Женщины проиграли практически все битвы за равные права в ходе революции, хотя они играли заметную роль во многих важнейших событиях, таких как взятие Бастилии и поход на Версаль. Среди немногих достижений женщин — легализация развода. Традиционное место женщины как помощницы мужу и заботливой матери для своих детей было идеологически подкреплено сентиментальным пониманием гендера Руссо.

Мужчины выполняли общественные обязанности, которые требовали от них безраздельного внимания, а женщины обеспечивали им помощь и комфорт.

Революция также столкнулась с трудностями в переговорах по вопросам расы и рабства. Хотя расовая дискриминация не была распространена в метрополии, рабство негров было жизненной силой колоний. Рабовладельческие плантаторы Карибского бассейна производили товары, которые, в свою очередь, создавали огромные коммерческие интересы среди судовладельцев и купцов в портах Франции. Эти интересы в основном симпатизировали революции, но только при условии, что их торговые отношения с колониями не будут поставлены под угрозу. Таким образом, несмотря на общее стремление депутатов распространить «права человека» на людей всех рас, на практике Национальное учредительное собрание поддерживало колониальное рабство.

Однако гаитянская революция быстро превратила то, что могло быть вопросом политической философии, в государственную политику. Сначала ассамблея встала на сторону колонистов. Однако, когда англичане и испанцы пригрозили вмешаться, свободные негры, а затем и рабы стали потенциальными союзниками. В мае 1791 г. ассамблея сначала предоставила гражданство свободным неграм, происходящим от свободных родителей, но затем попыталась отмыться от дальнейшего участия в решении этого вопроса, заявив, что «Национальное собрание постановляет, что оно никогда не будет обсуждать вопрос о положении цветных людей, не рожденных от свободных отца и матери, без предварительного, свободного и спонтанного желания колоний». Почти через год, 4 апреля 1792 г., Законодательное собрание отказалось от этой позиции и распространило социальное равенство на свободных негров. Затем, в июне 1793 г., в разгар военных действий на острове Сен-Доминго, французские комиссары предложили свободу тем рабам, которые возьмут в руки оружие и выступят на стороне Франции. В октябре другой эдикт, изданный без ведома и согласия парижской ассамблеи, отменил рабство на острове. 4 февраля 1794 г. ассамблея признала то, что стало реальностью на острове, и официально отменила рабство во всех французских колониях.

3 мая 1788 г., примерно за год до начала революции, Парижский парламент объявил, что во Франции действуют основные законы, один из которых — наследственное престолонаследие. Если с точки зрения короля этот закон был беспроблемным, то с другими законами дело обстояло иначе, поскольку Парламент также утверждал, что только Генеральное собрание может утверждать меры, касающиеся доходов, что король не может произвольно отдавать приказы об аресте своих подданных, что судьи, работающие в одном из тринадцати Парламентов, не могут быть смещены, что Парламенты имеют право регистрировать новые законы и без регистрации эти законы не могут быть реализованы, а также что нельзя нарушать те обычаи и привилегии, которыми традиционно пользовались провинции. На следующий день Парижский парламент заявил, что эти основные законы являются частью древней конституции, которая гарантировала, что «наследник короны определяется законом; народ имеет свои права; пэрство — тоже; магистратура несменяема; каждая провинция имеет свои обычаи, свои капитуляции; каждый подданный имеет своих естественных судей, каждый гражданин — свою собственность; если он беден, то, по крайней мере, имеет свою свободу».

Хотя большинство принципов, провозглашенных в этих декларациях, были неприемлемы для короны, предполагаемое существование древней конституции не было таковым. В ноябре 1787 г. хранитель королевских печатей Кретьен Франсуа де Ламуаньон изложил в Парижском парламенте роль короля в соответствии с древней конституцией.

Еще до начала революции сторонники политических реформ отрицали сам факт существования древней конституции. По словам Ги-Жана Таргэ: «Сам факт… того, что антикварам пришлось копаться в истории Карла Великого и Каролингов, был достаточным доказательством того, что во Франции не было конституции и теперь ее необходимо создавать с нуля».

Депутаты, однако, считали, что не могут начать с нуля, поскольку им необходимо согласие короля, пусть и молчаливое. Декларация прав человека и гражданина в своих семнадцати статьях просто игнорировала существование короля. Однако новая конституция не могла поступить подобным образом, поскольку этот документ должен был создать институциональную основу государственного управления и поэтому был вынужден прописать обязанности и привилегии короля. Большинство депутатов Учредительного собрания в качестве прагматичного решения этой проблемы выступали за конституционную монархию в той или иной форме и считали, что в этом вопросе можно ориентироваться на английскую модель. Однако английская модель оказалась двуединой: С одной стороны, она представляла собой реальный исторический опыт, демонстрирующий жизнеспособность модели, по крайней мере, в Англии; с другой стороны, она была глубоко английской и, следовательно, вызывала отвращение у тех, кто считал Англию враждебной державой.

Однако дилемма, поставленная королем, была лишь частью еще более серьезной проблемы: перевод Декларации прав человека в институциональные формы грозил вновь разделить людей на тех, кто управляет, и тех, кто управляет ими. Руссо решил эту проблему, определив город-государство в качестве подходящей единицы управления, чтобы народ мог регулярно участвовать в выявлении общей воли без помощи и вмешательства политических властей. Такое регулярное участие сводило бы правительство городов-государств к простым функционерам, исполняющим волю народа, не переосмысливая и не выходя за рамки ее содержания. Именно этот принцип прямого участия народа в управлении государством и придал легитимность революции на начальном этапе ее борьбы с королем, а позднее придал силу парижским толпам, считавшим себя беспристрастными выразителями общей воли.