Затем пришел черед Иоанна II. Через три года после восхождения на трон он был вынужден бороться с восстанием в Каталонии, самой сложной из всех провинций, где магнаты предложили корону Петру Португальскому. Когда Петр Португальский умер, по-прежнему недовольные аристократы обратились за помощью в борьбе против своего повелителя к французскому королю Людовику XI. Война длилась девять лет и чуть не стоила Иоанну короны, прежде чем она завершилась взятием Барселоны в 1471 г.; и, несмотря на это, результатом ее было не подавление аристократии, а, напротив, новое подтверждение ее привилегий и амнистия всем зачинщикам, за исключением одного, который был казнен. Сын Иоанна, Фердинанд II, который позже женился на Изабелле, получил свой начальный военный опыт в этих войнах. И кастильская знать поначалу также была не склонна принимать его как своего короля. Вместо этого они тоже призвали короля Португалии, который и сам имел династические претензии на трон. Не считая арагонского восстания, молодой чете потребовалось десять лет почти постоянных войн, в ходе которых Фердинанду суждено было совершить множество героических деяний, прежде чем их признали в обеих странах. Это не предотвратило нового крупного восстания аристократии в 1486 г., на сей вызванного попытками католических королей вернуть себе земли, отторгнутые во время гражданских войн [219] .

За этот период Испания переживала то, что можно было бы назвать процессом аристократизации [220] . Он состоял не только в том, что представители всех классов стремились подражать стилю жизни дворянства, но и в том, что сами дворяне наращивали свою экономическую мощь по мере того, как их численность уменьшалась, вплоть до того, что к 70-м годам XV в. в Кастилии оставалось только 15 крупнейших знатных фамилий, а в Арагоне — две [221] . 13 этих условиях превращение Кастилии и Арагона в одну страну встречало сопротивление представительных органов с обеих сторон и проходило крайне медленно. В 1507 г., после ожидавшейся смерти Изабеллы и неожиданной смерти одного из ее сыновей герцог Медина-Седония и граф Урена подняли восстание и стали угрожать разделом Испании на составляющие части. Фердинанд, используя четырехтысячную армию, снова смог взять верх. Однако к моменту его смерти в 1516 г. единственным заметным достижением в деле построения общих институтов было введение единой валюты.

При Карле V (известном в Испании под именем Карлос I) и его сыне Филиппе II земельные владения грандов достигли гигантских размеров. В Саламанке, например, почти две трети населения и территории оказались под юрисдикцией аристократии. Только один магнат — маркиз Диего Лопес Пачеко — имел не менее 25 000 кв. км земли и 15 000 вассалов, которые приносили ему 100 000 дукатов в год; другой, герцог Инфантадо, был хозяином 800 деревень и сюзереном 90 000 вассалов [222] .

И все же времена менялись. Хотя реконкиста была завершена, первые два короля династии Габсбургов нуждались в поддержке кастильского дворянства против городов и средних классов, которые дали выход своему недовольству в восстании комунерос в 1520–1521 гг. В обмен короли предоставили дворянам почти полный контроль над их владениями, включая сеньориальный суд и право содержать частные армии, способные держать под контролем арендаторов. Усилив таким образом свои позиции, магнаты, наконец, примирились с королевским правительством. Некоторые из них поступили на службу к королю в качестве военачальников или губернаторов заморских провинций — следует отметить, что и в том, и в другом случае они находились весьма далеко от средоточия власти.

Не так обстояло дело в Арагоне, который, опять же благодаря в первую очередь аристократии, встал на путь к превращению в самую отсталую страну Западной Европы. Нигде более феодальные привилегии не были столь архаичны и обширны; на протяжении почти всего XIV в. доход короны от провинций был нулевым. Следуя старым традициям, гранды интриговали против своих северных соседей. Ситуация дошла до того, что, если посмотреть с позиции короля, то возникают сомнения, была ли эта провинция действительным активом или просто источником дополнительных рисков, связанных с нестабильностью [223] . В 1591 г. разразилось еще одно восстание, которое Филиппу II пришлось подавлять с помощью четырнадцатитысячной армии [224] .

Только после этого пришло время расплаты. Хотя ни одно из провинциальных учреждений не было упразднено, все они были реформированы так, чтобы быть проводниками королевской воли. Впервые король приобрел право назначать губернаторов не из арагонцев. Была разрушена монополия дворянства на justitia [225] — своего рода прототип конституционного суда, сохранившийся со Средних веков и предназначенный для защиты подданных от произвола правительства: его глава был заменен на королевского чиновника, а прочие его члены теперь подлежали отзыву по желанию короля. Наконец, Филипп усилил власть инквизиции (инструмента, чья польза в борьбе с политическими соперниками, а также с еретиками, была продемонстрирована в Кастилии), предоставив ей новую укрепленную резиденцию и войска для защиты [226] . Таким образом, лишь незадолго до смерти Филиппа была решена задача поставить Арагон в один ряд с другими частями страны, а независимая власть дворянства была, наконец, сломлена, хотя это и не предотвратило дальнейших восстаний в XVII в.

В Англии, Франции и Испании борьба между короной и аристократией происходила примерно в одном направлении, и, раньше или позже, приводила к довольно сходным результатам: первая сторона конфликта намного повышала свой статус по сравнению со второй. Не так было в Германии, где ситуация была в корне иной. Хотя Священная Римская Империя была по-прежнему жива и как институт, и как идея — так сказать, в духовном смысле, — ее действительная власть переживала упадок со второй половины XIII в. — упадок, который Золотая булла 1356 г. лишь подтвердила. Слабость императоров следует объяснять различными факторами, среди которых не последним был сам размер стран, на управление которыми империя претендовала. Помимо этого, с одной стороны, сыграла свою роль борьба империи с церковью, а с другой — ее вовлеченность в многочисленные конфликты за пределами Германии. Самые влиятельные представители знати, вместо того чтобы терять свою независимость, сами смогли расширить и консолидировать свои территории и встать на путь построения со временем собственных государств.

Фактором, по-настоящему открывшим им дорогу к этому, стала Реформация. До того момента будущее Германии было сомнительным; в частности, один современный историк утверждал, что союз императора Максимилиана с южными городами Германии мог привести к построению единого государства [227] . В начале XVI в. города находились на пике своего могущества; как говорилось в стихотворении того времени, великолепие Аугсбургa, остроумие Нюрнберга, артиллерия Страсбурга и деньги Ульма правили миром [228] . К 20-м годам XVI в. все четыре города, а также многие другие, с энтузиазмом приветствовали Лютера и обратились в протестантство. Теперь именитые купцы и банкиры, которые управляли городами в своих экономических интересах, не хотели ничего, кроме мира и спокойствия. Нет ничего неожиданного в том, что они были готовы пойти на сотрудничество с Карлом V против земельной знати; хотя, как они повторяли императору, они не могли не обращать внимания на чувства простых людей и проводить его политику навязывания религиозного единообразия. Подумывал ли сам Карл уступить в религиозных вопросах, нам неизвестно. Учитывая твердость его веры, скорее всего, нет, не говоря уже о том, как могла терпимость к протестантам повлиять на статус вселенского императора, обладающего Богом установленной властью.