Шрифт:
Только Собор, несший на вершине своей звонницы увенчанную звездами деву, темнел в городе черной глыбой – исполин, погруженный в волшебный сон.
Иох Фредерсен медленно повернулся. Увидел возле двери Тощего. Тот поздоровался. Иох Фредерсен направился к нему. Молча пересек все пространство зала, шел медленно, пока не приблизился. Стал перед пришедшим, посмотрел на него, словно взглядом счищая с него телесность и обнажая глубинную суть.
Тощий стойко выдержал пронзительный взгляд.
– Отныне, – сказал Иох Фредерсен, довольно тихо, – я желаю получать точные сведения о путях моего сына.
Тощий поклонился, немного подождал, попрощался и ушел.
Но он уже не застал сына великого владыки там, где оставил его. Да ему и не было суждено найти юношу.
III
Бывший Первый секретарь Иоха Фредерсена стоял в кабине лифта-патерностера, который пронзал Новую Вавилонскую башню как безостановочное черпальное колесо, – не сходя с места, стоял у деревянной стены и путешествовал сквозь гудящую белую постройку с самого верху до глубоких подвалов и снова наверх, в тридцатый раз.
Люди, жаждущие выиграть секунды, вбегали к нему в кабину и этажами выше или ниже выбегали вон. Они не обращали на него внимания. Некоторые, пожалуй, узнавали. Но капли пота на его висках всяк, должно быть, относил за счет все той же погони за выигрышем секунд. Ладно, он подождет, когда они догадаются, когда схватят его и вытолкнут из кабины: какого черта ты отнимаешь у нас место, мерзавец, у тебя-то времени полно! Ползи вниз по ступенькам или хоть по пожарным лестницам…
Он стоял с открытым ртом, ждал…
Теперь, вновь поднимаясь из глубин, он бросил остылый взгляд в помещение у дверей Иоха Фредерсена и перед этими дверьми увидел сына владыки. Долю минуты они смотрели друг на друга: лица у обоих словно подернуты тенью, а взгляды как сигналы бед, очень разных, но одинаково лютых. Затем бесстрастный механизм унес человека в кабине ввысь, в абсолютный мрак башенного чердака, а на пути вниз он снова увидел сына Иоха Фредерсена, на сей раз у входа в кабину: шагнув внутрь, тот очутился возле него, точно пригвожденного к деревянной стене.
– Как вас зовут? – тихо спросил Фредер.
Прерывистый вздох, потом ответ, словно голос настороженного удивления:
– Иосафат…
– Что вы намерены делать, Иосафат?
Вниз, вниз. Когда они миновали большой вестибюль, где огромные окна во всю свою ширь горделиво смотрели на уличные эстакады, Фредер поднял взгляд и увидел в черноте неба уже наполовину растаявшее слово: «Иосивара»…
И вдруг сказал, как бы протягивая обе руки, но в то же время зажмуривая глаза:
– Пойдемте ко мне, Иосафат!
Рука юноши встрепенулась, будто испуганная птица, и он едва выдавил:
– К вам?!
– Да, Иосафат!
Молодой голос, исполненный доброты…
Вниз, вниз. Свет – тьма – свет – снова тьма.
– Пойдемте ко мне, Иосафат! Вы согласны?
– Да, – отвечал тот с несравненной страстностью. – Да!
Снова светло. Фредер схватил его за плечо, вытащил за собой из громадного черпального механизма Новой Вавилонской башни и поддержал, когда он пошатнулся от рывка.
– Где вы живете, Иосафат?
– Девяносто девятый квартал, дом семь, восьмой этаж.
– Тогда ступайте домой, Иосафат. Пожалуй, я сам приду к вам, а может, пришлю курьера, и он приведет вас ко мне. Я еще не знаю, что произойдет в ближайшие часы… Но не хочу, чтобы знакомый мне человек, которому я могу протянуть руку помощи, всю ночь напролет лежал без сна и глядел в потолок, пока ему не почудится, будто потолок падает на него…
– Что мне для вас сделать? – спросил Иосафат.
Фредер ощутил крепкое пожатие. Улыбнулся. Покачал головой.
– Ничего. Идите домой. Ждите. Будьте спокойны. Завтра будет новый день. По-моему, прекрасный…
Рука разжалась, человек пошел прочь. Фредер провожал его взглядом. Вот он остановился, оглянулся на Фредера. Возвращаться не стал, только с серьезным и решительным видом склонил голову, улыбка на губах Фредера погасла.
– Да, – сказал он. – Я принимаю тебя, человек!
За спиной у него гудел патерностер. Кабины зачерпывали людей и снова выплескивали. Однако сын Иоха Фредерсена их не замечал. Средь великого множества охотников выиграть секунды он один был тих и спокоен, только вслушивался в громовой гул Новой Вавилонской башни. Этот гул казался ему звуком соборного колокола, медным гласом Архангела Михаила. Но в вышине над ним сладостно звенела песня. В ней ликовало его юное сердце.