Однако лица оно не имело. Благородный изгиб шеи поддерживал небрежно слепленный комок. Череп без волос, нос, губы, виски лишь слегка намечены. Глаза, словно нарисованные поверх закрытых век, безжизненно и неподвижно, с выражением тихого безумия смотрели на затаившего дыхание мужчину.

– Будь учтива, моя прекрасная Пародия, – сказал далекий голос, звучавший так, будто говорил спящий дом. – Поздоровайся с Иохом Фредерсеном, владыкой великого Метрополиса!

Существо медленно поклонилось. Безумные глаза приблизились к Иоху Фредерсену, словно два острых языка пламени. Комок головы заговорил голосом, полным устрашающей нежности:

– Добрый вечер, Иох Фредерсен…

И в этих словах было больше соблазна, чем в полуоткрытых губах.

– Молодчина, моя прелесть! Молодчина, моя бесценная жемчужина! – похвалил далекий собеседник с гордостью.

Но в тот же миг существо потеряло равновесие и повалилось вперед, на Иоха Фредерсена. Он протянул руки, подхватил его и мгновенно почувствовал ожог нестерпимого холода, чья свирепость вызвала у него всплеск ярости и отвращения.

Он оттолкнул существо к Ротвангу, который, откуда ни возьмись, появился рядом.

Ротванг схватил существо за плечи. Покачал головой.

– Слишком бурно! – сказал он. – Слишком бурно! Моя прекрасная Пародия, боюсь, твой темперамент еще не раз сыграет с тобой злую шутку.

– Что это? – спросил Иох Фредерсен. Нащупав за спиной край столешницы, оперся о него ладонями.

Ротванг обернулся, в глазах его полыхало таинственное пламя, так горят сторожевые огни, когда ветер хлещет по ним холодными бичами.

– Не что, а кто, – поправил он. – Это Футура… Пародия… называй, как хочешь. И Иллюзия… В общем, женщина… Каждый мужчина-творец сперва творит себе женщину. Я не верю, что первый человек был мужчиной, это вранье. Если мир сотворил бог-мужчина – на что следует надеяться, Иох Фредерсен, – то он наверняка первым делом, с нежностью и упиваясь творческой игрою, создал женщину. Можешь проверить, Иох Фредерсен: она безупречна. Холодновата немного, согласен. Причиной тому материал, мой секрет. Но ведь она еще не вполне готова. И не выпущена из мастерской своего создателя. Не могу я на это решиться… понимаешь? Завершение равнозначно расставанию. А я не хочу расставаться с нею. Оттого пока что и не дал ей лица. Лицо ей подаришь ты, Иох Фредерсен. Ведь именно ты заказывал нового человека.

– Я заказывал тебе механических людей, Ротванг, которых смогу использовать для моих машин. Не женщину – она ведь просто игрушка.

– Нет, не игрушка, Иох Фредерсен, нет… ты и я, мы оба уже не играем в игры. И ставок никаких не делаем… Когда-то играли и делали ставки. Когда-то, но с этим покончено… Она не игрушка, Иох Фредерсен. Она инструмент. Ты понимаешь, что значит – иметь женщину в качестве инструмента? Причем вот такую, как эта, – безупречную и холодную? И послушную, безоговорочно послушную… Зачем ты сам сражаешься за Собор с готиками и монахом Дезертусом? Пошли к ним эту женщину, Иох Фредерсен! Пошли ее к ним, когда они, стоя на коленях, бичуют себя. Пусть эта безупречная, холодная женщина на своих серебряных ножках пройдет среди них, неся в складках одежд аромат садов жизни… Кто на свете знает, как пахли цветы дерева, на котором зрел плод познания? Эта женщина есть и то и другое: аромат цветка и плод…

Рассказать тебе, Иох Фредерсен, о новейшем творении Ротванга, гения? То будет святотатство. Но таков мой долг перед тобою. Ведь ты зажег во мне творческую мысль, ты, человек-машина… Показать тебе, как послушно мое творение? Дай мне то, что у тебя в руке, Пародия!

– Погоди немного, – срывающимся голосом попросил Иох Фредерсен.

Однако идеальная послушность существа, стоявшего перед ними, требовала незамедлительного подтверждения. Оно разжало руки, в которых серебром просвечивали хрупкие косточки, и протянуло своему творцу листок бумаги, который на глазах у Иоха Фредерсена взяла со стола.

– Это обман, Ротванг, – сказал Иох Фредерсен.

Великий изобретатель посмотрел на него. И рассмеялся. В беззвучном смехе его рот растянулся до ушей.

– Нет, Иох Фредерсен, не обман… творение гения! Пусть Футура станцует тебе. Пусть моя прекрасная Пародия разыграет нежность. Или недовольство? Станет Клеопатрой или Дамаянти? Пусть держится как готические Мадонны? Или прибегнет к эротическим жестам азиатских танцовщиц? Какими волосами мне украсить голову твоего инструмента? Каким ему быть – стыдливым или наглым? Прости многословие, малоречивый! Я пьян, понимаешь? Пьян творчеством. Я упиваюсь… допьяна упиваюсь твоим изумлением! Я превзошел твои ожидания, Иох Фредерсен, не правда ли? А ведь ты знаешь еще не все: моя прекрасная Пародия и петь умеет! И читать! Механизм ее мозга безупречнее твоего, Иох Фредерсен!

– Коли так, – произнес владыка великого Метрополиса с некоторой сухостью в охрипшем голосе, – вели ей расшифровать план, который у тебя в руке, Ротванг…

Ротванг издал смешок, похожий на смешок пьяного. Бросил взгляд на бумагу в своей руке и, заранее торжествуя, хотел было передать ее стоящему рядом существу.

Но вдруг замер, не закончив движения. Изумленно смотрел на бумагу, поднося ее все ближе к глазам.

Иох Фредерсен, пристально наблюдавший за ним, даже подался вперед. Хотел что-то сказать, задать вопрос. Но не успел открыть рот – Ротванг вскинул голову, а в глазах его вспыхнули зеленые молнии, так что владыка великого Метрополиса остался нем.

Дважды или трижды этот зеленый пламень метнулся от листка бумаги к лицу Иоха Фредерсена. И все это время в комнате не слышалось ни звука, кроме дыхания, толчками вылетавшего из груди Ротванга, будто из кипящего отравленного источника.

– Откуда у тебя этот план? – наконец спросил великий изобретатель. То был даже не вопрос, а скорее взрыв изумленного гнева.

– Какая разница, – отвечал Иох Фредерсен. – Но пришел я к тебе из-за него. Во всем Метрополисе, кажется, нет никого, кто бы знал, что это за штука.