— Расскажи мне о Занзибаре, — попросила она, но он помотал головой и заплакал.

Теперь он часто плакал. С блокнотом в руке она села рядом с ним на кровать и ждала, пока плач не сменился всхлипываниями. Когда они прекратились и он вытер глаза, она сходила вниз, принесла атлас и попросила его показать, где находится Занзибар. И он начал рассказывать, понемногу, о давних временах, до того как приехал сюда. Она вздыхала молча, жалея, что столько лет он прожил наедине со своими тайнами и колебаниями. Почему Занзибар должен быть таким секретом? Когда она спрашивала, где его родина, он отвечал: Восточная Африка. Потом он сказал, что возвращался туда только раз, когда его судно на несколько часов задержалось в Момбасе. Выйти на берег не было времени — только посмотреть на город. Тогда она решила, что его родина — Момбаса.

Уже светало, и она видела, что он утомлен. Наверное, он не спал несколько часов, думал о Мфенесини, — и сказала, что заварит им чай. Когда она вернулась наверх, он уже спал.

Позже он рассказал ей еще кое-что. Она подождала, когда он начнет, но наступил вечер — они были в спальне, а он всё никак не начинал рассказ, прерванный накануне ночью. Она ему напомнила. Не доверяя своей памяти и знаниям, она попросила записывать трудные имена в блокнот или произносить их разборчиво. Он сказал, что вырос в сельской местности около Мфенесини — туда он ходил в школу. Во вторую ночь он говорил только об этом: об отце, скупом Отмане; о братьях Кассиме и Юсуфе; о матери — она в рассказах просто «Ма»; о сестре Фавзии («Запиши ее имя»).

Потом он рассказал о том дне, когда Кассим отвел его в школу в Мфенесини. А Мфенесини назывался так потому, что у дороги росло громадное дерево и плоды его назывались фениси. Она пыталась выговорить слово, и он велел повторить его несколько раз, пока не получится правильно. Фениси. Ей нравилось произносить это слово «фениси» — ощущение было такое, как будто что-то прячется под языком. Он описал ей плод, но она не могла его себе представить. «Такой упругий зеленый мешочек с липкой мякотью», — сказал он. Нарисовал ей картинку, но она похожего фрукта не видела. В конце концов ей удалось выяснить, что этот фениси — на самом деле хлебное дерево: на другой день она взяла в библиотеке ботаническую книгу с множеством иллюстраций, и, листая ее, они нашли это растение. Плод был невзрачный, но они обрадовались, найдя его в книге. Он не знал, что это такой популярный фрукт, произрастающий в самых разных странах, хотя в бытность свою моряком видел его не раз. Она прочла, что о нем было написано, и Аббас был удивлен — изумлен даже, — услышав, что о нем писали историки, короли и философы. «Наш дурацкий, некрасивый фениси, — сказал он, — кто бы мог подумать, что ему посвящено столько стихов и научных трудов!» Ей пришлось еще раз сходить в библиотеку и поискать книги о хлебном дереве. Выяснили, что император Акбар не любил его, — а она до сих пор и не знала, что был на свете такой император и что такого важного он совершил. Европейцам впервые описали этот плод иезуитские миссионеры в Китае. Знал он об иезуитских миссионерах в Китае? Для нее это было новостью. Да, знал, сказал он, но мало что кроме этого. Ей опять пришлось сходить в библиотеку и взять книгу о миссии иезуитов. Вот так бывало, когда в нем просыпался к чему-то интерес, — в библиотеку за книгами. Его там знали.

В последующие дни его рассказы продолжались, и она забрала у него блокнот, чтобы самой записывать названия — у него это отнимало много времени. Она показывала ему записи — не наделала ли ошибок в написании. Так было вначале, когда он разговорился. Позже ей приходилось проявлять терпение — он бывал сам не свой от тяжелых воспоминаний или терялся в ее присутствии просто оттого, что она рядом. Он сердился, махал рукой, когда она что-то записывала, обвинял ее в каких-то кознях, говорил на непонятном языке. «Утанифанья фитна» [2] , — говорил он. «Можешь продиктовать мне по буквам?» — просила она. Он диктовал, и она записывала в блокнот. Погрузившись в свой рассказ, заново переживая свой стыд, он уже не замечал, записывает она что-то или нет. Он вспоминал что-то, иногда возвращался дальше в прошлое, иногда забегал вперед и словно не в силах был остановиться. Или как будто уклонялся в сторону от того, что предстояло рассказать.

Однажды вечером он рассказал ей о колледже, о том, как был счастлив там. Описывал здания, море, водил ее по коридорам, по длинному проселку, который вел к главной дороге. Он хотел, чтобы она увидела всё это, оказалась там днем, когда он играл в футбол, ощутила ветер с моря. Запинался, умолкал, подыскивая слово, — и не мог остановиться в рассказах о колледже. Почему же он так долго молчал об этих счастливых временах? Она не спрашивала. С самого начала она решила, что не будет задавать вопросов, которые могут смутить его, — оробеет и замолчит.

Сперва они разговаривали ночами, но через несколько дней он начал рассказывать и днем — так ему не терпелось. Она заметила, что он всё больше возбуждается, рассказывая, нетерпеливо ожидает, когда слушательница освободится, и расстраивается, когда не может подобрать слово. Купила ему маленький магнитофон, чтобы он мог говорить в него, когда ему захочется, а ее нет здесь. Он удивленно посмотрел на машинку и положил ее рядом со своим креслом в гостиной. Однажды днем он заговорил о девушке на террасе. Сначала она удивилась — прежде он никогда не говорил о знакомых женщинах, — но подумала, что это будет очередной его рассказ о каком-то юношеском флирте, приключении. Но очень быстро по его голосу и выражению глаз она поняла, что близится объяснение того, о чем он молчал все годы. И оно не отняло много времени. Он не колебался — лишь иногда язык подводил его, — не уходил в сторону, не вдавался в подробности в этом первом рассказе. Он рассказал о том, как женился и бросил жену беременной. Несколько минут они сидели молча. Они сидели в комнате с выходом в сад, и за открытой дверью террасы она слышала пение черных дроздов. Она отгоняла от себя слово, но оно всё равно лезло в голову. Двоеженец. Она вдруг ощутила усталость от предстоящих сложностей. Он сидел перед ней, худой, измученный, и смотрел в пол.

— Ты тридцать лет ждал, чтобы сказать мне, что был женат, когда мы с тобой женились, — сказала она спокойно. — Что ты на самом деле не женат на мне.

Он изумился.

— Конечно, я на тебе женат.

— По закону — нет, — сказала она тоже в изумлении: неужели ему не приходило в голову, что он двоеженец?

— По какому закону? Ты моя жена. О чем ты говоришь?

Помолчав, она спросила:

— Ты детям скажешь?

Он посмотрел на нее растерянно, потом кивнул.

— Позже, — сказал он.

Наверное, всё было гораздо сложнее, чем в его рассказе о том, что он держал про себя столько лет: сбежал, бросил жену с ребенком. Он не назвал имени жены, но она дознается. Не позволит ему опять уползти в раковину. В уме у нее сложился образ — нечеткий, смутный, смесь из деталей других образов. Это была фигура матери с ребенком в незнакомом пейзаже — лишь тень или силуэт женщины с ребенком, идущей по улочке. Она не понимала, почему этот образ причиняет ей такую боль. Расскажет он детям? Что он им скажет? Или промолчать, не затруднять им жизнь? На свете, наверное, битком двоеженцев.