Лазаревич, сидевший рядом, время от времени тихо комментировал, почти не открывая рта:

— Видишь, как Савва делает акцент на «невидимости»? Это код для бизнесов, связанных с политикой.

— Вот этот взгляд у участника слева — он сейчас всё пересчитывает в голове. Он не понял, но боится признать. Значит, поверит.

Мозоль впитывал это, как губка. Лазаревич не учил его теории — он учил видеть. Психология присутствующих, микродинамика залога, паузы, замирания рук, движение зрачков. Всё это было новым языком, на котором говорил большой мир.

Когда на экране загорелись точки «Киев, Москва, Лондон», Мозоль почувствовал, как у него сжалось внутри. Это не были просто города. Это были рычаги. Он увидел, как они выстраиваются в схему.

И с этого момента перестал быть сторонним наблюдателем. Он стал студентом новой игры.

В тот день Fortinbras перестал быть просто названием. Он стал системой координат и её контуром.

А в другом часовом поясе, в Швейцарии, самолёт медленно приземлился на взлётной полосе в Женеве. Трое подростков — Вика, Андрей и Лёша — вышли в ослепительно чистый и холодный воздух. Их встречали: водитель в тёмном костюме с табличкой, служба сопровождения от школы. Они сели в чёрные автомобили бизнес-класса, кожаные кресла казались слишком мягкими, стеклянные перегородки — из другого мира.

Машины двигались плавно по живописной дороге. За окнами — виноградники, озёра, чистые деревни. У каждого из них внутри щемило: это не просто поездка. Это переход. Они ехали не в школу, а в новую реальность.

Institut Le Rosey встретил их как дворец. Просторная территория, здания, больше похожие на старинные виллы. Их проводили в общежитие — каждому выделили отдельную комнату. Просторная, со светлыми стенами, с окнами во французский сад. Письменный стол, мягкое кресло, библиотека с книгами на пяти языках. Даже ванная — как из кино.

— Это всё… нам? — прошептала Вика, касаясь серебристого крана.

Андрей не ответил. Он осматривал шкаф, словно не верил, что в нём уже висит форма с его инициалами.

Лёша поставил портфель у стены и просто молча сел на кровать, положив руки на колени. Потом встал, подошёл к окну — и замер. За стеклом открывался вид на Альпы.

Они вышли погулять по территории. Дорожки из светлого камня, тенистые аллеи, скульптуры, теплицы, закрытые спортивные залы и даже маленький амфитеатр.

Это была не просто школа — это было одновременно тихое, стильное и выдержанное, а с другой стороны — кричащее о роскоши и статусности место. Institut Le Rosey поражал своей атмосферой: каждая деталь — от изгиба дорожки до ручки двери — говорила не о деньгах, а о власти, вкусе и поколениях, которые жили в этом ритме. Это был город будущего, центр мироздания для избранных.

На ужин их повели в столовую. Но столовая оказалась залом, больше похожим на ресторан. Столики с белыми скатертями, хрусталь, тихая классическая музыка. Им подали блюда, названия которых они не могли бы повторить — но которые казались волшебными. Вика наклонилась к Лёше и шепнула:

— Если это не ресторан, то я не знаю, что тогда ресторан.

Он только кивнул. У него тоже не было слов.

Позже, выходя на террасу, они увидели, как к зданию подъезжают машины. Rolls-Royce, Maybach, Bentley. Водители открывают двери, выходят мужчины в костюмах, женщины в красивых платьях, дети в идеальных пиджаках. Родители привозили детей после выходных.

Они смотрели молча. Вика держала Лёшу за рукав. Андрей стоял чуть поодаль, будто примеряя эту картинку к себе.

Они поняли: они попали туда, где начинается другой мир. Где богатство — это не роскошь, а воздух. Где слово весит больше денег. Где их путь только начинается.

Они были молоды. Но что-то внутри подсказывало им — за окнами этой школы начинается совсем другой, взрослый мир. Мир, где каждое слово, каждая ошибка, каждый жест могли стать причиной или результатом. Именно здесь они впервые по-настоящему поняли смысл слов Августа: этот шанс — не награда, а испытание.

Им было доверено больше, чем просто элитное образование. Им дали возможность пройти сквозь чуждую среду, влиться в неё, подстроиться и, в нужный момент, изменить её изнутри. И выжить — значило не просто дожить до конца семестра. Значило — остаться собой, при этом доказывая каждый день, что они достойны стоять среди тех, кто и станет будущим.

Им предстояло не просто учиться. Им предстояло показывать и доказывать себя без перерывов.

Первые недели в Le Rosey были похожи на параллельную реальность. Привычный мир — с его неряшливыми улицами, равнодушными лицами и случайными разговорами — остался где-то очень далеко. Здесь всё было продумано до деталей: от оттенка дубовых дверей до аристократической хрипоты в голосах преподавателей.

Ученики казались актёрами из другого мира: в их движениях была уверенность, в интонациях — наследие семей, управлявших корпорациями и странами. Преподаватели — элегантные, сдержанные, владевшие языками, науками и тонкой иронией — не просто учили, а формировали общее впечатление от школы.