Уже темно, когда я прибываю в Сахет-Махет, обшарпанную индийскую деревню в Уттар-Прадеше, самую близкую к руинам Саваттхи. Вооруженный охранник распахивает тяжелые железные ворота отеля Лотус Никко, нового и, похоже, наспех построенного здания, специально для того, чтобы нажиться на растущем числе буддийских паломников. С другой стороны дома доносится пыхтение генератора, и кажется, что в такт ему дрожит освещение здания. Столовая забита автобусной группой луноликих корейских мирянок с туго завязанными прическами и в одинаковых серых мешковатых брюках и жакетах. Они болтают и смеются, пока едят на ужин кимчи с рисом, завернутые в тонкий лаваш, из пластмассовых коробок, стоящих на столах. Когда я узнаю, что это группа из Сунгвангса, моего бывшего монастыря, следует еще больше приветственных поклонов и цоканья языком. Почтенный Хьен Бом, старый ученик и товарищ Кусана Сынима, отвечает за движение этих босалним по «буддийскому маршруту» на головокружительной корейской скорости.

Рано утром следующего дня г-н Хан отвозит меня на место давно покинутого жителями города. Здесь тихо и пустынно. Я взбираюсь на самую большую кучу кирпичей, которая, скорее всего, отмечает то место, где когда-то стоял дворец царя Пасенади. Отсюда я могу разглядеть кольцо почти непрерывных насыпей, которые когда-то были крепостными валами. За ними во всех направлениях до самого горизонта лежат в зеленой дымке бесконечные поля с редкими деревьями на них. От Ачиравати, большой реки, которая во времена Готамы превращала Саваттхи в процветающий портовый город, не осталось и следа. Сегодня от могущественной косальской столицы осталась только все еще не раскопанная усыпанная булыжниками и покрытая кустарником местность, служащая приютом для редкого шакала или павлина. Через свой телеобъектив я рассматриваю семейку индийских аистов, гнездящихся в хлопковом дереве, которое одиноко ютится среди развалин. Через каждые несколько минут кто-то из них взлетает и старательно поднимается высоко в небо, как небольшой бледно-розовый птеродактиль.

Руины монастыря в роще Джеты лежат примерно в полутора километрах отсюда. Сегодня роскошный парк Анатхапиндики представляет собой хорошо разведанное место археологических раскопок, уложенное по периметру опрятным газоном и клумбами, окруженное железной оградой от толп хныкающих нищих и продавцов религиозных безделушек и безалкогольных напитков. Дорожки вьются мимо разбросанных груд кирпичей, одни больше других: фундамент, стены и колодцы, бывшие когда-то монастырями и храмами. Заметное, высокое сооружение в середине парка было идентифицировано с местом, где стояла Благоуханная Хижина Готамы. Это главный объект для паломников. Они втирают в кладку небольшие квадратики сусального золота, которые мерцают и дрожат на ветру. Одетые во все белое ланкийцы небольшой группой сидят, скрестив ноги, на его священной поверхности. Молитвенно сложив ладони, они поют в нос на пали. Поднявшись, они оставляют после себя тлеющие палочки приятных индийских благовоний, лепестки цветов и свечи.

Не обращая внимания на запрещающие знаки, я раскатываю бамбуковый мат и сажусь со скрещенными ногами на газон в тени индийской мелии. Через несколько минут ко мне присоединяются полдюжины истощенных, почти лысых дворняжек, которые сидят передо мной, осторожно зализывая свои раны. Я закрываю глаза, чтобы вид этих несчастных созданий не мешал мне сконцентрироваться на своих вдохах и выдохах. Я вдруг понимаю, что ни среди развалин Саваттхи, ни здесь, в роще Джеты, нет ни одной ступы. Логично было бы предположить, что там, где Готама произнес большую часть своих проповедей и провел больше всего времени в период дождей, должны были бы храниться какие-то его реликвии. Но, как ни странно, Саваттхи не входит в число восьми святых мест, куда последователи Готамы обращались за своей долей реликвий после его смерти. Почему? Неужели к концу своей жизни Сиддхаттха настолько дискредитировал себя в глазах своих сограждан, что они даже не хотели почитать его память?

