Теперь отвечу на твой вопрос. Я из тех парней, которые долбят стенку, ремесленник, но я и Гюстав Флобер, который переписывал свои страницы каждый день. Я очень хочу писать эссе, как Сергей Гандлевский, но понимаю и всегда понимал: только ремесленничеством могу результата добиться. Во мне нет никакого гения, но иногда люди сами назначают себя гениями – когда много работают, и тот же Флобер мой идеал. Мне не было много дано, и другого выхода я не видел: каждое предложение обдумывал, переписывал, репетировал миллион раз – то, что было дано другим, но они не использовали, взял многочасовыми упражнениями у балетного станка.

Из книги Отара Кушанашвили «Я. Книга-месть».

«Я никогда не был силен по части кованого слога и чеканных формулировок, но, учитывая исключительность момента, на сей раз выдам формулу, которую изобрел и каковой вооружился как раз для того, чтобы объяснить, зачем после всех сутенеров и проституток взялся за книгу и как ее буду сооружать.

Формула проста, как депутатское желание обогатиться за наш счет: намерение плюс долг минус кривляние (от чего порой, ввиду моего психоэмоционального устройства, удержаться нет мочи).

По обе стороны Цейлона должны знать, что я не писатель – я парень, который готов признаться, что обожает дензнаки, но не готов ради них на мужеложство и признает за собой некоторую устную и письменную беспечность в суждениях на разные темы. Но только некоторую.

Когда в 1993-м, спустя год после приезда в Москву, бросил по ТВ не помню кому: «Пошел ты в жопу, фанерная мразь!» – я стал считаться ходячей погибелью цивилизованного мира.

Сейчас, в разгар густопсовой корпоративщины, про кого-нибудь, про выпускников «Фабрики» той же, сказать, что они не поют, – значит немедля прослыть дерзким.

Клише правят миром. А я ненавижу клише! Я решительно не могу более скрывать, что мой самый высокий в стране, не беря в расчет безусловно превосходящих меня в этом компоненте Медведева, Путина и – на момент написания этих отчаянно мужественных строк – 10-месячного Даниила Отаровича, а вы, говоря обо мне, употребляйте густой мат и двухэтажные комплименты: я заслужил и то и другое.

Хотя я такой же, как все (порежусь – и пойдет кровь), смею надеяться, самую малость умнее выпускника «Фабрики звезд» и всякую секунду помню, что еще в 20 лет знал по-русски только «иди нах…» и «е…ться».

Вы имеете дело с человеком, у которого была Великая мама и был Великий отец, с человеком, ненавидящим в людях апломб. Я существо образцовой жизнерадостности и образцовой депрессивности, живая реликвия каменного века, но при этом феерически выглядящая и острая умом. При этом я маниакальный стилист, и не говорите х… ни, что мой слог не завораживает».

– Книги хоть ты читать успеваешь?

– Конечно.

– Что именно?

– Все, что выходит во всех издательствах, даже в грузинском «Маргинашвили» – маргинальную литературу, говно всякое. Запутавшись, кто в России писатель (а писатели там все, включая жену Путина), прочитал даже Устинову – ниже я никогда не падал! Читал ее после Гандлевского, а после него читать Устинову – все равно, что после Киева попасть, б…, в концлагерь: ее нужно лишить возможности подходить к бумаге или к компьютеру.

– Один выдающийся человек, с которым мы записали немало бесед…

– …бывший муж Татьяны Устиновой?

– Нет, просто прочитав мое интервью с невыдающимся, на его взгляд, человеком, он сказал: «После картин маслом не опускаются до надписей в туалетах»…

– (Смеется.) Но я тем не менее читаю все, даже то, о чем сотрудники журнала «Афиша» пишут в своих, как они думают, остроумных рецензиях. Там есть такой говнюк Лев Данилкин, и он верит, что соответствует своему гривастому имени, но для меня нет лучше повода поднять себе настроение, чем московская «Афиша» и этот Данилкин. Они действительно считают, что новая волна говнюков, Хомерики и Хлебников, снимают кино – где человек ест собственное говно, а потом это выдается за поиск своего мира. Ну, пидарасы… (Пожимает плечами.)

За неделю проглатываю где-то четыре книги – чтобы не давать повода думать, что чего-то я не прочитал.

– Ты же снимался в кино…

– Эти картины благополучно в корзине лежат, потому что мое присутствие на площадке означает гибель кинематографа.

– Снимали хоть хорошие режиссеры?

– Приблизительно такие, о которых я говорил.

– Которые…

– …да, друг у друга сосут. Сосем друг у дружки, а деньги – в кружку!