В ходе обсуждения на съезде стало ясно, что равное представительство штатов в Сенате в конечном счете основывалось на убеждении, что именно штаты будут выступать в качестве проводников представительства в национальном правительстве (эта позиция подкреплялась выбором сенаторов законодательными органами отдельных штатов), в то время как пропорциональное представительство предполагало, что легитимными носителями политической воли являются отдельные лица, а не штаты. Это было одно из наиболее важных противоречий, возникших на съезде, но в первую очередь это был спор между крупными штатами (которые выиграли бы от пропорционального представительства) и малыми штатами (которые выиграли бы от равного распределения). Хотя в ходе дискуссии иногда затрагивались и более фундаментальные вопросы политической теории, вопрос решался исходя из относительных материальных интересов нескольких государств. Так, например, малые государства убедительно угрожали, что покинут Конвенцию, если не добьются своего.

Ссылки на государства как на «воображаемые» или «артистические существа» заслуживают внимания, поскольку Вильсон и Гамильтон, оба националисты, конечно же, приступили к реализации проекта по созданию собственного (национального) «воображаемого бытия». Таким образом, дебаты в Конвенте касались не только материального распределения власти и полномочий, но и самих основ управления. Например, когда делегаты обсуждали потенциальную власть национального правительства над межштатной торговлей, они не только решали, как эта власть будет действовать с практической, материальной точки зрения, но и то, будет ли в этом отношении национальное правительство наделено властью, предполагающей суверенный статус по отношению к штатам, суверенный статус, который одновременно требует и, в лучшем из возможных миров, также порождает легитимность. Однако большинство решений, касающихся места суверенитета и легитимности, определялось узкими материальными интересами делегатов и государств, из которых они происходили.

Рабство вызвало аналогичный конфликт по поводу места и выражения воли народа. Важнейшей проблемой вновь стало распределение представительства между несколькими штатами: Должны ли рабы учитываться в формуле, определяющей распределение членов Палаты представителей (а значит, и Коллегии выборщиков)? Рабы, конечно, были людьми, но это был народ, лишенный автономной (свободной) политической воли. Поскольку формула распределения напрямую затрагивала распределение политической власти, для Юга это не было теоретически тонким вопросом. Таким образом, материальные и политические интересы южных делегаций в Филадельфии диктовали необходимость учета рабов наравне со свободными белыми. Однако для Севера вопрос был более сложным. С одной стороны, южане считали, что рабы — это собственность, особая форма собственности, которая как нуждается в политической защите, так и вытесняет своим существованием в качестве рабочей силы то, что в противном случае могло бы заменить большее число свободных белых. Таким образом, на Юге соотношение капитала и населения было выше, чем на Севере (хотя как именно это рассчитывалось, неясно). Многие северные делегаты могли принять такую логику до определенного момента. В самом деле, на Конституционном конвенте имущественное и демографическое соотношение неоднократно рассматривалось в качестве возможных альтернативных методов распределения представительства между штатами.

С другой стороны, если в качестве основы для определения представительства было выбрано население, то логическим обоснованием стало то, что именно люди голосуют и тем самым проявляют свою коллективную волю. Рабы, хотя и были людьми, не могли свободно выражать свою волю. Южане могли бы возразить, что рабы «виртуально» представлены политической элитой (состоящей в основном из их хозяев), но эта параллель не была привлекательной защитой, учитывая то, как это понятие использовалось партией в период колониального кризиса. Кроме того, многие делегаты-северяне (да и южане тоже) отвергали саму идею о том, что рабство совместимо с идеалами республики.

Решение — настолько грубый материальный компромисс, какой только был разработан на конституционном съезде — заключалось в том, чтобы считать каждого раба как три пятых свободного человека. Делегаты также эвфемистически называли рабов «всеми остальными лицами», которые не являлись «свободными людьми, включая тех, кто связан службой на срок в несколько лет». Такой исход логически несовместим ни с одной из известных политических теорий, но он позволил (с трудом) создать Конституцию.

Последняя статья (седьмая) Конституции определяла способ волеизъявления народа в отношении ее принятия: она гласила: «Соотношение конвенций девяти государств является достаточным для установления настоящей Конституции между государствами, ратифицировавшими ее». В основе этого процесса лежали два принципа, один из которых исходил из демократической теории, а другой — из практической политической реальности. Что касается демократической теории, то делегаты хотели, чтобы американский народ в целом ратифицировал созданную ими Конституцию. Их согласие, как американского народа, создаст прямую связь между гражданами и новым национальным государством, что было крайне необходимо для успеха нового правительства. По этой причине Конвентом было предусмотрено, что воля народа будет выявляться на съездах в нескольких штатах (с полномочиями по разработке конституции, во многом схожими с их собственными), а не в законодательных органах штатов.

Что касается практической политической реальности, то делегаты также понимали, что тринадцать штатов пользовались гораздо большим расположением и престижем, чем Континентальный конгресс. В процессе ратификации противники Конституции часто ссылались на штаты как на истинных хранителей народной воли, как потому, что они были ближе к народу, так и потому, что выражение народной воли находили более непосредственное воплощение в действиях правительства. В некоторых отношениях это превратилось в спор между противниками, выступавшими за более полную народную демократию, и сторонниками, подчеркивавшими свободу личности. Перед последними стояла особенно сложная задача, поскольку, в отличие от предреволюционного кризиса, когда главной угрозой свободе и свободе были британцы, они были вынуждены (по крайней мере, неявно) характеризовать американский народ как источник опасности. Однако когда сторонники Конфедерации подчеркивали ее хрупкость при угрозе восстания внутри страны или вторжения из-за рубежа, они опирались на гораздо более прочную, хотя и крайне прагматичную почву.

Процесс ратификации был призван оформить согласие народа через социально-политическую ауру отдельных штатов, приобщив их, а значит, и народ к новому национальному правительству. Эта стратегия, конечно, сознательно признавала, что народ не находился в состоянии, похожем на естественное, когда он соглашался на заключение национального договора. Вместо этого он привносил в новое национальное правительство свои собственные, ранее существовавшие политические отношения (охватываемые штатами, в которых он проживал). С этой точки зрения процесс ратификации был несовместим с основанием национального государства, поскольку признавал существование и суверенитет отдельных штатов.