Я выволокла на улицу вторую табуретку.

— Влезьте, пожалуйста, сюда и помогите мне придержать полотно, одной не справиться, — попросила я.

Доктор не пошевелился.

— Анастасия Павловна, не знаю, что на вас нашло, но я настаиваю, чтобы вы немедленно вернулись в дом. И я категорически отказываюсь лазать по табуреткам и запрещаю вам. Боюсь, мне придется сообщить Виктору Александровичу, что ваше здоровье по-прежнему внушает опасения.

— С чего это вдруг? Много вы видели больных, которые бодро занимаются благоустройством дома? — оторопела я.

— Я ни разу не видел, чтобы барыня или барышня бегали с молотком и пытались собственноручно забивать гвозди. Для этого есть работники.

— А если работников нет, следует, видимо, жить в развалюхе, — огрызнулась я, поняв, что помощи от него ждать не приходится.

Впрочем, что-то меня занесло. Нашла кого пытаться в подсобные рабочие определить! Я бы сама возмутилась, если бы на вызове меня попросили помочь, скажем, с уборкой. И вообще, теперь же в доме Дуня есть. Вот она и поможет, как только чужие уедут. Или пусть пока с одеждой своей разбирается?

— Прошу прощения, Евгений Петрович. Пойдемте к больному.

Когда мы зашли в людскую, с груди Петра соскочил кот, метнулся под лавку. Откуда только взялся, ведь совсем недавно в галерее под ногами путался. Я не стала его гнать. Доктора же, кажется, куда больше заботила я, чем домашние животные.

— Анастасия Павловна, выйдите, зрелище не для дамских глаз.

Я заколебалась. С одной стороны, сама не люблю, когда родственники больного — взрослого и дееспособного, о детях речи нет — пытаются излагать жалобы вместо него и вообще мешают работать. С другой стороны, это вроде как мой пациент. Прежде чем я успела на что-то решиться, подал голос сам Петр.

— Барыня, сделайте божеску милость, не оставляйте меня с ним!

Я развела руками, всем видом изображая смирение. Мол, и рада бы удалиться, да очень уж пациент пугливый. Доктор недовольно поджал губы.

— На что жалуешься, голубчик?

— Ни на что! Все хорошо!

Я мысленно выругалась. Хотя чего я ждала? И в наше время о врачебных ошибках, настоящих или мнимых, не сплетничает только ленивый. А тут народ и вовсе темный.

— Виктор Александрович сказал, что ты ночь на морозе пролежал.

— Да какой там мороз! — возмутился Петр. — Так, устал малость, прилег…

Видимо, очень недобро я на него посмотрела — кучер осекся и затих.

Доктор коснулся запястьем его лба.

— Жара нет.

Жара и я не чувствовала, когда в последний раз проверяла состояние больного. Да и рано еще, только-только отогрелся. Если кроме того, что обморозился, еще и простудился, симптомы завтра проявятся.

Однако с медициной здесь дела обстоят еще хуже, чем я думала, если вместо термометра рукой температуру измеряют. Хоть стетоскоп изобрели?

Ответ я получила тут же — Евгений Петрович откинул одеяло и прижался ухом к груди больного. Услышал ли что-то необычное или нет, я не узнала: когда доктор выпрямился, лицо его было таким же профессионально-доброжелательным, как и когда он вошел в людскую.

— Сними это. — Он указал на повязки на кистях Петра. Тот дернулся, неловко затряс руками. Я молча перехватила его предплечье, начала разматывать платки, которыми были укутаны руки.

— Кто додумался это сделать? — спросил доктор.

— Я.

— Теплые вещи не согревают, а изолируют от тепла.

Очень хотелось огрызнуться, но я придержала язык. Спорить и что-то доказывать бесполезно — Евгений Петрович исходит из того, что ему известно. А судя по тому, что я вижу, известно ему совсем немного. Не потому, что плохо учился, а просто общий уровень представлений о физиологии и медицины такой. Значит, выслушаем коллегу не препираясь и вежливо выпроводим восвояси.

— Вам следовало бы поместить конечности в холодную воду, пока от них не перестанут подниматься пузырьки воздуха. Потом растереть как следует и смазать горчицей.

Горчицей! Как же удачно, что Виктор не застал доктора, когда ездил за ним в первый раз! Получилось бы у меня выставить их обоих? Может, и получилось бы — я и сейчас едва сдерживалась, а если бы меня понесло — спасайся кто может. Но нужно держать себя в руках. И чем размышлять о том долгом пути, который проделала медицина за какие-то пару веков, лучше подумаю — мог ли быть «домовым» доктор.

Рост? Сравнить было не с чем. И потолки, и двери в галерее были куда выше, чем в людской. В дом Виктор входил не наклоняя головы, а когда заносил сюда больного, согнулся. Доктор, конечно, был ниже него, но это все, что я могла сейчас сказать. Сложение? Пожалуй, что подходит: фигура человека, который работает головой и не утруждает себя спортзалом, хотя и не разъелся с возрастом. Но опять же — никаких характерных примет. Человек как человек: две руки, две ноги. Кажется, на левую ступает не слишком уверенно, но может, мне и мерещится. Тот-то точно ходил ровно.