Клер терпеть не могла своих кузин. Ирина вечно задавалась, и ужасно завидовала ей, а Элла сидела с отсутствующим видом или читала книгу.

— Клара Ивановна, к вам посетитель, — услышала она голос Анфисы Никитичны, и вышла из задумчивости.

— Я не принимаю, скажите, что у меня мигрень.

Клер проводила няню взглядом, потом взяла в руки вязание. Она еще к предыдущей неделе обещала связать три платьица для детей-сирот из приюта, над которым шефствовали Мария Никитична и Анна Рябушкина, но так и не закончила даже одного. Вдруг неожиданная мысль пришла ей в голову, и Клер вскочила с кресла, уронив вязание. Бросилась к окну.

Так и есть. Эрнест Ланин понуро выходил из ворот их дома. Клер спряталась за кружевную занавеску, но он, видимо, заметил мелькнувшую тень, так как замер, смотря прямо на нее, потом перешел дорогу, и облокотился о кружевные перила набережной.

Клер осторожно отошла от окна. Его нужно было принять, понимала она, но нельзя было посылать за ним слугу сейчас, когда он уже ушел. Что она скажет? Я сказалась больной, но узнав, что это вы пришли меня проведать, поняла, что исцелена, и мигрень вмиг оставила меня. Это она могла себе позволить только с Кузьмой Антоновичем, но не с Ланиным. Он воспылает слишком большой надеждой, а надежда в его случае еще хуже отчаяния.

В этот момент вошел Игнатич, служивший при Клер и Ольге кем-то вроде дядьки, старичок с острыми глазками, смотревшими из-под кустистых бровей, но весь такой аккуратненький, будто он родился не на крестьянском дворе, а, по крайней мере, в княжеских хоромах.

— Вот вам, Клара Ивановна, страдание еще одного несчастного сердца принесло, — проговорил он в своей странной манере выражаться. Клер знала, что он осуждает ее за ее поклонников, и никакие доводы его не убедят, что она делает это не со злобы, — бедный молодой человек, весь измученный амуром к вам, принес, и даже не обиделся, когда вы отказались его принять.

Игнатич поставил на стол перед Клер огромнейший букет белых роз.

— Спасибо Семен Игнатьевич. Не сердись на меня, я и правда не в силах никого принять. Видишь, даже к кузинам не выхожу.

— Это от придури, — он покачал головой, и направился к выходу, — этого не надо мучить, Клара Ивановна, он уже и так замученный. Глаза ввалились, слезы в горле стоят. Как Пашенька давешний будет, тогда …

Клер словно пружина подбросила, и она стукнула рукой по столику:

— Не смей вспоминать про него! – взорвалась она, — я его и так забыть не могу, еще твоих намеков мне не хватает!

— Как знаете, деточка, — поклонился старик, — как знаете, только не говорите, что Семен Игнатьевич зла вам желает. Предупредить хочу только, чтобы глазки ваши прекрасные от слез уберечь.

Клер промолчала, но когда Игнатич уже выходил из комнаты, сказала ему:

— Цветы в гостиную поставь. Мне и без них противно.

Он унес корзину, а Клер позвонила Валюше, своей горничной, чтобы та помогла ей одеться. Через полчаса Клара Велецкая вышла из дома с намерением невзначай встретиться со своим поклонником и повлиять на его настроение. Если бы кто-нибудь узнал об этом ее намерении, то долго бы и весело смеялся. Поэтому всем она сказала, что собирается навестить Кузьму Антоновича, и взяла с собой только Валюшу, благо Кузьма Антонович жил всего в десяти минутах ходьбы от дома Клер.

...

День был тихий и туманный. Клер и Валюша вышли из дома, закутавшись в теплые плащи. Первым делом Клер взглянула в сторону решетки, и тут же заметила светловолосую фигуру Ланина, который пристально смотрел в их сторону.

— Я должна поговорить с ним, — Клер кивнула в сторону поклонника.

— С Ланиным?

— А ты его откуда знаешь?

Валюша усмехнулась:

— Так он же уже давно вокруг дома ходит, цветы носит, да со мной знакомится, да все с конфетами.

— А я почему ничего не знаю? – воскликнула Клер.

— Да вы, барышня, его никогда не замечали, не принимали, и не спрашивали о нем.

Это была истинная правда. Клер вздохнула:

— Пашенька это. Чувствую я их, Валя.

— Да неправда! Вы в каждом Пашеньку видите.

— Не в каждом. Я их боюсь. Я их по глазам вычисляю. Знаешь, этот точно Пашенька. Я его как вижу, так и слышу свой крик, когда тот пулю в голову себе пустил. И маменьку его вспоминаюКак та на меня смотрела, исподлобья. А потом благословила. Лучше бы она ударила меня!