– Шалом, Збиг! – улыбнулся Кахлон и нажал на спуск.

Пуля разорвала сердце, отбрасывая Збига, ноги его подломились. Нелепо взмахнув руками, Бжезинский упал навзничь, роняя корзинку – баночки с тягучим кленовым сиропом раскатились веером, жалобно звякая. Второй выстрел был контрольным – в голову. На всякий случай.

Юваль подогнал «Форд» в тот же момент. Ари юркнул в машину, и та ворохнула колесами, разгоняясь по дороге в Канаду.

Тишина боязливо вернулась на Нейборхуд-роуд, лишь на грани слышимости бубнил океан, нагоняя волны, да где-то со стороны Фарм-стрит доносился искаженный винилом голос Синатры, выпевавшего «Странников в ночи».

А в невинно-васильковом небе, отражаясь в широко раскрытых мертвых глазах, проплывало одинокое облако. Кумулюс, гонимый ветром, сперва разбух, походя на пышнотелую Польшу, затем вытянулся, больше смахивая на Афганистан. А перед тем как скользнуть за верхушки деревьев, облачко разлезлось, напоминая белую контурную карту Израиля, припухшего Синаем.

– Ванили у нас нет, и не на-адо… – пропел я, шаря по полочкам буфета. – Зато ванилина, как гуталина, – ну просто завались!

Даже запечатанный пакетик пах бесподобно. Раскрыв упаковку, я присыпал ванильным сахаром месиво, должное стать яблочным пирогом. Перемешал, вывалил в форму, сунул в духовку. Процесс пошел.

Отряхнув руки, я приблизился к окну. Природа, зевая и сонно потягиваясь, просыпалась от зимнего сна. Раскрывала лазурные глаза, щурилась на греющее солнце, дремотно нежась под ласковыми дуновениями ветра-приставалы.

Рука сама отворила форточку, впуская шалые порывы. Весна!

Все, холодам конец – снега стремительно таяли, развозя грязь. Ночами, правда, слякоть подмерзала, но с утра мягчела снова, впитывая тепло, и талая вода упрямо искала пути к реке.

Земля парила, готовясь цвести и зеленеть, девушки все чаще сверкали голыми коленками и распускали волосы. Унылый запах сырости остался в прошлом – нынче пахло прелью и разбуженной почвой, а порой накатывал терпкий ароматец набухающих почек. Подснежники давно повылезали из оттаявшего чернозема, а за городом, по бурым лесополосам или по обочинам дорог, яркими мазками лиловели крокусы.

Настроение у меня повышалось, равняясь на уличные градусы, – все шло по плану, и даже боязно делалось – уж больно много успехов, а закон подлости все не срабатывал.

Весь месяц я отсылал Револию Михайловичу бандерольки с дискетами, напихивая в новенькие ГМД кучу программ, вроде текстового редактора «Слово», пусть и не такого навороченного, как «Ворд», но других в мире вообще не существовало! Тут я был первым. А программы сжатия данных? Я и словарные алгоритмы запустил и даже арифметическое кодирование, лет на десять опережая «яйцеголовых» из Штатов.

А сегодня, будто отмечая первый день каникул, как засел с самого утра за работу, так до самого вечера и проторчал за столом. Голова – вот такая, «раскачанный» мозг медленно переходил в состояние покоя, и я, чтобы отвлечься от кибернетики, затеял готовить ужин.

Нажарил картошки с лучком, под конец нарезал колечками половинку краковской, чтобы пропарилась и примешала к общему букету колбасный дух.

Нагреб целую миску квашеной капусты, сочной и хрусткой, плеснул постного масла, добавил луку и перемешал. Подумал-подумал и сварганил простенькую шарлотку. К чаю – лучше нет.

…Солнце садилось за купол Дома Советов, накалываясь на шпиль, и я прикрыл форточку. А то лопнет светило, как красный воздушный шарик, забрызгает еще…

Лениво перемывая посуду, отметил, что возбужденная кора угомонилась, оставляя в теле приятную истому. Благодушествуя, подумал даже, что зря я, пожалуй, ожидаю бешеного сопротивления перестройке, чуть ли не боев и потерь. Конечно, всяческой сволочи в высшие сферы просочилось изрядно – ну так это до первой чистки. Только действовать надо не грубо, не мести железной метлой до одурения, а действовать вдумчиво, бережно, как археологи, – легонькими щеточками, но до последней пылинки.

Мысли текли размеренно и плавно, как Южный Буг в половодье, но тут хлопнула дверь в прихожей, и поток сознания мигом слился. Родители вернулись с работы.

Папа с кряхтеньем стаскивал ботинки, поминая умельцев «Скорохода». Он посылал их очень далеко, но до того изысканно, что маму смех разбирал.

Выйдя встречать моих милых предков, я галантно принял у матери пальто. Она разрумянилась и оттого стала еще краше, о чем я не преминул ей сообщить. Мама чмокнула меня в щечку, а папа пропыхтел:

– Д-дамский угодник… Уф-ф! Колодки какие-то…

– А вот не будешь жадничать! – заклеймила его жена. – Тетя Клава предлагала же чешские «Цебо», чего было не взять?

– Ага! За пятьдесят рэ?

– Приличная обувь дешевой не бывает!

– Ну почему? – хмыкнул я. – Вон, мои «прощайки» – и мягко, и тепло.

– А чем это так пахнет? – сменила пластинку мама.

– Ужином. Прошу к столу!

– Ух ты! Картошка! – донеслось из кухни.

– С колбаской! – хищно принюхался папа.