Там ведь все такое мелкое, мельчайшее, микроскопическое! Ошибешься на миллиметр – и необратимо изменишь личность… искалечишь… превратишь в овощ… погубишь…

Тут меня будто морозцем протянуло.

«А ведь Марина тогда рядом была… – мелькает в голове. Я бросил взгляд на гордый профиль спутницы и потупился. – Сидела и лупала глазами, пока я смердевшее козлище в образе Гришки Ершова кротким агнцем делал… И каково ей теперь? Шагать под ручку с милашкой Волдемортом!»

– Не стоило мне заниматься Ершовым при тебе, – промямлил я. – Просто цейтнот полный случился, надо было успеть, пока он в отключке валялся…

– Все ты правильно сделал! – убежденно сказала Марина. – Так и надо было! – Она обняла мою руку, легонько повисая. – А-а… – протянула девушка ласково, заглядывая мне в лицо. – Я поняла! Думаешь, я теперь бояться тебя стану? Нетушки!

– Не забоишься? – улыбнулся я, не столько с облегчением, сколько испытывая радость понимания.

– Ни за что! Так нам не надо опасаться Ершова?

«Нам! – подумал я с нежностью. – Ох, Маринка, как же легко с тобою заработать «сердечный укол»…»

– Не знаю, – сказал честно. – Вроде бы не надо, но… Давай лучше подождем, когда он объявится?

– Давай! – легко согласилась «скво». – Ой, а мы же еще на Красной площади не были! Потопали?

– Потопали! – ответил я, чуя, как теплеет на душе, словно от хорошей порции коньяка.

Мы поднялись к храму Василия Блаженного, похожему на пышный торт, и по дороге даже словом не перемолвились. Просто шли рядом, никуда не торопясь, и молчали. И нам было хорошо.

Мне пришло в голову, что в безгласности нашей крылся невинный умысел – мы оба, не сговариваясь, отдаляли момент истины, берегли всю ту недосказанность, от которой происходят туманные надежды.

Пока не заданы вопросы и не получены ответы, ты находишься в счастливом неведении, волен мечтать или даже строить планы. Но, как только наступает определенность в отношениях, вся романтика испаряется, как роса на солнцепеке. Вот я и соблюдал режим тишины. Первой его нарушила Марина.

– Ни Лондону, ни Парижу с Вашингтоном даже не снился такой державный вид, сдержанно-горделивый и величавый, – проговорила она доверительно, оборачиваясь к Кремлю. – Правда?

– Правда, – кивнул я, охватывая зрением и Спасскую башню, и Мавзолей, и купол, над которым полоскал алый стяг.

Я даже вздохнул от тайного удовольствия. Жаль, что всю ту приятность, что я испытывал, гуляя по Москве, Марина была не в силах ощутить. Она жила здесь, в этом прекрасном городе, и даже представить себе не могла, до чего испакостят столицу нашей Родины двадцать лет спустя.

Так и тянет глаголить в манере библейского пророка: «И оболганы будут герои истинные, а изменники да клеветники восславлены; и станет единое не целым, и малое посягнет на великое; и призовут бесов, и почнут нечестивые чад наших научать, что долг есть бремя, а корысть выше правды…»

Но о том, что пророчество сие сбудется, известно лишь одному человеку – мне, а для прочих грядущее скрыто феерическим маревом. Здесь о «прекрасном далёко» мечтают, сочиняют хорошие книги, с их страниц отправляются в бесконечность звездолеты, приурочивая свой старт к столетию Великого Октября… Вот, пусть всё так и останется!

А мне надо как-то исхитриться, да хоть наизнанку вывернуться, лишь бы спасти Советский Союз от поругания, не отдать народное хозяйство на поток и разграбление помещикам с капиталистами!

Я брезгливо передернул плечами, словно что-то гадостное, липкое и смердящее натекло из будущего.

– Замерз? – спросила Марина заботливо. – Пошли быстрее, согреемся!

Мы зашагали шустрее, сворачивая на улицу 25 Октября, а вокруг поспешали такие же, как мы, граждане СССР, торопясь с работы домой, – озабоченные или благодушные, с солидными министерскими портфелями или с авоськами, оттянутыми молочными тетраэдрами, кульками с сосисками, румяными нарезными батонами…

Москва радовала меня возвращением былого, не порушенного под улюлюканье «вечных двух процентов дерьма».

– Мне пора, Миша, – неожиданно молвила Марина. В ее голосе прозвучали сожаление и виноватость.

– Куда это? – не понял я, выпутываясь из тенет размышлений. – Домой?

– На работу, – кривовато усмехнулась девушка, – Росите пора на службу. Кончился мой куцый отпуск…

– Меня ловить будешь? – ляпнул я.

– Ага… – вздохнула Росита.

– Бедненькая… – пробормотал я, ощущая в Марине легкую подавленность. – Представляю, как тебе трудно бывает…

– Да ладно! – беззаботно махнула рукой эта притвора и делано всполошилась: – Слу-ушай, чуть не забыла! Надо же как-то условиться насчет связи!