– Тоже мне, ребеночек нашелся! Девяносто – шестьдесят – девяносто, а туда же!

Я ущипнул сестричку за нижние девяносто, она жизнерадостно взвизгнула, и мое настроение сразу поднялось.

– Ладно уж, – заворчал, благодушествуя. – Яичницу будешь?

– Буду, буду! С колбаской?

– А як же!

Утренняя трапеза – немножко ритуал, в каждой семье – свой. Но есть и общая черта – букет запахов, что сочетается в маминых хлопотах. Нынче родители отдыхали от нас в Зеленограде, по опустевшей квартире гуляло эхо, но, как ни странно, эта домашняя необычность не только острила чувства, но и добавляла уюта.

А дух витал, привычный с детства – тонкое кофейное благоухание. Пахучего растворимого «Бон» в забытой маминой банке хватило на две чашки. Правда, мы с Настей пили кофе по-вьетнамски, со сгущенкой, нещадно огрубляя аромат, но так вкуснее.

– Везет тебе… – загрустила сестричка. Она сидела напротив, в строгом школьном платье, по-родственному упершись в столешницу локотками, и сжимала чашку обеими ладонями. – Последняя четверть… Самая-самая последняя!

– Не спеши жить, – мудро улыбнулся я, смакуя в меру горячее и сладкое. – Школьная пора – лучшая, вот и пользуйся.

– А! – отмахнулась Настя. – Ничего ты не смыслишь в жизни! Лучше – это когда ты все сам, а не по указке.

– Чучелко… – вздохнулось мне. – Совсем не ценишь беззаботность…

– Говоришь, как дед на пенсии! – смешливо фыркнула сестренка. – Дедушка Миша!

– Пошли, бабушка Настя…

– Да рано еще!

– Лучше обождать, чем опоздать, – молвил наставительно.

– Ладно, уговорил… – сделала одолжение сестричка. И вдруг испуганно заверещала: – Ой, паук, паук! Да вон, на рукаве!

Сперва я дернулся оглядеть синий вельветовый пиджачок, и лишь потом дошло до меня, что попался.

– Первое апреля – никому не веря! – радостно прозвенела Настя и показала розовый язычок.

Я так давно не был в школе, что она показалась мне чуточку внове. Гипсовая «Девочка с лейкой», которую упорно красили серебрином, а не белили мелом, как «Горнистов» в пионерлагерях… Каштановая аллея вдоль ограды… «Дырчатое» крыльцо из силикатного кирпича…

Всё такое знакомое, свое, родное. Здесь я почти что исполнил давнюю мечту – доучился со своим классом. Совсем немного осталось. Двадцать пятого мая забренчит медный колокольчик с непременным бантом – в последний раз…

Девчонки на линейке будут хлюпать, впервые осознавая, что вот оно – окончание книги «Юность», а продолжение с названием «Взрослая жизнь» еще не написано. И «классная» Циля Наумовна всплакнет, и сентиментальная «Кукуруза Бармалеевна» смахнет слезу, а «Полосатыч» выступит с напутственным словом…

Потянув на себя тяжелую дверь «источника знаний», я вовремя увернулся, пропуская мимо летящего малолетку. За ним с воинственным кличем гналась такая же расхристанная мелочь.

– Ось скаженные! – ругнулась на них уборщица, прижимаясь к стенке.

Отворачиваясь, чтобы скрыть улыбку, я поднялся на третий этаж. Здесь, во владениях старших классов, галдели еще громче, чем внизу у мальков. Гаврики орали хрупким баском, то и дело срываясь на бег, а гаврицы оживленно шептались да хихикали, свысока поглядывая на ровесников.

– Миша! Миша!

Меня догоняли близняшки, и я в который раз благословил моду на мини.

– Иже херувимы! – мои губы растянулись будто сами по себе.

– Аз есмь! – гордо подтвердила Светлана, хватая меня под руку. Под левую.

Маша притиснула меня справа.

– Мы все знаем! – пропела она. – Мы все знаем!

– Пал Степаныч сказал по секрету, что ты ездил в ГДР! – сообщила Света утвержденную «легенду». – По обмену опытом!

– Видел бы ты Полосатыча! – хихикнула Маша. – Он был похож на попа, которому позвонил архангел Гавриил!

– Почти в рифму, – заценила сестра. – Лучше так: «Которому звонил архангел Гавриил!»

– Девчонки, я по вас соскучился! – признание далось мне легко, поскольку было истиной.

– Правда-правда? – заглянула мне в лицо Маша.

– Правда-правда!

– А уж Ритка… – многозначительно затянула Света. – Прям извелась вся!

Я ответил улыбкой, подумав, что не прочь лишний годик проучиться в такой милой компании. Будущее тревожило и даже немного пугало, как все неизвестное. Знаю всё про польский или иранский кризис, а что станется в жизни со мною, понятия не имею!