– Почему ее просто не оставят в покое? Она уже десять лет как в могиле, а сплетни всё не утихают.

Джорджиана нетерпеливо вздыхает:

– Это специальный выпуск, посвященный десятой годовщине смерти Мэрилин. Там будет обсуждаться, что изменилось с тех пор в Америке, а что – нет. Особенно для женщин.

– Ты хочешь сказать, для белых женщин.

– Само собой, для белых, – тут же соглашается Джорджиана. – Но одна из основательниц журнала – негритянка. Дороти Питман Хьюз. Я проверила.

– Почему я не видела этот журнал в газетных киосках?

– Потому что ты не подходишь к газетным киоскам. И разве я не говорила, что это новый журнал? – Она наливает стакан холодного чая. – Если нет, то говорю сейчас – он совсем новый. Но другая его основательница – Глория Стайнем. В Нью-Йорке поговаривают, что Ms. станет рупором феминизма в Америке. – Джорджиана направляется к клумбе, высаженной ближе всего к дверям террасы. Но уходить моя кузина не собирается. Вместо этого она начинает теребить стебли роз, поправлять листья и лепестки, будто без ее помощи бутоны не расцветут – хотя прекрасно справлялись с этой задачей каждый год с тех пор, как я высадила кусты.

– Давно пора было дать женщинам возможность высказаться, – настаивает Джорджиана. Она вечно пытается выставить себя современной женщиной. Но при этом не может оставить в покое мои розы. – Разве ты не согласна, Элла?

Я оставляю ее вопрос без внимания.

– У нас есть садовник, который ухаживает за цветами, Джорджиана. Займись своими делами.

Кузина косо смотрит на меня – этот трюк не так-то легко провернуть, стоя ко мне спиной. Даже не поворачиваясь, она прожигает меня взглядом.

– В августовском выпуске Ms. планирует опубликовать большую статью о Мэрилин. – Джорджиана опускает руку. – Ничего я твоим бесценным цветам не сделаю. – Она так сильно дергает ручку раздвижной двери, что та, кажется, вот-вот сойдет с направляющих. – Журналистка придет с минуты на минуту.

У меня сосет под ложечкой.

– Не притворяйся, будто не знаешь, что я думаю о журналистах. Я никогда не любила с ними общаться.

– Мне показалось, на этот раз ты будешь не против, – говорит она.

– Я – то, чем я занимаюсь, Джорджиана. Я пою. Обсуждать другие темы ни к чему. Что я думаю или думала о Мэрилин – это мое личное дело.

– Ну-ну, как скажешь, – бурчит Джорджиана. – Я бы не шутила с Глорией Стайнем, Элла. Она представляет новое поколение. Тебе не помешало бы появиться на страницах журнала, который читает молодежь.

Я знаю, что она не отступит, но и сама сдаваться не собираюсь.

– Журнал, может быть, долго и не продержится. – Джорджиана бросает на меня взгляд через плечо. – Норман на это намекнул. Но вот твои слова о Мэрилин людям точно запомнятся.

– Когда это ты говорила с Норманом?

– На днях. Он услышал про статью и упомянул ее в разговоре.

Норман Гранц работал моим менеджером несколько десятков лет. Сейчас он живет в Швейцарии, но по-прежнему за мной приглядывает.

– Значит, мне надо придумать, что бы такое сказать.

Джорджиана закатывает глаза:

– Ну не упрямься, Элла.

– Ничего не могу с собой поделать.

Я смотрю, как она открывает раздвижную дверь и заходит в дом, а потом вспоминаю Мэрилин и наше с ней знакомство. Хорошие моменты и не очень.

Представьте, что вы участвуете в гонке, несетесь в «Ягуаре» по трассе Ле-Мана, соревнуясь в Гран-при по скорости и выносливости. Чтобы прийти к финишу первым, вы бесстрашно лавируете, разгоняетесь на поворотах, до упора выжимаете газ на прямых участках. На такой скорости прошлому вас не догнать. Вы мчитесь вперед, потому что знаете: остановиться – значит проиграть.

Я не останавливаюсь. Мэрилин тоже не желала останавливаться. Как и я, она хотела оставить прошлое за спиной, а боль – в зеркале заднего вида. Как и я, она хотела отогнать воспоминания о потерянных матерях, злых отчимах, сиротских приютах и ранних замужествах, распавшихся так быстро, что воспоминания о них похожи на сон.

Я никогда не хотела вспоминать прошлое. Это нелегко – отпустить столь большую часть себя. На момент встречи с Мэрилин я находилась где-то между прошлым и будущим. Я была королевой джаза, она – королевой большого экрана. Но на публике мы, как и все знаменитости, были совсем другими людьми, чем за закрытыми дверями.

Казалось бы, мы должны были повстречаться там же, где и остальные сливки Голливуда и шоу-бизнеса, – в ночном клубе или на церемонии награждения, в каком-нибудь задымленном уголке, где можно расслабиться.