Шрифт:
Он привстал и снова тяжело опустился на срубленную колоду, на которой сидел.
Расспросили Оксану, и она с неутешными слезами рассказала всё. Аннушка ещё больше побледнела, глаза её раскрылись, точно она видела перед собою что-то ужасное.
— Отец! Я не могу её так оставить, — сказала она тихо, но твёрдо, — благослови меня, отец, я пойду к ней и умру с нею...
Андрей хотел что-то сказать, но то, что он чувствовал, не укладывалось в слова, он молча стал на колени и начал горячо молиться.
Оксана забыла в эту минуту, что перед ней христиане, вороги, что она их только что кляла, она видела одно: эта бледная девушка идёт навстречу страшной опасности. Ей стало жаль её.
— Перестань, девушка, — сказала она Аннушке, — Зачем тебе идти на верную смерть? Вон у тебя отец есть, как его оставишь?
Аннушка вздохнула.
— Пусть казнят меня вместе с Галей, наша вера учит нас не страшиться смерти, а Гале со мною легче будет...
Оксана слушала её и дивилась.
— Старик, — сказала она Андрею, неужто пустишь ты её, неразумную, на верную смерть?
Андрей встал. Лицо его было печально и строго.
— Да, пущу, пусть делает, что ей сердце подскажет. Мы виновны, что не защитили Галю, убежали, себя пожалели, а о ней, нашей голубке, и не подумали. Иди дочь моя, Бог тебя да благословит!
Голос его дрогнул, он благословил Аннушку и долго молча держал её в своих объятиях.
— Прости, отец, — сказала девушка тихо.
— Иди, дитя! Видно, Бог хочет испытать нас, иди и прославь имя Его.
Оксана не выдержала:
— Где же это видано? Ведь не пожалеют они её, слышь ты, старик, уж коли Гали не пожалели.
— Велик Бог наш и силён! Если не захочет Он, ни волоса не упадёт с головы её. Если же суждено ей умереть — Его святая воля!
Ещё раз обнялись они, поклонилась дочь отцу до земли и вышла за Оксаною.
IX
На широком княжьем дворе, несмотря на раннюю пору, все уже были на ногах: дородный сокольничий отдавал приказание отрокам, конюхи возились около коней, повара стучали в кухне, откуда-то доносились крики домашней птицы, которую, должно быть, резали к обеду...
Оксана с Аннушкой вошли в ворота.
— Чтой-то рано нынче все поднялись? Видно, на охоту собрался старик наш, — заметила Оксана.
Аннушка испуганно озиралась, она никогда ещё не видала столько народу...
Навстречу им попался какой то конюх.
— Куда это вы собрались? — спросила его Оксана мимоходом.
— На охоту, — лениво отвечал он, — после казни велено, чтоб все в сборе были.
Оксана остановилась на полпути и быстро повернулась к нему.
— Какой казни? Что ты говоришь?
— Как какой? Не знаешь, что ли? Твою княжну сегодня повезли... С час тому назад выехали...
Обе женщины вскрикнули.
— В какую сторону поехали? Где казнь? — поспешно допрашивала Оксана.
— У озера, под Перуновым дубом... Оксана и Аннушка бегом выбежали из ворот.
— Ох, горюшко моё! ох, лютое! — причитала, задыхаясь, Оксана. — Убьют мою голубку, убьют мою светлую, не видать мне её оченек ясных, не слыхать её голоса звонкого...
Аннушка бежала за нею и, крестясь, шептала молитву.
X
У большого Озера, того самого, у которого ещё так недавно виделись подруги, под развесистым столетним дубом, было приготовлено место для казни. Народу всё прибывало. На площадке под самым дубом стояла большая колода, и на ней лежал блестящий новый топор.
— Едут, едут, — пронеслось в толпе.
Издали послышались пение и конский топот. Впереди всех ехал князь, весь в белом, на белом коне, с серебряной сбруей; за ним несли на носилках Галю.
Она сидела в белой гладкой рубахе, печально склонив голову и шепча молитву. Сенные девушки пели, но их заунывная песня не ладилась, голоса часто перерывались сдержанными рыданиями: Галю все любили, она умела всякого обласкать.
Грозно сжатые брови Рослава, его громовый голос, когда он прокричал толпе: «Раздвинься!», навели на всех ужас. Толпа отхлынула, Галю спустили с носилок, она прислонилась к дубу.
— Великий Перун! — начал Рослав, и его голос мощно раздался под густою листвою. — Великий Перун! Тебе приношу я эту кровавую жертву! Очисти меня и семью мою, моих родичей и друзей от позора и бесчестия, от поругания и посмеяния... Месть и проклятие на тех, кто отнял у меня мою дочь, да разразятся над ними громы и молнии, да не скроются они от твоего гнева.