Митька зло оскалился:

– Не забывайся, дед! Приказано свыше, мы и делаем. А ты тут мешаешь нашей работе, разговоры опять же контрреволюционные. За такие можно и начисто хозяйства лишиться.

Отец тяжело вздохнул:

– Не пугай меня, юнец. Всю жизнь стращали, так не говори, сяк не думай. Мы сами своим умом живём, своим трудом. Чужого не берём, только и своего отдавать не можем. Должен понимать. Хотя, – махнул он рукой, – что с тебя взять…

Комбед изменился в лице, щёки покрылись красными пятнами:

– Да такие как ты и есть первые враги!

– Уймись, – одёрнул его Пахом, – считай себе, что велено.

– Вы мне не начальник, – поднялся Митька, – я тут сам разберусь!

Дарья, умница, увела отца в дом, подальше от греха. Зерно и овощи были сосчитаны, и Пахом начал высчитывать, сколько мы должны своих продуктов отдать, то есть продать. Выходило, что половину из всего. Раньше больше трети не брали, и меня это возмутило.

– Послушай, это же грабёж, – показал я Пахому на исписанные бумажки, – в самом деле, мне чем семью кормить?

– Забываешься, – прошипел Митька. Быстро с него слетела маска блаженного агитатора, – сколько положено, столько и отдашь. Или сами возьмём.

Он кивнул солдатикам, и те похватались за ружья, что до этого стояли прислонённые к стене дома.

– Ты палку-то не перегибай, – поднялся я, Митька едва мне до плеча доставал, так что аж на цыпочки привстал, чтобы повыше казаться, – мы не отказываемся, но у всего же свой предел есть.

– Вам заплатят, не грабим же, – всё больше ярился Комбед.

– И на что мне твоей платы хватит? Или деньги жрать прикажешь?

– Каждому рылу немытому объяснять надобно. Довольно, у нас ещё впереди работы много, – обозлился Митька, – грузите, – повернулся он к солдатикам.

Те споро притащили мешки, начали ссыпать в них зерно, другие полезли за овощами.

Так и хотелось заехать этому Комбеду в ухо, кулаки невольно сжимались от вида его лоснящейся рожи.

– Не спорь с ним, – подошёл ко мне Пахом, – дороже будет. Этот горазд кляузы чиркать на всех. И как только не надоело. У нас и правда приказ, от него никуда не денешься. Будете противиться, придётся силу применять. А мне он не подчиняется. В одной деревне велел в мужиков стрелять, когда те возмущаться стали. Я уж утихомирил как мог.

– Зимой, когда есть нечего станет, мне твоим приказом детей кормить? Не по-людски это…

Ярость захлестнула настолько, что было трудно дышать, но понимал, Митьку одним ударом уложу, а потом всех нас постреляют. И ничего не поделаешь. Я ушёл к солдатикам, проследить, чтобы больше положенного не выгребли. Наконец, всё награбленное, то есть, купленное, погрузили на телегу. Пахом отсчитал положенную сумму, и они укатили к следующему дому.

С тоской смотрел я на опустевшие лари с зерном, ополовиненный погреб. Как зиму жить будем? На следующий год устрою схрон в лесу, никто его не найдёт, никто не доберётся. Жаль, сразу так не сделал. Хотя в другие годы и поборы были меньше, кто же знал, что так обернётся?

Я вошёл в дом, бросил деньги на лавку. Говорить или обсуждать что-то не было мочи. Дарья прибрала рубли, накрыла на стол. Отец молча достал бутыль с мутным самогоном.

– Сегодня и выпить не грех, сынок. Молодец, что удержался. Видел я, как кулаки твои сжимались. Да только не нам с ними спорить.

Наутро прибежал Панас.

– Собирайтесь, пойдём к Евдокии, то бишь, к гостям нашим незваным.

– Что случилось? – вышел во двор отец.

– У Архипа половину забрали. Ты с нами был на току, видел сам, там и брать-то нечего, самим бы до следующего урожая дотянуть. Помочь надо бы.

– Идём, – ответил я, – поговорим, глядишь, хоть капля совести у них отыщется.

Калитка у дома Евдокии стояла нараспашку, мы прошли в комнату, где сидел злой Митька и хмурый Пахом. Перед ними стоял дед Архип, сжимая в руках шапку.

– Пожалейте хоть сирот, как же нам зиму пережить. Пахом, сам видел, сколько того зерна и овощей у нас. Разве ж этого хватит на пятерых?

Пахом отвернулся, Митька подскочил с места:

– У вас куры есть, корова. Молоко, сыр, сметана, яйца. Некоторые люди об этом лишь мечтают.

– Корова старая, молока, почитай и нет почти. Только что ребятишкам понемногу. Какой сыр со сметаной? Курей пяток, тоже не разъешься на таких харчах. Ведь с одного огорода и жили. Как же теперь?

На глаза старика навернулись слёзы.

– Ты на жалость не дави, – злобно огрызнулся Митька, – закон один на всех. Другие же живут.

– Погоди, – вышел я вперёд, – им правда тяжело. Запиши чуть меньше в своих бумажках. Не убудет ведь от тебя? Оставь на прокорм людям.

– Предлагаешь начальству врать? – глаза Митька нехорошо сузились.