Когда мы сидели за столом, казалось, что прошло три десятилетия, а не три месяца. В комнате царила угнетающая атмосфера, и было ощущение, что люди, сидевшие за столом, были чужими. Я посмотрела на бабушку, на её глаза, длинные ногти, которые, казалось, стали ещё длиннее с тех пор, как я видела её в последний раз. Её дреды казались гуще, и были ли они всегда такого цвета? Теперь они казались серебряными, весь тёмный цвет её волос, который раньше проглядывался сквозь седые пряди, исчез. Её дешёвая коричневая помада на тонких губах, браслеты из бисера и шкуры какого-то животного на запястьях - всё это казалось другим. Я забыла, как она выглядела и как говорила. Я вспомнила ощущение её объятий, когда я вошла в дом вместе с Сальваторе, как её хрупкие руки обняли меня за плечи, но её хватка не была крепкой, как будто она боялась обнять меня.

Мама…

Единственные воспоминания, которые у меня остались о ней - о нас, те, когда мы сидели на одеяле для пикника несколько недель назад, и плакали. Я не думаю, что мы когда-либо могли предположить, насколько всё может измениться.

Прошло всего три месяца.

И всё же она выглядела старше. Морщинки от смеха вокруг губ превратились в морщины старения, её лоб покрылся морщинами от стресса, а глаза казались более тусклыми, чем когда-либо при жизни с отцом. Она выглядела как призрак - пожилой и постаревший призрак женщины. По разбитому и удрученному выражению её лица я могла сказать, что она, похоже, не могла скрыть, что дела идут не так, как она надеялась. Она не могла меня спасти, и это убивало её.

Девушка, которая была моей лучшей подругой, сидела рядом со мной, склонив голову, и вид у неё был как у испуганного человека. Так ли я выглядела в глазах Сальваторе? Волны страха, исходившие от Рэйчел, накрывали меня, как холодные и беспощадные волны бушующего моря. Та ли эта девушка, которую я знала три месяца назад? Яркая, общительная, всегда весёлая - моя лучшая подруга, которую я оставила? Было ли это из-за присутствия Сальваторе Эспозито? Очевидно, да.

Я схватила руку Рэйчел под столом, её пальцы обхватили мою руку в чистом отчаянии и страхе, которые мне были слишком хорошо знакомы. Моя жизнь разваливалась или, скорее, уже развалилась. Я устала, и не хотела ничего, кроме как просто сидеть и позволять своему отчаянию брать надо мной верх. Все мы, сидящие сейчас за этим столом, испытывали общее чувство страха перед человеком, который сидел рядом со мной. Перед человеком, который надел мне на палец дорогое кольцо и навсегда привязал меня к себе. Видит Бог, мне не хотелось ничего, кроме как позволить атмосфере в комнате задушить меня. Мне хотелось взять острый нож, который бабуля положила на поднос с красным мясом, и осторожно провести им по шее, позволяя своим рукам, которым я доверяла, привести меня к смерти.

Я вырвалась из размышлений и улыбнулась женщинам за столом. Я не видела их три месяца и не собиралась сидеть здесь и хандрить, нет, я планировала притвориться, будто эти три месяца были просто отпуском. Кто знал, когда мне снова представится возможность увидеть моих близких? Кто знал, когда Сальваторе выпустит меня из своей хватки? Кто знал, когда мне придётся лишить жизни монстра, который уже забрал мою? И кто знал, как скоро меня похоронят на глубине двух метров? Было так мало надежд на светлое будущее. Я не знала, что мне предстоит сделать. Я не знала, беременна ли я и хватит ли у меня когда-нибудь смелости убить этого человека. Всё, что мне хотелось сделать в данный момент - это забыться.

Мне хотелось притвориться, что мужчина, с которым я сидела рядом, был чутким любовником. Человеком, который глубоко заботился обо мне, человеком, который никогда не вызывал у меня слёз печали и страха. Я хотела притвориться, что кольца, которое тяжело давило на мой палец, не существует, и что всё в порядке… хотя это было далеко не так.

— Я очень скучала по твоей еде, бабуля, — нарушила я гробовую тишину, наивным, беззаботным, полным любви голосом. Тем самым, который был у меня ещё три месяца назад.

— Ты всегда готовила самую лучшую лазанью, — сказала я, взяв немного лазаньи на вилку, и дразняще посмотрела на бабушку.

Всем было известно, что её лазанья была худшим блюдом, известным человечеству. Она всегда была либо подгорелой, либо сырой - сегодня она была сырой. Но я всё равно ела, потому что её еда возвращала меня в прошлое.

Она посмотрела на меня своими карими глазами, в которых не было никакой радости и спокойствия, лишь грусть. Она слегка улыбнулась, покачав головой.

— Ах ты, — она закатила глаза, — ты правда думаешь, что я не видела, как ты втихаря отдавала козе свою порцию лазаньи, не так ли?

Я рассмеялась, довольная тем, что она решила поддержать разговор.

— Это твоя мать виновата, она заставила тебя ненавидеть мою лазанью. Но именно так выглядит настоящая лазанья.

— Я бы не сказала, что это настоящая лазанья, — заговорила моя мать, её голос звучал робко и нерешительно, в нём не было ни капли радости.

— Тебе стоит попробовать мою пиццу. Я добавила туда больше сыра и помидоров, как тебе нравится, — сказала бабушка с улыбкой, кивнув в сторону пиццы.

Пицца тоже оказалась невкусной. Тесто было толстым и твёрдым. Она была посыпана сыром, помидорами и всем, что она нашла в своём холодильнике.

Впервые она приготовила для меня пиццу, когда мне было восемь лет. Это было ужасно. Она так усердно старалась, и по тому, как она посмотрела на меня, когда я откусила первый кусочек, я поняла, что не могу просто сказать ей, что меня сейчас стошнит. Поэтому я сказала ей, изо всех сил стараясь быть искренней, что это лучшая пицца во всём чёртовом мире, и она купилась на это.