Когда в октябре 1774 г. Первый Континентальный конгресс прекратил свою работу, в договоре было оговорено, что второй конгресс соберется в мае 1775 г., но только в том случае, если британцы еще не примут мер в ответ на претензии американцев. Возможность полюбовного урегулирования споров без дальнейших волнений казалась тогда вполне реальной. Стремясь к такому примирению, Континентальный конгресс неоднократно подтверждал лояльность американцев по отношению к родине и одновременно формулировал свои требования как выражение «самых священных» прав англичан. Например, восхваляя жителей Массачусетса за их упорное сопротивление британскому натиску, Конгресс в то же время призывал их оставаться «мирными и… оборонительными», чтобы избежать вовлечения колоний в «ужасы гражданской войны» до того, как король сможет загладить свою вину.

Когда 10 мая 1775 г. после кровавых столкновений при Лексингтоне и Конкорде собрался Второй Континентальный конгресс, он стал центральным институтом формирующейся нации. Однако делегаты все еще не были уверены в возможности примирения с материнской страной. По сути, колонии не были едины до провозглашения Декларации независимости 4 июля 1776 года. Некоторые колонии, например Массачусетс, гораздо раньше и быстрее других перешли к радикальному отказу от британского правления. Но даже Массачусетс колебался. В то время как конгресс провинции Массачусетс собирал войска и запрашивал военную помощь у соседних колоний, он также опубликовал обращение к британскому народу, в котором обещал оставаться «верным и послушным подданным» короля, готовым «защищать его персону, семью, корону и достоинство» своими «жизнями и состоянием». Это обращение было написано через неделю после того, как пролилась кровь при Лексингтоне и Конкорде.

15 июня Конгресс назначил Джорджа Вашингтона главнокомандующим новой континентальной армии, а 17 июня 1775 г. колониальные войска (не возглавляемые Вашингтоном и не зачисленные в состав континентальной армии) провели одно из самых кровопролитных сражений Революционной войны у Банкер-Хилла и Бридс-Хилла неподалеку от Бостона. Примерно в то же время многие другие колонии поручали своим делегатам найти способы отстаивания «американских прав и свобод» и одновременно восстановления «гармонии между Великобританией и колониями». Даже более пассивно настроенные делегаты не находили никаких противоречий в поддержке военных действий и в то же время компромиссных решений, которые позволили бы сохранить американских колонистов в составе британской нации.

В массу явных противоречий, сопровождавших переход от отстаивания прав англичан к борьбе за независимость, можно включить и переменчивую политику Континентального конгресса в отношении Квебека. 29 мая 1775 г. Конгресс пригласил Квебек присоединиться к тринадцати колониям в их сопротивлении британскому гнету, заявив, что «судьба протестантских и католических колоний» «тесно связана». Через три дня делегаты заявили, что, поскольку «этот Конгресс не имеет в виду ничего иного, кроме защиты этих колоний… никакие экспедиции или вторжения не должны предприниматься или совершаться какой-либо колонией или группой колонистов против или в Канаду». Это заявление полностью соответствовало приглашению, направленному Квебеку, и уже сложившейся позиции, согласно которой вооруженные действия против англичан могут быть предприняты только для защиты прав колонистов как англичан. Однако Квебек не принял приглашения присоединиться к тринадцати колониям, расположенным к югу от него, вероятно, потому, что, как отмечает Майер, другие колонии были враждебно настроены к католицизму. Поэтому менее чем через месяц, 27 июня, Континентальный конгресс отдал приказ о вторжении в Квебек — решение, которое нельзя назвать ни оборонительным, ни соответствующим мнимому статусу колонии-брата. 16 мая 1775 г. Конгресс провинции Массачусетс обратился к Континентальному конгрессу за советом, как ему воссоздать свое правительство теперь, когда они сбросили королевскую власть. В ответ Континентальный конгресс рекомендовал колонии избрать ассамблею и совет в соответствии с уставом 1691 г., а затем считать должности королевского губернатора и лейтенант-губернатора вакантными до тех пор, пока не появятся представители власти, обязавшиеся «управлять колонией в соответствии с ее уставом». Это минималистское предложение одновременно обеспечивало эффективное управление провинцией и в то же время позволяло вернуться в лоно королевской власти без существенной институциональной перестройки, если британцы пойдут на соответствующие уступки колониальным требованиям. В последующие месяцы несколько других колоний попросили и получили аналогичный совет.

