Боб дошел только до переулка и услышал зуммер. Он снова взбежал по ступенькам, пересек крыльцо и потянулся к двери как раз в тот миг, когда зуммер затих.

Черт!

Боб снова позвонил. Подождал. Позвонил еще раз. Вытянув шею, он выглянул с крыльца и поднял глаза на окно второго этажа. Вернулся к звонку, еще раз нажал на кнопку. Выждав некоторое время, сошел с крыльца. Постоял в переулке, снова глядя на окно второго этажа и размышляя о том, не оставил ли кто из жильцов открытой дверь черного хода. Такое часто случается, да и домовладелец не особенно следит, не сгнила ли за зиму древесина вокруг замка, не подточили ли дверь термиты. Но что Боб сделает, даже если дверь открыта, — вломится в дом? Сам он был настолько далек от подобного, что вломиться в дом мог бы разве что его двойник или брат-близнец, не особенно на него похожий.

Боб повернул голову. На улице прямо перед ним стоял Эрик Дидс, он смотрел на него в упор, и лицо его излучало нехороший свет, словно его причислили к лику блаженных, выбрав из множества других, кого мама в детстве роняла об пол головой. Должно быть, он выскользнул из боковой улочки, решил Боб, и вот теперь стоит перед Бобом, и энергия струится из него, словно из оборванного бурей силового кабеля, который шипит и скачет по улице.

— Ты расстроил моего отца.

Боб ничего не сказал, но, должно быть, что-то отразилось на его лице, потому что Эрик передразнил его, нарочито дернув ртом и подняв брови.

— Сколько раз, Боб, тебе требуется нажать на кнопку звонка, чтобы понять: если люди до сих пор не открыли, значит и не собираются? Мой отец стар. Ему необходимы покой, тишина и прочее дерьмо.

— Прошу прощения, — сказал Боб.

Это Эрику понравилось. Он засиял:

— Прошу прощения. Именно так ты и должен говорить. Старомодное «прошу прощения». — Улыбка на лице Эрика померкла, сменившись пугающей опустошенностью, — взгляд маленького зверька со сломанной лапой, который оказался в незнакомой части леса, — а на место опустошенности пришла волна холодной расчетливости. — Ты избавил меня от необходимости ехать.

— Как это?

— Я сегодня все равно собирался заехать к тебе.

— У меня было такое предчувствие, — сказал Боб.

— Я вернул твой зонтик.

Боб кивнул.

— Мог бы и собаку забрать.

Боб кивнул еще раз.

— Но не забрал.

Эрик некоторое время глядел на улицу, где понемногу редел утренний поток машин.

— Собака больше не вписывается в мои планы.

Эрик вдохнул прохладный утренний воздух, затем махнул рукой куда-то налево.

— Дашь мне десять тысяч.

— Что? — переспросил Боб.

— Десять тысяч долларов. К утру воскресенья.

— Где я возьму десять тысяч долларов?

— Достанешь.

— Откуда?

— Скажем, из сейфа в конторе Кузена Марва. Для начала можно посмотреть там.

Боб покачал головой:

— Это невозможно. Сейф с таймером.

— С таймером блокировки. Я знаю. — Эрик прикурил. Ветер подхватил пламя спички, оно обожгло ему пальцы, и он тряс рукой, пока не погасил огонь. Подул на пальцы, затем закурил. — Отключается в два пополуночи, и у тебя есть девяносто секунд, чтобы вынуть деньги из вмонтированного в пол сейфа, иначе он подаст два беззвучных сигнала, ни один из которых не пойдет на пульт полиции или охранной фирмы. Представь себе. — Эрик снова посмотрел на него, изумленно подняв брови, и затянулся сигаретой. — Я не жадный, Боб. Просто мне требуется начальный капитал для какого-нибудь дела. Мне не надо все, что лежит в сейфе, только десять кусков. Ты даешь мне десять кусков, и я исчезаю.

— Это же смешно.

— Значит, это смешно.

— Ты не просто врываешься в чужую жизнь и…

— Это и есть жизнь: кто-нибудь вроде меня приходит, когда ты не ждешь и не готов к встрече. Я сто семьдесят ходячих фунтов Конца Света, Боб.

— Должен быть другой способ, — сказал Боб.

Брови Эрика Дидса снова взлетели и опали.

— Ты лихорадочно перебираешь свои возможности, только это возможности для нормальных людей в нормальных жизненных обстоятельствах. Я ничего подобного не предлагаю. Мне нужны мои десять кусков. Ты добудешь их сегодня ночью, а завтра утром я заберу. Чтобы ты знал, в воскресенье Супербоула я поставлю все и точно выиграю. Так что завтра утром будь дома с десятью косыми наготове. Если их не будет, я вдоволь попрыгаю по голове этой потаскушки Нади, сверну ей шею и превращу ее лицо в кусок мяса. Потом я прибью собаку — камнем по башке. Посмотри мне в глаза и скажи, в чем я солгал, Боб.

Боб посмотрел ему в глаза. Не в первый раз в жизни и не в последний к горлу подступила волна тошноты при виде лика жестокости. Он с трудом удержался, чтобы его не вырвало прямо на Эрика.

— А ты, часом, не двинулся? — спросил Боб.

Эрик развел руками:

— Двинулся. Меня жестко отымели в тюряге, Боб. А ты забрал мою собаку.

— Ты чуть не убил щенка.

— Херня! — Эрик замотал головой так, словно сам в это верил. — Ты слыхал, что я сделал с Риччи Веланом, слыхал?

Боб кивнул.

— Тот парень был куском дерьма, — сказал Эрик. — Я его поймал: он клеился к моей девчонке, и — прости-прощай, Риччи. Почему я заговорил о нем, Боб? Просто, когда я разбирался с Риччи, у меня был подельник. И до сих пор есть. Вдруг ты задумаешь сделать со мной что-нибудь нехорошее? Тогда остаток своей недолгой жизни ты каждый день будешь гадать, придет ли он за тобой сам или стукнет полиции. — Эрик швырнул окурок на асфальт. — Что, Боб, есть еще вопросы?

Боб не проронил ни единого слова.