– Ну, Егор, можешь песни играть!
– говорит Кочетков.
– Звонил Патрушев и сказал "по секрету", что вопрос о новых закупочных ценах практически решен.

– А ты думал, меня зачем в Центральный Комитет вызывали?
– хитро прищурился Трубников.

– Чего же ты молчал?

– А зачем раньше времени в колокола звонить?

– Ох и скрытен же ты стал!
– смеется Кочетков.
– Прямо дипломат!

– Ну, я знаю кое-кого поскрытнее".

– Что ты имеешь в виду?
– отвел глаза Кочетков.

– У тебя не было еще одного телефонного разговора?

– Ах да!.. Конечно, был. Лучшего агронома, чем Кудряшов, нечего искать. Как только он защитит кандидатскую, так сразу...

– Ладно с агрономом-то!
– прервал Трубников.
– От кого хоронишься? Думаешь, не знаю, кому ты звонил?

Кочетков смутился:

– Тоже мне Шерлок Холмс!..

– Вот и нечего тень наводить! Как она?

– Плакала... Оказывается, она до моего письма знала, что я жив. Мой одноделец отыскал ее в Москве. Она преподает французский, вышла замуж, и, самое удивительное, - я дедушка!

– Поздравляю!

– Одним словом, договорился о свидании с собственной дочерью... Аню мы решили не тревожить, - медленно продолжает Кочетков.
– Потом Лена скажет ей, что мы виделись...

В окне появляется белокурая девичья голова.

– Василий Дмитриевич, чего же вы!..

– Иду-иду!..

– Ты куда?
– спрашивает Трубников.

– Да ребята выставку соорудили: "Уходящее прошлое". Хочешь взглянуть?

Они направляются в клуб.

...Клуб колхоза "Труд". Трубников, Кочетков и несколько молодых людей, среди них Валежина, осматривают выставку.

Здесь находится дежа, в которой месят тесто для хлебов, деревянный подойник, коромысло с ведрами, самогонный аппарат, набор ржавых сторожевых ружей и сделанная в рост человека фигура сторожа в дремучем тулупе, валенках, треухе, за плечом берданка, похожая на пищаль. Лицо сторожа, вылепленное из пластилина, с маленькими глазками, мочальными усами, затаенное и недоброе, приковывает внимание Трубникова. Скулы его слегка розовеют.

– Ах, хулиганы!
– говорит он ребятам.
– Вы его нарочно под Семена изобразили?

– Нет, Егор Иваныч!
– улыбается Нюра Валежина.
– урожденная Озеркова. Честное комсомольское, случайно так вышло. Потом мы, правда, заметили, но переделывать не стали.

И хоть Трубников хмурится, похоже, ему доставила удовольствие эта небольшая месть Семену.

– Василий Дмитриевич, - обращается он к Кочеткову, - надо бы сторожей по бригадам распределить - мужики все трудоспособные, нечего им без дела мотаться...

– Нюра... Валежина...
– слышится старушечий голос, и в "музей", запыхавшись, входит Прасковья.

Она сильно сдала за эти годы, усохла, сгорбилась, орехово потемнела маленьким лицом, только в глазах - прежний неукротимый блеск.

– Нюра, позвони-ка на молокозавод, чего они нашу цистерну задерживают, - говорит она Валежиной.

– И не совестно тебе?
– любовно-насмешливо говорит Трубников старой своей сподвижнице.
– В большое начальство вышла, а по телефону говорить не умеешь.

– Будто не умею!.. У нас телефоны очень тихие - Прасковья двинулась было прочь, но ее остановил Трубников.

– Постой, старая, что-то ты мне сегодня не нравишься. Не захворала ли часом или просто утомилась? Пошла бы отдохнуть.

– Я в твоей санатории отдохну!
– язвительно отвечает Прасковья. Понятно?

– Что поделать!
– вздохнул Трубников.
– Давно бы открыли, да совнархоз труб не дает, хоть тресни!

– Ослаб ты духом, раньше всего добивался!

– Ладно, ладно, старая!..

– А ты мне рот не зажимай! Сам-то небось на Кавказ закатишься, а нам дулю под нос!
– И, пустив эту стрелу, Прасковья метнулась прочь.

– Вредная старуха, - проворчал Трубников. Прасковья вышла из дверей клуба. За колонну испуганно схоронился Семен.

Выходит Трубников.

– Егор!
– слышится тихий голос

Семен появляется из укрытия, лысый, постаревший, угасший.

– Чего тебе?

Семен мотнул головой, словно приглашая Трубникова последовать за ним. Несколько удивленный, председатель сошел с крыльца.

Они выходят на зады клуба. Семен молча протягивает Трубникову какую-то бумагу. Трубников пробегает глазами заявление Семена: "Прошу отпустить меня из колхоза со всем семейством..."