный, никакой заинтересованности во мне он не вызвал.

— Это что же выходит, — начал было Сергий, но Ося тут же перебил его:

— То самое, Серый. Вот прямо оно, как есть. За плечом у княжича должен именно такой дядька стоять — ярый да могутный. Так у вас исстари повелось. И он теперь у нас есть. Главное, чтоб перестал в овощ играть, а то долго что-то.

— Да ты никак и вправду из ума выжил, Оська! — воскликнул дед, так и не отняв ладонь от лица. — У него с твоего первого «здрасьте» чуть все мозги не вылетели, а ты третьим порядком сразу?! Да у него шансов, чтоб душа в тулово вернулась, поди, ни единого и нет!

— Не вопи! — «голос» Осины был жесток и твёрд, аж звякал. Вздрогнули на этой фразе все, а Павлик даже скривил нижнюю губу коромыслом, будто собирался зарыдать, но пока откладывал. — И не каркай! В нём душа, вконец ослеп что ли? Ну так надевай свой велосипед на нос и сквозь него посмотри!

Обстановка на обочине была явно жаркая. Сидящий пенсионер орал на банку. Бледные Алиса и Энджи возились вокруг меня с ещё какими-то тряпками, потому что маленький душистый чистый платочек улетел дальше от дороги, в траву, сразу — отстирать его шансов не было. Откуда вообще взялся-то он — на велосипедках карманов, вроде, не бывает? Павлик стоял, держась двумя руками за мою левую коленку, между мной и Хранителем, переводя взгляд между всеми участниками дискуссии, будто прислушиваясь. Но без особого успеха — мама и тётя молчали, деда и Ося лаялись непонятно, а в голове у дяди будто кто-то трубку телефонную с аппарата снял и на стол рядом положил. И оттуда доносились только однотонные прерывистые гудки. Хотя вряд ли он так думал — такие телефоны задолго до его рождения разошлись по музеям и помойкам.

— Ярь, Аспид — это, чтоб вам, человечкам, понятнее было, вроде как мужское начало, огненное. Стимул, удар, вспышка. Без него жизни нет. Могута — начало женское, земное: сила, покой, порядок. На их балансе и стоит вся жизнь на Земле, — Древо, кажется, вещало на индивидуальном канале, только для меня. Не прекращая скандалить с Хранителем, выдавая такие перлы, что я б записал. Да некому было.

— Ты посиди чуть, но только не вздумай мне ни паниковать, ни с ума сходить. То, что сумел Ярь обуздать, не дал Землице-то — это качество редкое, богатырское. Удержать — сложно. Про других говорят — удержу не знает. Так вот это не про то, что его удержать нельзя, а про то, что сам он Яри своей не хозяин. Ты — хозяин, полноценный теперь, да с редким запасом. Если верно посчитал я — того, что ты сберёг-сохранил, на пару таких ударов земных хватило бы, что тут опять рыбки бы плавали, горы ледяные да тюлени всякие.

Речь Осины завораживала. Понимания особенно не прибавляла, но позволяла хоть на чём-то сосредоточиться.

— А что без подготовки я — за то прости. Чую, мало времени у нас. Хороводят «чёрные» последнюю сотню лет так, что никакого сладу с ними. А тут ты появился. Редкий даже по былым временам талант в тебе. Дар даже. Потому и спрос с тебя иной. Да и с меня тоже, — он, кажется, тяжко вздохнул.

Я нашарил взглядом на узорах Осиной сферы ту точку, через которую начал этот неожиданно закончившийся разговор. Напрягся чуть.

— Что ты готовишь для Павла, Осина? — надо же, удалось.

— Латиняне, что в науках всех превзошли давным-давно, словом «paulus» называли что-то маленькое, небольшое. Этот, когда вырастет, будет «magnus», скорее — большой. А то и «maximus» — величайший, — Древо, кажется, говорило осторожно, задумчиво.

— Это не ответ, — я не сводил глаз с той точки, через которую, как мне казалось, проходила наша «засекреченная линия». Хотя там постоянно плясала Лина, что-то, кажется, говоря и размахивая ладонью перед моим лицом.

— Поживём — увидим. Доживём — узнаем. Выживем — поймём, — фразы падали равномерно, будто камни с высокого обрыва. Или летучие горы, объятые пламенем, с неба. Впервые я услышал всю поговорку целиком.

— Тебе явно виднее, Древо. Будь по твоему. Научи меня пользоваться тем, чем Земля одарила, — попросил я. Спорить и пререкаться с собеседником такого масштаба, пусть и занимавшим временно трёхлитровую банку пониженной комфортности, было не с руки.

— Научу, Яр, — ого, по имени даже, без Аспида? Все вскинули глаза, показав, что это прозвучало уже в «общем канале». — Только надо чуть выждать, а то опять кровить начнёшь. Что такое с вами, человечками: чуть тронь — рассыпаетесь! Тебе бы аскорутину, что ли, попить, чтоб свёртываемость улучшить, — закончило старое дерево мысль совсем уж неожиданным советом.