Ритуал прощания затянулся – нам не хотелось расставаться. Мы болтали разные ласковые глупости, целовались, неуверенно порываясь уйти, и снова начинали шептаться и хихикать.

А я уже целую минуту замечал на балконе квартиры Дворских изящный силуэт Ларисы, старшей сестрички моей девушки.

– Инна-а… – протянула Лора улыбчиво. – Домо-ой… А то мама будет ругаться.

– Да иду, иду, – благодушно проворчала Инна.

Поцеловав меня в самый крайний раз, она скрылась за дверями подъезда, а я неторопливо пошагал на остановку автобуса. Лучше доеду, чтобы мама не волновалась…

В школу я пришёл пораньше, тая неясные надежды. Приблизившись к свежевыкрашенной двери класса, не услыхал обычного гвалта – на часах восемь, у засонь ещё минут пятнадцать в запасе.

Переступив порог, я замер. Зиночка Тимофеева, ранняя пташка, как всегда, пришла первой. Она приветствовала меня белозубой улыбкой, будто поздравляя – за моей партой чинно сидела Хорошистка.

Инна смотрела на меня неуверенно и робко, словно спрашивая: ты не передумал прощать? Я отмер, улыбаясь, – и девушка вспыхнула в ответ искренней радостью.

– Всем привет! – весело сказал я.

– Приве-ет! – пропела Тимоша.

Я быстро пробрался к себе и плюхнулся рядом с Инной.

– При… – смущённо забормотала Хорошистка.

Договорить она не сумела – я закрыл ей рот поцелуем. Ресницы Дворской возмущённо взлетели, распахивая глаза, а Зиночка хихикнула.

– Ты что делаешь, – громко зашептала Инна, задыхаясь, – люди же кругом!

– Тимоша – наш человек! Правда, Зиночка?

– Ага! – подтвердила Тимофеева, прыская в ладонь. – Только помаду сотри.

– Да я чуть-чуть… – зарделась Дворская. – У Лариски заняла. Думала, не будет так мазаться…

Она достала тонкий батистовый платочек и бережно вытерла мой рот. Не удержавшись, я поцеловал Инну снова – девушка не слишком-то и уворачивалась.

– Нет, ну ты посмотри на него! – воскликнула она с деланой строгостью.

Зина рассмеялась, а я дурашливо вытянул губы трубочкой.

– Весь платочек вымазала… – заворчала моя соседка, но из глубины её синих глаз исходило счастливое сияние.

Классика!

Бодрый топот замер у дверей, и ворвался четвёртый. Это был Дюха, но я не сразу узнал наперсника детских игр – свою роскошную чёрную гриву он состриг почти налысо, смахивая то ли на призывника, то ли на малолетнего преступника.

– Сколько дали? – спросил я с деланым сочувствием.

Андрей жизнерадостно осклабился.

– А мне идёт, да?

– Соб-бака такой! – обречённо выразилась Тимоша. – Ты что с собой сделал?

– Так ты ж сама сказала! – комически изумился Жуков.

– Что сказала? – начала сердиться Зина. – Когда?

– Вчера! – убеждённо заговорил Андрей. – Зарос, говоришь, совсем, лохмы как у первобытного!

– Дюш, – кротко молвила Тимоша, – я прекрасно помню, что сказала вчера. «Их надо в порядок привести» – вот мои слова.

– Так я и привёл!

– Ты невыносим! – простонала девушка в изнеможении. – А если я скажу: «Прыгни из окна!»?

– Прыгну! – В голосе Андрея не было даже тени сомнения.

– Попробуй только! – осерчала Зиночка, стремительно краснея. – Прибью!

Инна покусывала губы, пытаясь сдержаться, потом фыркнула, сдаваясь. Мы с Дюхой поддержали её, а последней засмеялась Тимоша.

Феерический момент счастья, сносивший все невзгоды, подхватил меня, увлёк в блаженное кружение. Я смеялся как дитя, отпустив на волю «взрослую» ментальность, играючи выпутываясь из страхов и тревог. Всё хорошо! А будет ещё лучше!

Над серой плоскостью буден, искляксанной пугающей чернотой, расцветали триумфальные арки радуг…

Трубачи лупили глаза и пунцовели, надувая щёки, барабанщики усердно молотили колотушками – сводный оркестр наяривал нечто бравурное, должное настроить праздничные колонны на верный лад. Самодеятельных музыкантов забивали акустические колонки величиной со шкаф – они гнали записи с такой мощью, что грудную клетку сотрясало в резонансе.

Мешаясь, пышнозвучные марши придавали первомайской суматохе ещё больше бестолковости, но и тонус поднимали изрядно.