– Врет он как сивый мерин, - плюет Прасковья.
– Сроду я таких глупостей не говорила. А что не показался ты мне - это верно. Сидишь как сыч, нахохлился, на себя не похож, я и погнала их сюда!

– В общем, Егор Иваныч, - решительно начинает Ширяев, но по скудности запаса слов заканчивает менее бодро, хотя и от души, - ты знай, что мы того... завсегда... одним словом... с тобой, значит!..

– Хорошо сказано!
– одобряет Игнат Захарыч.
– Завсегда!

– В "Маяке" сроду зерна на трудодни не давали, и ничего!
– добавляет Прасковья.
– А у нас и денежный аванс дали, и картошку, и грубые корма. До новины как-нибудь дотянем!

– Хлеб легче вырастить, чем людей, - говорит Ширяев.
– Пусть мы зерна лишились, зато сохранили людской состав.

– Ну, хватит митинговать, - своим обычным жестким тоном говорит Трубников.
– Давайте работать. А ты, Прасковья, смотри у меня - людей от работы отрывать! Тоже еще - народный трибун!

Посмеиваясь, колхозники выходят. Трубников глядит им вслед, затем поворачивается к Кочеткову.

– Вот люди... да за них десять раз сдохнуть не жалко!

"Егор, я ушла к Прасковье. Жить буду у нее. Так нужно. Надя".

Трубников протягивает записку Кочеткову. Они молча смотрят друг на друга, затем Трубников, как есть, без плаща и шапки, бросается на улицу.

В избе Прасковьи. Трубников и Надежда Петровна.

– Нет, Егор, нет, дорогой, - качает головой Надежда Петровна.
– Так надо.

Она полностью овладела собой. Смуглое лицо ее полно доброты и спокойной решимости,

– А я и не прошу!
– кричит Трубников.
– Если ты не вернешься домой, я тебя!..
– Не зная, какой каре подвергнуть Надежду Петровну, вдруг выпаливает: -Я тебя из колхоза исключу!

– Довольно, Егор!
– говорит она с непривычной твердостью.
– Я ведь тихая, а коли тихий человек чего решит, его не собьешь.

И Трубников понял, что ему не переубедить Надежду Петровну. Ради него пошла она на самую трудную для себя жертву и не отступится, чего бы ей это ни стоило. Плечи председателя впервые поникли...

Завывает вьюга. Крутит белые спирали и гонит их по деревенской улице, словно снежные перекати-поле.

Кабинет Чернова. Владелец кабинета сидит за столом, его большое крестьянское лицо, как и всегда, кажется огорченным, но появилось в нем что-то новое: усталая ясность и, пожалуй, твердость.

– Надо нам потолковать по душам, Егор Иванович, - говорит Чернов.

– Ка-ак?
– Трубников приложил ладонь к уху, лицо его в этот момент отнюдь не свидетельствует о ярком уме.

– По душам, говорю!..
– повысил голос Чернов.
– Как коммунист с коммунистом...

– Не поздно ли?
– туповато спросил Трубников.

– Лучше поздно, чем никогда...

– А-а!
– Трубников делает испуганные глаза. Он оглядывает кабинет, подходит к тумбе с телефонами и снимает трубки.

– Что это значит?
– в голосе Чернова удивление и недовольство.

– Такой разговор лучше без свидетелей вести!
– дурашливо ухмыляется Трубников.

– Да бросьте вы...
– отмахнулся Чернов.

С улицы донесся долгий звук автомобильной сирены. Чернов подходит к окну и раздергивает шторы. Трубников присоединяется к нему.

На площадь из-за поворота выскакивает черная машина и, в нарушении правил, мчится через площадь, оставляя на белом снегу широкие, дегтярно-черные полосы. Высвеченное фонарями, в задней стенке фургона четко обрисовалось зарешеченное окошко.

– "Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной!.." вполголоса напевает Трубников.

Чернов, словно от боли, поморщился.

– Ладно, Егор Иваныч, - устало говорит он.
– Ты не Суворов, я не Павел! Брось прикидываться!
– переходит он на "ты".
– Лучше скажи-ка, только прямо... во что веруешь?

– Я?
– Трубников теперь пристально глядит в глаза Чернову.
– В триединство, товарищ Чернов!

– То есть?

– Верю в партию, Советскую власть, коммунизм! Чернов кивнул головой.

– Ну так вот...
– помолчав, говорит он.
– Представили мы тебя к Герою Социалистического Труда. Думаю, Москва поддержит. В случае чего сам съезжу, потолкую в ЦК. Тогда ты станешь не по зубам Калоеву...

– Вон что!
– Трубников понимающе смотрит на Чернова.

Приемная секретаря обкома. За столом, погрузившись в чтение какогo-то романа, сидит знакомая нам секретарша. Слышится мелодичное посвистывание и входит Калоев. Уверенно направляется к кабинету.

– Товарищ Чернов занят, - говорит секретарша, отложив книгу.