— Ах, оставьте ваши неприличные истории! — простонала Варенька, все еще пунцовая. — Вы… вы… — Она явно не могла подобрать слов выразить возмущение.

— Я женщина, много повидавшая на своем веку, — невозмутимо закончила за нее Мария Алексеевна. — Что до неприличных историй… Поверьте, душа моя, неприличные истории случаются даже в лучших семействах. Особенно в лучших семействах, — многозначительно добавила она.

Варенька издала сдавленный звук и демонстративно отвернулась к спинке дивана.

— Пойдемте обедать, — с деланой жизнерадостностью заявила я. — Блины простынут.

— Блины? — оживилась Варенька, приподнявшись на диване.

Я не удержалась от улыбки.

— Если вам трудно спускаться, я принесу наверх.

— Я вам помогу, — сказал Стрельцов.

Варенька расцвела, оказавшись в центре внимания, но, прежде чем она успела ответить, вмешалась Мария Алексеевна. Генерал в юбке, честное слово!

— Нет-нет, молодой барышне полезно двигаться, правда, Иван Михайлович?

— Правда, — согласился тот, оглаживая усы. — По мере возможности. До завтра вам лучше не опираться на больную ногу, пока гипс не затвердеет как следует…

Девушка торжествующе посмотрела на Марию Алексеевну.

— Но двигаться вам необходимо, — продолжал доктор. — Сегодня мы все поможем вам по мере сил, а завтра, когда гипс застынет, вы спокойно сможете ходить с помощью костылей.

— О! Ходить с костылями, как какая-то… инвалидка! — Ее глаза начали стремительно наливаться слезами.

Доктор оказался непреклонен.

— Вам нужно ходить самой как можно больше, по возможности, опираться на гипс, чтобы травмированная нога действовала. Иначе мышцы ослабеют, и, когда мы снимем все повязки, вам придется учиться ходить заново, будто младенцу. И это будет намного труднее, чем в младенчестве.

— Но княгиня обещала, что я забуду о вывихе! — возмутилась девушка.

— Она сказала при этом, что вы должны провести все это время в постели?

— Нет, но…

— Повторяю: не хотите охрометь — двигайтесь как можно больше.

Варенька надулась, но спорить перестала. Только фыркнула, когда я сказала, что попрошу Герасима выточить костыли, когда он вернется. Кстати, пора бы ему вернуться.

Оставив гостей хлопотать вокруг девушки, помогая ей спуститься, я поспешила вперед — накрыть на стол, а заодно хоть пару минут отдохнуть от этого балагана.

Кажется, я здорово ошиблась, разрешив дамам пожить у меня.

Хотя кто меня спросил, на самом-то деле!

Обед прошел, как пишут в дипломатических протоколах, в теплой и дружеской обстановке. Наверное, я показала себя плохой хозяйкой, промолчав почти все время. Я никогда не страдала от косноязычия, но сегодняшний день стал слишком долгим и слишком утомительным — а ведь он еще не закончился! К счастью, генеральша — мысленно я так ее и прозвала — помогла мне. Будь она возраста Вареньки, я бы сказала, что она беспрерывно щебетала, но трубному гласу дамы не подходило это слово. У меня начала болеть голова, и все же я была ей благодарна за возможность кивать, время от времени произнося: «Очень интересно», «В самом деле?» и «Да что вы говорите?» Я жевала, не чувствуя вкуса блинов, — возможно, в этом виновата была не только усталость, больше душевная, чем телесная, но и внимательный взгляд исправника, под которым кусок в горло не лез. Варенька, оказавшись за столом, демонстративно вздернула носик, давая понять, что намерена объявить голодовку в знак протеста, однако заурчавший живот выдал ее с головой. Покраснев как маков цвет, она положила на тарелку один блин, и все же скоро молодой голодный организм взял свое, и девушка начала уплетать еду за обе щеки.

Доктор тоже молчал, но его молчание было уютным: он явно наслаждался едой и беседой, время от времени одобрительно хмыкая в усы. Я поймала себя на том, что завидую его спокойствию.

— И представьте себе, душа моя, — вдохновенно вещала генеральша, — этот храбрец, едва увидев медведя, бросил ружье и залез на дерево! Хорошо, что покойный мой Павел Дмитриевич не растерялся…

Я кивнула, надеясь, что выражение моего лица достаточно заинтересованное. Голова гудела все сильнее. Нужно еще столько всего сделать: обустроить гостей, найти чем расплатиться с женщинами, которые придут обряжать покойницу, выдержать допрос исправника…

— Глафира Андреевна, — вырвал меня из размышлений голос Стрельцова, — вы позволите мне после обеда переговорить с Савелием Никитичем?

— Конечно. — Я попыталась улыбнуться. — Это же ваша обязанность. А я пока…

— А вы пока отдохнете, — безапелляционно заявила Мария Алексеевна. — На вас лица нет, голубушка. Дела подождут до завтра.

— Но…

— И слушать ничего не желаю. Доктор, скажите ей!

— Совершенно согласен, — поддакнул Иван Михайлович. — После такого потрясения нужен покой. Хотя бы пару часов.