Эти действия были важны по нескольким причинам. Во-первых, колонии, обратившиеся с этими просьбами, молчаливо признали роль Континентального конгресса как легитимирующего органа. Однако это признание было квалифицировано тем, что колонии просили «совета», а не «разрешения». Кроме того, опора на королевские хартии, хотя и без королевских уполномоченных, обеспечивала максимальную преемственность с дореволюционными традициями, обычаями и практикой. Тем самым и Континентальный конгресс, и колонии исходили из того, что именно нынешние король и парламент отступили от законных принципов прав англичан, а не колонисты; последние, сопротивляясь имперскому правлению, просто нарушали обычаи и традиции. Наконец, советы Континентального конгресса еще раз подтвердили сохраняющуюся двусмысленность перехода к политической автономии, поскольку делегаты, по-видимому, ожидали, даже предвидели, возвращения власти короны после урегулирования разногласий с родиной.

Вплоть до конца 1775 г. каждый раз, когда Конгресс издавал постановление, публиковал декларацию или принимал резолюцию, описывающую, по его мнению, случаи «американских притеснений» со стороны британцев, он в то же время настаивал на том, что колонии стремятся лишь к разрешению своих трудностей с имперским правлением. Вопрос о независимости не рассматривался. Даже те, кто в иных обстоятельствах мог бы считаться радикальным противником имперского правления, не выступали за отделение. Например, 25 августа 1775 г. Томас Джефферсон в частном порядке заявил о своем горячем желании урегулировать разногласия, поскольку он «предпочел бы находиться в зависимости от Великобритании, должным образом ограниченной, чем от любой нации на земле, или чем ни от какой нации» (подразумевая под последней независимость). Однако даже когда Конгресс давал консервативные советы провинциальным правительствам по реформированию их институтов, он сам принимал многие атрибуты независимого государства, в частности, создавал межколониальную почтовую систему, вел переговоры с индейскими племенами на границе, регулировал американскую торговлю, определял порядок обращения с лоялистами (которые постепенно превращались в «предателей») и, конечно, создавал армию. В то же время несколько провинциальных ассамблей дали официальное указание своим делегатам в Континентальном конгрессе противостоять всем попыткам отделиться от Великобритании. Континентальный конгресс все еще находился на пороге перехода от колонии к нации, от лояльности к короне в рамках прав англичан и основание новой нации, в которой эти же права были преобразованы в американские принципы.

Переплетающиеся судьбы колоний и метрополии формировались на основе взаимного непонимания намерений и решимости друг друга. Американские политические заявления подкреплялись заявлениями о лояльности короне, что могло ввести в заблуждение британских политиков. Хотя колонисты были готовы проливать кровь, защищая свои права, эти права всегда представлялись как права англичан, а не как универсальные права всех людей. Таким образом, британские власти считали, что имеют дело с мятежниками, а не с потенциальными революционерами, а способ борьбы с мятежниками — это жестокое подавление их. В очень реальном смысле американские политические лидеры были ответственны за это неправильное понимание, хотя, учитывая политические проблемы, связанные с мобилизацией народной поддержки своей политики, трудно предположить, что они могли бы действовать совершенно иначе.

С другой стороны, англичане дали понять, что колониальная интерпретация английской конституции (которая, в частности, гласила, что порядок управления в колониях, созданный на основании королевских хартий, не может быть изменен парламентом) никогда не будет принята. Вплоть до 1774 г. колонисты полагались на все слабеющую веру в то, что король Георг вновь подтвердит свою, по их мнению, королевскую прерогативу в отношении управления колониями и тем самым отменит настойчивое утверждение парламента об абсолютности его власти. 18 ноября 1774 г. король недвусмысленно подтвердил, что корона согласна с позицией парламента. В письме лорду Фредерику Норту, премьер-министру правительства Его Величества, король заявил, что «правительства Новой Англии находятся в состоянии мятежа» и «удары должны решить, должны ли они быть подчинены этой стране или независимы». Двенадцать дней спустя король Георг публично заявил, что Массачусетс проявляет «самый дерзкий дух сопротивления и неповиновения закону», и объявил о своей «твердой и непоколебимой решимости противостоять любым попыткам ослабить или ослабить верховную власть этого законодательного органа над всеми доминионами моей короны».