Джорджиана садится на табурет Рэя.

– Давай не будем снова обсуждать ту статью.

Я захлопываю пудреницу.

– Почему журналисты вечно выбирают самые нудные темы?

Джорджиана громко вздыхает и кладет письма себе на колени.

После долгой паузы я решаю сменить тему:

– Мне нравится твоя прическа. Очень симпатично.

Она пожимает плечами:

– Не пытайся меня задобрить. Тебе все равно нужно поторапливаться. – Она собирает письма в стопку. – Ты хорошо себя чувствуешь? Я слышала вашу с Рэем ругань с другого конца дома.

Боже праведный! Мы правда так раскричались? Комнаты Джорджианы расположены далеко от моих. Мой тюдоровский особняк, как называет его Рэй, – самый что ни на есть тюдоровский из всех, с остроконечными крышами, каменной кладкой и облицованный кирпичом. В нем много просторных комнат и длинных коридоров. Я хотела, чтобы в моем доме было место и для близких, и для дальних родственников. Не только для Джорджианы, маминой сестры Вирджинии Уильямс и, конечно, моего приемного сына Рэя-младшего, но также и для многочисленных заглядывающих в гости кузенов, дядюшек и тетушек. Мне хотелось, чтобы все, кого я люблю, могли уместиться под одной большой крышей.

– Не переживай, – говорю я Джорджиане. – Прости, если разбудили. Мы поссорились из-за Рэя-младшего. – В груди у меня по-прежнему бурлит раздражение. Я обожаю сына, но из-за постоянных разъездов вижу его совсем нечасто. Это меня очень расстраивает, о чем мой муж прекрасно знает – и знает, как надавить на больную мозоль.

– Почему Рэй каждые выходные разъезжает по гастролям «Джаза в филармонии» или с «Трио Оскара Питерсона», но упрекает меня в том, что мы не живем как семья? – Мне приходится ненадолго закусить нижнюю губу, чтобы она перестала дрожать. – Он говорит, что теперь-то я пойму, каково ему было последние два года. Что у меня никогда не было времени на него и нашего сына. – Я поворачиваюсь к Джорджиане: – Это правда? Я во всем виновата?

– Прости, Элла, но ты и правда много работаешь.

– Работаю? Пение – это не работа. Это моя суть, Джорджиана. Почему этого никто не понимает? Рэй не прекратит заниматься тем, что у него получается лучше всего. Так почему я должна остановиться?

– Я думаю, он не хочет, чтобы ты останавливалась. Просто немного притормозила.

– Ты на его стороне? Тогда скажи, кто будет оплачивать счета? А? Каждый человек в этом доме работает на меня. Если я брошу работу, кто тебе заплатит?

Джорджиана закатывает глаза:

– Ладно. Не горячись. Ты злишься на Рэя. Не срывайся на меня.

И зачем я стараюсь? Меня никто не понимает. Ни Джорджиана, ни тем более муж.

– Забудь. Давай поговорим о чем-то другом. – Я поворачиваюсь к зеркалу, беру пуховку и чересчур сильно хлопаю ею по щекам. – Что там за письма?

– Есть плохие новости, есть хорошие – или, точнее говоря, интересные. – Джорджиана достает одно из писем. – Нам ответили из клуба «Мокамбо».

Я замираю. «Мокамбо» – это площадка мечты. На Сансет-стрип расположены самые модные ночные клубы Америки. Но мне никак не удается туда пробиться. Я расправляю плечи и собираюсь с духом.

– Давай, Джорджиана. Не тяни.

– Если верить их управляющему, на ближайший сезон свободных мест нет. Я связалась и с другими клубами на Сансет-стрип, Элла. Их расписания забиты.

– Ну еще бы – после того, как они услышали мое имя, – говорю я. – Если бы они отказали из-за моего цвета кожи, поспорить было бы проще. – Мой голос невольно срывается. – Дороти, Сасси, Эрта, Лина. Все они выступали на Сансет-стрип. Пели джаз, блюз, песни из мюзиклов – неважно. Важно то, что у них параметры девяносто–шестьдесят–девяносто.

Джорджиана вдруг оказывается рядом и тянется к моей руке, но я ее убираю.

– Мне не нужно сочувствие. Мне нужно запланировать выступление в клубе на Сансет-стрип.

– У меня есть идея. – Джорджиана все-таки сжимает мою руку. – Давай перестанем просить разрешения. Вся Америка знает тебя как леди Эллу, королеву джаза, а после зарубежных гастролей узнает и Европа. Тебе не нужен Сансет-стрип. Они сами останутся в дураках, когда мир полюбит тебя еще сильней.

У меня становится тепло на душе.

– Ты знаешь, как меня поддержать.

– Просто говорю тебе правду. А на следующий год Норман Гранц запланировал гастроли в Австралию, на Гавайи и в Японию. Весь мир жаждет тебя увидеть, кроме нескольких захудалых клубов Лос-Анджелеса. Я не люблю ругаться. Это так вульгарно. Но в этот раз скажу – пусть катятся к чертям.

Я смеюсь, хоть и негромко:

– Хорошо, я поняла. Продолжу записываться и выступать там, где есть такая возможность.

Джорджиана улыбается, отбрасывает в сторону письмо из «Мокамбо» и берет другой конверт: