— Так что… отдавать её за Гепардеви?

Зверь за спиной у Еремея встал на дыбы, оскалился и зарычал, а сам оборотень только пожал плечами, не поднимая взгляда от кострища.

— Не знаю, мозгами понимаю, что хрен редьки не слаще. Что я кошак мартовский, что он. Только там статус повыше будет. А девицы они, знаешь ли, статусы тоже уважают. Я из младшей ветви, а он — из правящей.

М-да, удивил меня Тигров, признаться. И ведь в лоб ему не скажешь, что он влюбился похоже. Оно ведь, если он не о своих интересах думает, а о Миркиных в первую очередь, очень наглядно. Со стороны. А Тигров продолжал размышлять:

— И про традиции тоже понимаю. Там ей посложнее будет, чем у нас. Но знаешь, поживёт так пять-десять лет, а потом однажды прошипит в лицо, что лучше бы была женой шахзаде или что я ей жизнь испоганил. А я ведь не уверен, что после этого не прибью заразу. Ты её видел? Тростинка. Дышать страшно, не переломилась бы.

Я вздохнул, глядя на последнюю тлеющую головешку:

— Традиции традициями, статус статусом… — мои слова повисли в воздухе. — Но тамошние матери в гаремах детей сжигают гораздо чаще, чем наши. У них там… конкуренция, мать её.

Тигров не ответил, но его спина напряглась.

— А зверь твой что думает?

Еремей резко вскинул голову, его глаза вспыхнули жёлтым:

— Этот вообще думать не умеет! Ему каждую кошку в округе подавай.

Я поднял бровь:

— Не ради каждой ты хранилище банка опустошать решался.

Его реакция была мгновенной — гримаса возмущения, сменившаяся усталой ухмылкой:

— Да это всё звероцвет, будь он неладен! — пальцы оборотня прошлись по лицу. — Взял кошак верх и давай свои порядки наводить. А с катализатором ещё этим… Откуда же мне было знать, что он такое учудит?

Я откинулся на ствол, сцепив руки за головой:

— А он у тебя в соответствии с традициями калым решил уплатить, а не молодку портить. Это что-то да значит.

Тигров замер, будто впервые задумавшись об этом. Его зверь рыкнул странно, почти… по-человечески, явно соглашаясь со мной

— Сам не понимаю, как он её не успел оприход… — Тигров оборвал себя на полуслове. — И Машка бы не удержала.

— Вот что, — наконец, решил я сам для себя дилемму, — стойку твоего зверя на Миру я вижу так же ясно, как тебя сейчас. А там уж сам со своей второй половиной договаривайся. Но я бы советовал послушать его резоны.

— Ему-то всё равно… А мне как же… В пять раз…

— Молодость — недостаток, который очень быстро проходит, — хмыкнул я. — Вон, Абдул-Азиз кабы не в семь или восемь раз старше этой пигалицы, а сомнениями не терзается. И на других кошек смотреть не престал. Так что подумай, чего хотите вы со зверем, а я пока, пожалуй, весь этот балаган прекращу.

Я оставил Тигрова у кострища, дав ему возможность переварить наши слова. Угли уже почти погасли, оставляя после себя лишь тлеющую память о жарком пламени — очень похоже на то, что сейчас происходило в душе Еремея.

Ступая по пружинящему под ногами мху, я углубился в лес, где сердцебиение моих вассалов отдавалось в висках ровным, знакомым ритмом.

«Николай, бери Миру под мышку и выходи. Есть разговор», — мысленно вызвал я их, ощущая, как где-то впереди два сердца одновременно участили свой бег.

Они появились через пару минут — Мирослава, всё ещё с румянцем на щеках от недавних событий, и Николай, чьё лицо напоминало каменную глыбу, на которой кто-то высек выражение крайней степени неловкости.

Брат с сестрой выглядели не то чтобы виновато, но в их позах читалось напряжение. У Миры появилась нотка неуверенности во взгляде, будто она впервые задумалась, что её выходки могут иметь последствия. А вот Николай… Он терзался так, будто нёс на плечах ответственность за всё произошедшее здесь.

Я прошёл глубже в чащу, надеясь, что здесь наш разговор не смогут подслушать чуткие уши Тигрова.

— Вот что… — начал было я, но Николай, не в силах сдерживаться, выпалил:

— Михаил Юрьевич, у нас просьба!

Это уже становилось интересным. После всех перипетий, кажется, брат с сестрой до чего-то договорились. Хотелось бы, чтобы до чего-то умного, но здесь уж как выйдет…

— Слушаю, — кивнул я, скрестив руки на груди.

Николай сделал глубокий вдох, будто собираясь прыгнуть в ледяную воду:

— Я прошу вас не давать согласие на её брак до исполнения восемнадцатилетия. Мы у вас под клятвой крови. Формально вы для неё — опекун. — Он бросил взгляд на сестру, в котором читалось странное сочетание злости и заботы. — Я, конечно, не рассчитываю, что у неё мозгов прибавится за ближайшие пару лет, тут радость, что хоть инстинкт самосохранения включился.