Рассказы о любимом городе будили в этом маленьком и постоянно ждущем каких-нибудь новых бедствий человеке настоящее вдохновение. Во всяком случае, внимали им коллеги не только с сочувствием, но и с интересом. Даже Анна Тимофеевна, которую нимало не трогали комплименты, расточаемые ее стряпне, слушала эти рассказы задумчиво и медлила убрать посуду.

А говорить об Одессе Кошкин мог бесконечно. В рассказах его она представала городом не совсем правдоподобным, почти сказочным, будто ее зеленые бульвары, Потемкинская лестница, знаменитый пляж “Аркадия” были кем-то нарисованы и художник не пожалел для них самых ярких красок.

И в этой знойной, прекрасной, бесконечно любимой им Одессе жил Кошкин в крохотной комнатке в коммунальной квартире недалеко от порта, на третьем этаже, под самой крышей. Когда летняя жара с рассветом накаляла железную кровлю так, что в комнате становилось как в бане и спать там не было никакой возможности, он поднимался и уходил куда-нибудь на берег моря, где под шум волн можно было подремать еще часа три перед тем, как идти на службу.

Из сводок за 9 октября Одесса неожиданно исчезла. Писали снова о боях на Брянском направлении, в утреннем сообщении о напряженных, в вечернем - об ожесточенных. Погасить тревогу Раиса могла только работой. Она не привыкла жаловаться кому бы то ни было и даже немного завидовала Кошкину, тот выговорился - и полегчало. Ей же легче не станет.

У командования были свои поводы для тревог и свои соображения, как поднять боевой дух личного состава. Добиться передислокации из Воронцовки хоть на пол-километра Денисенко так и не удалось. Начсандив и слышать о том не хотел, а без приказа не стронешься. Вернулся командир из дивизии злой и мрачный, а через два дня, ради поддержания боеготовности в расписание, помимо “вечерней школы”, включил стрельбы. “Случись что, из всего состава двое-трое будут стрелять, еще столько же приклад от ствола отличат! Я уж молчу о том, что нашим вооружением ворон пугать, а не немцев”.

“Мы и не пехота, - отвечал ему Огнев, - От десанта, от разведки - отобьемся, большего от нас никто не ждет. Винтовки как винтовки. Пулемет есть. Ну дали б нам, скажем, танк, представляешь, как намучились бы?”

Стрелять умели действительно далеко не все. Пополнение со “скоротечных”, как их однажды назвал сгоряча Денисенко, курсов санитарок, отстрелялось недурно. Не слишком метко, но хотя бы кучно. А вот с начсоставом оказалась полная беда. Южнова к этому делу даже не привлекали, он был и немолод, и близорук, заставлять его сейчас в спешном порядке осваивать винтовку - только отрывать от основной работы, а ее хватает. Одним из лучших стрелков оказался Астахов. Выяснилось, что он еще в мединституте ходил со значком «Ворошиловский стрелок», глаз как у снайпера. Кошкин стрелять не умел вовсе и винтовку, похоже, в руки взял от силы во второй раз. Держать ее правильно при стрельбе он не умел, и едва не разбил себе отдачей плечо. Целился он долго и старательно, но все никак не мог совместить мушку с точкой на мишени. Астахов не упустил случая слегка поддеть приятеля:

– Пока ты выверяешь, у врага настанет обеденный перерыв. Быстро надо. Р-раз.. плавно, на вдохе... и готов! Ну вот, хотя бы не мимо мишени. А то предыдущую ты вообще “за молоком” послал.

Кошкин, злясь на себя, на товарища, на винтовку, с которой так и не мог сладить, нервно передернул затвор, прицелился снова.

– Ну чего ты за нее уцепился-то, как утопающий за весло? Пока целишься - уже устанешь. Оружие нежного обращения требует, как женщина в танце. Держать надо крепко, но аккуратно. Ну, ей-богу, представь, что это Анна Тимофеевна.

Последнее было сказано совершенно шепотом. Кошкин покраснел, пробормотал: “Да иди ты к черту!”, выстрелил и опять промахнулся. Астахов только головой покачал:

– Да… надо было тебя еще в институте разок в тир сводить. Я бы всех девчонок тогда у тебя отбил! Гляди, показываю еще раз…

Ермолаев тоже был не в восторге от стрельб. И, чуть не единственный, вслух ворчал по этому поводу, мол “зачем нужен этот ОСОАВИАХИМ, врачам об такое дело только руки портить”. Стрелял он, однако, вполне сносно. У него имелось личное оружие - револьвер, который Ермолаев вечно оставлял где-то у себя в вещах, жалуясь, что кобура ему мешает, за что уже успел пару раз заработать нагоняй от Денисенко. Но все претензии не по медицинской части он, похоже, пропускал мимо ушей.

Разобрав ошибки и распустив личный состав, командиры остались вдвоем. Для особого дела, чтоб не опозориться часом.

– Ну что, разберем теперь наследство наше, - с этими словами Денисенко выставил на огневой рубеж ДТ, так и задержавшийся при медсанбате вместе с пятком СВТ и двумя автоматами - нештатный оружейный резерв. Пулемет оказался ухоженный, с почти полным магазином, хоть и без запасного. И, разумеется, без наставления и принадлежности.

– Солидная машина.

– Уж не “шоша” несчастная!

Оба рассмеялись, хотя тогда, в Гражданскую, когда на очередную просьбу усилить лазарет пулеметом им выдали изрядно подуставший от жизни пулемет системы Шоша, было совсем не до смеха. Даже создатели этого грозного только с виду оружия, французы, грустно шутили, что неполная разборка пулемета осуществляется сама собой, при стрельбе. Собирался он легко и просто, но этим его достоинства и ограничивались. Прицел чудовищно косил, стреляло “ружье-пулемет” медленно, зато сильно дергаясь, а огромные окна в магазине были прямо созданы для сбора грязи. Впрочем, Денисенко философски заметил, что лучше плохой пулемет, чем хорошая палка, а на Льюисы из боевых частей очередь стоит.