14. Ироничный атеист

ВСЕ ГОДЫ, проведенные в общине в Шарпхэме, я в основном занимался писательской деятельностью. Поскольку мои статьи и книги о буддизме становились все более популярными, они начали приносить более или менее постоянный доход. В 1986 году меня наняли написать путеводитель по Тибету. Я отправился в двухмесячную командировку в Лхасу, чтобы задокументировать и сфотографировать все главные монастыри, святыни и другие памятники исторического и религиозного значения в Центральном Тибете. Я обнаружил, что большинство из них были в ужасном состоянии и только теперь начиналось их восстанавление. Путеводитель по Тибету был опубликован в феврале 1988 года с предисловием Далай-ламы и в том же году получил премию туристического агентства Томас Кук. Два года спустя я опубликовал Верить, чтобы сомневаться, сборник эссе по дзэну, посвященный моему пребыванию в Корее. Затем появился исторический обзор встреч между буддизмом и западной культурой от древних греков до современности, который был издан в 1994 году под названием Пробуждение Запада.

В 1992 году меня пригласили на должность пишущего редактора в новый буддийский журнал Трайсикл, первый номер которого вышел в Нью-Йорке в предыдущем ноябре. До тех пор буддийские периодические издания на английском языке были не более чем информационными бюллетенями, в которых рекламировались различные организации и их учители. С появлением Трайсикл все изменилось. Редакционная политика журнала была строго не конфессиональной, к тому же Трайсикл также стремился соответствовать литературным и эстетическим нормам. Это был первый буддийский журнал, появившийся нарядому с другими периодическими изданиями на газетных прилавках и в книжных магазинах, таким образом представляя буддийские идеи и ценности широкой публике, а не горстке преданных последователей. Я разделял редакторскую политику учредителей Трайсикл и начал регулярно писать для журнала.

В 1995 году редактор Хелен Творкова спросила меня, не хочу ли я написать введение в буддизм для новой книжной серии Трайсикл. Она искала автора, кто мог бы изложить основные идеи и практики буддизма для широкой аудитории, не используя иностранных слов или научного жаргона. Я согласился. Результатом оказалась книга Буддизм без верований, которая была опубликована в марте 1997 года. Вместо того чтобы быть бесконфликтным введением в буддизм, как изначально задумывалось, Буддизм без верований оказался, если воспользоваться заголовком на обложке октябрьского номера журнала Тайм, посвященного буддизму в Америке, «светским, но жестким обсуждением» вопроса о том, обязательно ли должны буддисты верить в карму и перерождение. В своей книге я предположил, что можно занять агностическую позицию по этим вопросам, то есть отнестись к ним непредвзято, ничего не утверждая и не отрицая. Я был, по-видимому, очень наивен, потому что я не ожидал той волны негодования, которая последовала за выходом моего введения в буддизм.

...

В своей книге я предположил, что можно занять агностическую позицию по вопросам кармы и перерождения, то есть отнестись к ним непредвзято, ничего не утверждая и не отрицая

Развернувшаяся дискуссия показала, что буддисты могут быть столь же пылкими и иррациональными в своих взглядах на карму и перерождение, как христиане и мусульмане в своей вере в существование Бога. Для некоторых западных новообращенных буддизм стал заместительной религией, которая была во всем такой же жесткой и нетерпимой, как и религии, которые они отвергли, прежде чем стать буддистами. Я утверждал, что буддизм никогда не был догматичной религией, а был скорее культурой пробуждения, которая за свою долгую историю повсюду показывала замечательную способность приспосабливаться к изменяющимся условиям. Некоторое время я надеялся, что Буддизм без верований мог бы послужить предметом общественных дискуссий и размышлений среди буддистов относительно этих проблем, но этого не происходило. Напротив, книга вносила разлад в нарождающееся западное буддийское сообщество между традиционалистами, для которых эти учения были неоспоримыми истинами, и такими либералами, как я сам, кто был склонен рассматривать их в большей степени как результат исторического развития буддизма.