За дверью раздались смешки, после чего тихие шаги и шуршание платьев направились в сторону гостиной, дверь закрылась, и наступила тишина. В этот момент Клер и Кузьма Антонович так и покатились со смеху, и смеялись до слез, не в силах остановиться в течении нескольких минут, пока Клер не перевернула чашку, и не стала звать Анфису Никитичну, чтобы та прибрала и унесла приборы.

Вечером субботнего дня Клер сидела в кресле в своей спальне, держа на коленях книгу. Книга была раскрыта все на той же странице, что и несколько дней назад. Пальцы Клер перебирали листы, но глаза ее почти не мигая смотрели на пламя свечи. Сегодня, после долгого разговора с отцом, Иваном Семеновичем, она снова и снова вспоминала свою жизнь.

Мадам Элен, или Елена Рудольфовна Витьева, теперь носившая фамилию Велецкая и бывшая почтенной матерью семейства, когда-то вела жизнь не такую спокойную и умиротворенную, как в последние годы. Даже и сейчас лицо ее сохранило следы былой несравненной красоты, которой она пользовалась гораздо больше и гораздо выгоднее, чем ее меланхоличная дочь Клер. В молодости она попала в Париж, где встретила и полюбила одного из самых знатных и красивых (по ее словам) мужчин на свете, некоего маркиза, имя которого она поклялась по неизвестной причине хранить в тайне, и тайну эту хранила до сих пор. Но самый знатный и благородный мужчина в мире, узнав, что его малознатная подруга в положении, оставил ее не произвол судьбы, что она ему тут же простила, поняв всю деликатность его положения. Она, будучи женщиной рассудительной, приняла предложение одного из своих поклонников, и вместе с ним вернулась на родину в виде замужней и благородной дамы. Ее муж понял свою ошибку не сразу, но в течение всей жизни ни разу не упрекнул свою жену ни в чем, и, более того, пережив разочарование и будучи человеком спокойным и терпимым, предпочитал во всем потакать супруге, чем иметь дело с ее плохим настроением.

Имея такого мужа и такую возможность забыть своего маркиза, любая женщина никогда бы и не заикнулась о нем дочери, но мадам Элен не в меру гордилась своей связью со столь знатной особой. Видя, что дочь ее с каждым годом все более напоминает чертами отца, и решив, что девочка будет гордиться им не менее матери, она сама раскрыла тайну перед двенадцатилетней Клер.

Как это ни странно, но Клер с самого детства была больше привязана к отцу, чем к матери. Она никогда не считала его ничтожеством, как мадам Элен, наоборот, он был для нее образцом для подражания. Сам же Иван Семенович, казалось, так же любил свою приемную дочь, и всегда был к ней добрее и любезнее, чем к своей собственной.

Как гром среди ясного неба поразила Клер весть, что этот спокойный и добрый человек – не ее отец. Мадам Элен пыталась внушить дочери, что они с ней принадлежат к высшей породе людей, только Клер никак не могла понять, почему. С тех пор она стала сторониться отца и матери, избегать сестру. Она чувствовала себя, приемышем в чужой семье, и никакие попытки Ивана Семеновича загладить вред, причинный Клер ее матерью, не имели успеха.

Долгое время она не смела поднять на него глаз, а сестра, более удачливая, чем она, так как была законной дочерью своего отца, приняла ее стыд за гордыню, после чего решила, что Клер – зазнайка, и ничего от нее хорошего ждать не стоит. И только один человек понял, что она мучительно стесняется своего «знатного» происхождения. Это был Иван Семенович.

Дружба их восстановилась через три года, когда Клер привыкла к новой роли. Она, не имевшая подруг из-за своей вдруг расцветшей красоты, и не интересовавшаяся окружавшими ее воздыхателями, чувствовала себя одинокой и ненужной собственной семье. Мать не понимала, как можно не поощрять и не сталкивать между собой поклонников, не могла простить дочери ее холодности. Ольга, не слишком красивая и не слишком умная, не могла простить Клер ее красоты. Мадам Элен, когда-то считавшая старшую дочь верхом совершенства, теперь любила младшую, которая понимала ее, и с которой она быстро нашла общий язык.

Клер думала об отце, который сделал ей столько добра, и никогда не попрекнул ее этим маркизом. Ольга только и делала, что звала ее м-ль маркизой, а мать говорила с ней только по-французски.

Оказавшись в полном одиночестве в доме своей матери, Клер рано пристрастилась к чтению. Она читала все, что попадало ей под руку в большой библиотеке, собранной Иваном Семеновичем в их доме в Малой Глади, что в Тверской губернии. По своей воле Клер вообще никогда не выезжала из деревни, где вокруг барского дома стояли высокие березы, а прямо за домом начинался лес. Если пройти по дорожке, пересечь поле, где летом крестьяне косили траву, и перелесок, то можно было оказаться на берегу небольшого озера. Здесь Клер обычно пряталась с книгой от своей гувернантки мадам Ле Мансиль. У нее был заветный мысок, где она садилась у самой воды, и ветви плакучей ивы скрывали ее от посторонних глаз. В Петербурге Клер очень скучала по своему озеру. Она терялась в дебрях каменных домов, в гуле голосов и стуке колес.

Шаги за дверью и тихое хихиканье вдруг отвлекли ее от размышлений. Она прислушалась. Кто-то поворачивал ключ в замке ее двери. От удивления Клер сначала сидела не шелохнувшись, потом поднялась и быстро юркнула за портьеру. Через несколько секунд дверь осторожно открылась, и в комнате раздались шаги. Зашуршали платья, от чего стало понятно, что вошедших двое, и что это женщины.

— Я же говорила, что ее нет, — раздался голос Ольги.

— Будем в это верить, — проговорила другая девушка. По голосу и манере странно выражаться Клер узнала Аликс Геберину, — давай скорее заканчивать, а то твоя сестра еще вернется.

Они принялись шарить по комнате, явно ища что-то, но не находя.

— Интересно, куда она его запрятала? – через некоторое время сказала Аликс, и голос ее был полон возмущения.

— Подожди, сейчас найдем. Ты точно уверена, что нам нужен этот шарф?

— Или что-то, что она только что сняла. Ты помнишь, в чем была Клер сегодня? Пояс там или шаль?

— Я помню только этот шарф, и еще перчатки, но они куда-то тоже пропали. Сестрица всегда слишком аккуратна, так просто вещи не бросает. Черт возьми, не знаю, что делать!