— Конечно.

— Я тоже там был, — пробормотал Гриффон. — И не устраиваю по этому поводу шума.

— Что-то не так, Луи? — спросила Изабель.

И верно, Гриффон никак не мог найти удобного положения и, извернувшись и запустив руку под ягодицы, понял, что именно портило ему настроение. Он выудил перстень с вензелем, украшенный вызывающим рубином, и без слов, но с упреком показал его чародейке.

— О! — воскликнула Изабель. — Вы его нашли! Люсьен, смотри, Луи нашел мое кольцо!

— Это просто замечательно, госпожа! А вы так волновались. Браво, месье Гриффон!

— Это дворянский перстень, — сказал Гриффон.

— И что?

— Рыцарское кольцо с печаткой. Мужское кольцо.

— Каким вы бываете старомодным!

— Сомневаюсь, что оно вам по руке.

— Это объясняет, как оно соскользнуло с моего пальца.

Гриффон бросил на чародейку взгляд, полный подозрений. Она улыбнулась в ответ и выхватила кольцо, отправив его в ридикюль.

— Спасибо, Луи.

«Спайкер» остановился на набережной Лувра, между двумя уличными фонарями.

— Готово! — объявил Огюст.

— Прибыли, госпожа, — совершенно излишне добавил Люсьен.

Изабель и Пон-Нёф вышли первыми; затем, не без труда, Гриффон. Когда он выбрался из «Спайкера», чуть не забыв трость на сиденьи, Пон-Нёф целовал руку баронессе.

— Благодарю вас за эту поездку, мадам.

— Ну что вы, месье.

— Сюда, — сказал Пон-Нёф Гриффону, указывая на лестницу, ведущую вниз к Сене.

Путь преграждала лишь небольшая металлическая калитка. Тролль толкнул ее и, повернувшись к Гриффону, увидел, что Изабель осведомляется у последнего:

— Луи? Вашу руку?

И когда Гриффон — с философическим видом — подал свой локоть чародейке, Пон-Нёф понял, что она идет с ними. Он заколебался, но не решился ничего сказать, а затем направился вниз по указанным им ранее ступеням.

Изабель и Гриффон последовали его примеру.

— Обещайте мне вести себя благоразумно, — прошептал Гриффон. — Дело предстоит серьезное.

— Обещаю. И не волнуйся, мой Луи: тот самый перстень с печаткой на моем сиденье вовсе не оставил какой-нибудь красавчик. Я его украла самым целомудреннейшим образом, но не могла сказать в присутствии этого бравого Пон-Нёфа: кем бы он меня посчитал?

Гриффон вскользь усмехнулся, тут же напомнив себе, что воровать нехорошо.

Спустившись под первую арку старейшего из парижских мостов, Изабель и Гриффон почувствовали знакомое покалывание. Сработали чары. С помощью хозяина дома они переместились из этого мира, но попали не в Иной, а в зыбкий промежуточный мирок. Они находились под Новым мостом, и в то же время их там не было, и любой, кто оказался бы здесь в эту минуту, с ними бы не встретился. С другой стороны, он услышал бы их голоса — как шепот, — или увидел бы силуэты — как тени, — и, скорее всего, не стал бы тут задерживаться. Как бы то ни было, он не увидел бы старой деревянной двери, обитой железом, через которую вошла наша троица.

И тут же исчезнувшей.

Тролли — троглодиты. Ничто им так не нравится, как сидеть дома, когда над головами тонны и тонны земли и камня. Простой крыши для них недостаточно, а безбрежность неба вскорости рождает в них беспокойство. Отсюда и явственное облегчение, охватившее Пон-Нёфа, когда он возвратился внутрь своего — порядком захламленного — обиталища.

— Прошу извинить за беспорядок, — сказал он, освобождая своих гостей от пальто и шляп. — Я всегда вел холостяцкую жизнь.

Слегка смутившись, Изабель и Гриффон вежливо улыбнулись.

Ибо слово «беспорядок» не годилось для описания множества необычайного барахла, загромождавшего помещение до такой степени, что невозможно было угадать его размеры. То же самое относилось и к следующим комнатам, где были навалены всевозможные предметы всяческого рода, всяческого происхождения и эпохи — или почти что всяческого. Сколько потребовалось бы торговцев подержанными вещами, сколько терпеливых антикваров, чтобы разобрать сокровища — безделушки или произведения искусства, — которые Пон-Нёф копил и бережно хранил с момента открытия своего подопечного моста?

Впору было голове кругом пойти.

— Три века, — пояснил тролль.

Поскольку, хотя первый камень закладывался в июне 1578 года при знакомых нам печальных обстоятельствах, Пон-Нёф был завершен и открыт только в 1604 году Генрихом IV.

— Три века — это вам не пустяк, — грустно добавил Пон-Нёф, входя в освещенный фонарями коридор. — Это кое-чего да заслуживает, верно?

На мгновение Пон-Нёф приоткрыл душевный надлом, который прятал из скромности и вежливости. Уголком глаза Гриффон приметил, что баронесса тронута этим достойным, измученным и усталым старым троллем, который ничего иного не желал, кроме как жить своей жизнью и заниматься своим тролльим ремеслом, и притом был вынужден выпрашивать то, что принадлежало ему по праву. Гриффон понял также, что Изабель становится на защиту парижских троллей. Не по велению разума, как он, но ведомая инстинктом, из сочувствия и живейшей привязанности ко всем, кто пострадал от несправедливости.