– Фрицев вышибут к… матери! А газету эту отдай раненым на самокрутки. Тебе сводки вообще лучше не читать. Ей богу, от того, что ты себе душу раздерешь об них, никому легче не будет. Лучше бы ты мне как тогда в Одессе по уху съездил, глядишь полегчало бы!

Кошкин только вздохнул:

– Опять палец выбью. Товарищ Денисенко мне тогда голову оторвет, и прав будет... Нашел что вспоминать. Два олуха мы с тобою были, Игорь. И все те ссоры наши - сущее же детство. Это тогда казалось, что ничего важнее нет.

– Так я и не спорю, оба хороши были. Но это тогда, а ты сейчас-то головой соображай, а то глянул сводку - и уже за сердце схватился. Важно не откуда наши отошли, а куда они идут, - Астахов обвел глазами товарищей и жестко, с нажимом произнес, - А идут к нам! Мы тут ближе всего, а немец прет недуром. Куда же еще войска-то двигать? На Кавказ что ли? Смешно, там немцев близко нет. На Балтику? Еще смешнее. Сюда они двигают, в Крым!

Видимо, эта мысль ему и самому пришла только что. Астахов с жаром, будто он сам видел перемещение армии, принялся доказывать, что никакого другого повода куда-то отводить войска от Одессы просто не может быть. “В Ставке знают, что делают! Мы же не на необитаемом острове тут в самом деле!” Для большей убедительности он принялся подкреплять свою идею какими-то схематичными построениями на столе, при помощи все того же номера “Правды”, лучин, кружки и прочего, что подвернулось под руку, совсем как Чапаев в кино, когда он на картофелинах показывал порядок построения войска.

– А недавно говорил, что нам с тобою нужна не топография, - Кошкин слегка приободрился, но смотрел отрешенно.
– Знаешь, все равно когда думаешь о том, враг у тебя дома… Извините, товарищи. Мне надо было в руках себя держать. Иначе… совершенно недопустимо военному человеку… даже если у него беда.

– Беда у нас у всех одна, общая, Андрей Аркадьевич, - когда Гервер появился, никто и не заметил. То ли комиссар только что вошел, то ли давно уже наблюдал, как Астахов пытался наглядно показать все стратегические соображения подручными средствами.

– Да, товарищи, у всех нас сейчас одно общее горе, у всей страны. Ведь война так или иначе тронула каждого из нас. Кому-то выпало получить горькую весть о родной земле. В последние дни трое из наших товарищей узнали, что в их родные города ворвался враг. Киев. Брянск, теперь Одесса. Мы с тревогой ждем сводок, а многие - и писем с фронта. У вас, Игорь Васильевич, родные ведь тоже в армии?

– Во флоте, - Астахов кивнул.
– Оба брата. Старший - на катере. “МОшка”. Младший - на подлодке.

– Вот. У нашей уважаемой Елены Николаевны отец ушел добровольцем. У Розы Керимовны - оба сына. У товарища Огнева - тоже сын, он артиллерист, правильно?

– АИР, - ответил Алексей Петрович.
– артиллерийская инструментальная разведка. Звукометрия.

– Нам всем, товарищи, выпало нести на плечах тяжкий груз. Нести его артиллерии, морякам, летчикам, пехоте, военным врачам. У каждого этот груз свой, у каждого своя боль и своя тревога. Но для общего дела мы должны и обязаны держаться. Сохранить веру в победу может быть нелегко. Но это столь же важно, как удерживать рубежи. Да, враг нам достался сильный и жестокий. Но в Европе немец гулял как у себя дома, здесь он кровью платит за каждую пядь нашей земли. Да, сейчас враг жмет и продвигается вперед. Но придет час - и ему придется бежать без оглядки, бросая оружие и технику. Да, Одесса оставлена. Но наши войска туда вернутся. Как вернутся они в Киев, Брянск, Вязьму. На советской земле врагу не бывать!
– никогда еще Гервер не говорил так убежденно. Он вспомнил о Гражданской, как прошла она и по Крыму, и по Украине, где немцы успели тогда похозяйничать, но всем известно, чем это для них кончилось. Не будь сейчас товарищ Денисенко на дежурстве, он нашел бы что сказать. А пока важно держаться и не терять присутствие духа.

Огнев сидел, прикрыв глаза, не вслушиваясь в слова комиссара, думая о своем. Еще одно важное дело нужно сделать, срочно. Права Вера, очень права. И когда нежданная политбеседа закончилась и все разошлись, он разложил на столе письмо и снова вгляделся в четкие, почти чертежные буквы. От “Здравствуй, папа!” до “Успехов, товарищ командир!”

Второе, как ни крути, выходило более искренним. Эх, Сашка… каким простым и логичным выглядело решение в 28-м оставить тебя в Москве, у деда с бабкой, чтобы не тащить с собой в неустроенный гарнизон в Среднюю Азию. Кто б знал тогда, что десять лет не увидимся? С другой стороны, в той круговерти, которая наступила через три года, только ребенка не хватало. А когда ты прислал письмо из артиллерийского училища - показалось, что снова тринадцатый год, и снова из-за закрытых дверей отцовского кабинета доносится голос старшего брата. Ну, что ж, те несколько встреч с 38-го по 41-й были хорошими… Но все-таки так и получился ты для сына, Алексей, больше товарищ командир, чем папа.

Письмо вышло коротким, но в таких случаях долго распространяться и не к чему. Огнев аккуратно свернул треугольник, написал адрес. “Отправить завтра же. Когда появится почтальон. Пока он до нас еще добирается”, - заметил он себе, а потом взялся за еще одно дело, которое откладывал давно не из суеверия, а за нехваткой времени: вытащил медальон-”смертник” и аккуратно заполнил листок простым карандашом. Для сохранности навощил его, на что очень кстати пришелся чадивший на самодельном столе свечной огарок.

Снаружи опять полил дождь, капли застучали по слепому окошку. Отправившийся проводить Елену Николаевну и остальных Астахов возвратился мокрым до нитки, хотя казалось бы, идти ему сюда два шага.

– Ну льет… как прорвало, - он повесил у дверей мокрую насквозь плащ-палатку, встряхнулся по-собачьи, посмотрел грустно на мертво спавшего Кошкина и только тут увидел раскрученный медальон и заполненный листок.
– Зачем?

Огнев не спеша свернул листок, убрал его в медальон, завинтил и обмакнул крышку в подтаявший воск. Только потом ответил: