Ноль эмоций. Не дёрнулась даже.

Хм.

Я встаю, прохаживаюсь по кабинету. Ненавижу, когда дела такие мутные. Когда мне подсовывают бумаги, где всё уже расписано, как будто я идиот. Читаю между строк: баба богатая, баба удобная жертва, кто-то очень хотел спихнуть её с дороги.

Но мне плевать. Моя работа — держать этот сраный механизм в рабочем состоянии.

Поворачиваюсь к ней, опираясь на край стола.

— Ты слишком гордая для того, чтобы умолять, — произношу, с прищуром разглядывая её лицо. — Но это тюрьма. Здесь гордость убивает быстрее ножа.

И я не шучу.

За этими стенами нет адвокатов, нет твоего чёртового мужа, нет детей, которые когда-то звали тебя мамой. Ты теперь никто.

Она поднимает на меня взгляд. Чистый лёд.

— Меня подставили, — произносит ровно.

Я усмехаюсь, качаю головой.

— Да ну? Ты не первая, кто здесь это сказал.

Она молчит.

Я снова опускаюсь в кресло, задерживаю взгляд на её лице. Слишком хорошая для этого места. Слишком ухоженная, слишком чёртова “леди”. Но глаза… Глаза не врут. Там боль, и она её глушит.

Я видел таких. Одни ломаются через неделю. Другие через месяц. Но ломаются все.

Вопрос в том, сколько продержится она.

Я открываю её дело снова. Уже не в первый раз. Меня это бесит. С каких пор я вообще трачу на кого-то столько времени?

Прокручиваю всё заново: обвинение в хищении, суд, быстрый приговор, муж, который внезапно от неё открестился, дети, которых настроили против. Блядь, как по нотам. Как будто кто-то заранее прописал сценарий и просто исполнил его по шагам.

Но самое хреновое — мне не хочется в это верить.

Я смотрю на неё — сидит прямо, не вжимается в стул, не ёрзает. Она боится, но держит это в себе. Уверена, что не покажет слабость, даже если её загонят в угол.

Гордость, мать её.

Я видел сотни таких, кто приходил сюда с гордо поднятой башкой. Через пару месяцев от них оставались одни ошмётки. Тюрьма выжирает гордость. Выжирает подчистую.

Но с ней… что-то другое.

Заключённые часто те ещё суки. Убить за пачку сигарет, унизить ради развлечения — да на раз-два. Если эта Брагина попадёт в плохую компанию, её порвут как тряпку.

И хер знает, почему меня это задевает.

— Ты в курсе, что за стенами тебе не рады? — бросаю я, откидывая папку на стол.

Она чуть дёргает бровью. Маленький, почти незаметный жест. Но я замечаю.

— В курсе, — отвечает ровно.

Голос. Чёрт, этот голос. Хрипловатый, низкий, не визгливый, не жалобный. Спокойный. Как у человека, который уже понял, что его выбросили из жизни.

— Тогда держись подальше от конфликтов, Брагина. Те, кто подставил тебя, уже не помогут.

Я вижу, как она напрягается, как пальцы сжимаются сильнее. Вижу, что внутри у неё сейчас пламя, готовое вырваться наружу.

Но она не отвечает. Просто молчит.

И эта молчаливая выдержка заводит меня сильнее, чем должна. Сука.

Дверь за ней закрывается, и в кабинете остаётся тишина. Тяжёлая, липкая, будто воздух пропитался её запахом, её голосом, её взглядом, который я чувствую даже сейчас, когда её здесь уже нет.

Я медленно провожу рукой по лицу и откидываюсь на спинку кресла.

Блядь.

Зачем она меня цепляет? Я работаю здесь больше десяти лет, и через этот кабинет прошли сотни баб — напуганных, сломанных,

крикливых, грязных, отчаянных. Я видел всех: тех, кто пытался давить на жалость, тех, кто заискивал, тех, кто бросался с проклятиями.

Но она.

Она другая.

Никакого нытья, никакой показной бравады. Глаза твёрдые, но внутри — огонь, который она так отчаянно прячет.

Меня передёргивает от злости.

Я не должен об этом думать.

Я заставляю себя открыть её дело ещё раз. Вчитываюсь в строчки, как будто надеюсь найти в них хоть что-то, что объяснит, какого хера меня так зацепило.

Слишком быстрое следствие.

Слишком мягкие формулировки в обвинении.

Слишком удобный момент.

Даже по этим документам видно — что-то тут не так.

И я это вижу.

Но мне не должно быть до этого дела. Я не адвокат, не следователь. Я здесь, чтобы держать порядок, а не разбираться, кто тут жертва, а кто мразь.

Я захлопываю папку и со всей силы ударяю кулаком по столу.

Зачем я вообще на неё залипаю?

Чёртова Брагина.

Жизнь учит быстро. Кого-то хлещет по морде, кого-то ломает через колено, а кого-то с размаху кидает лицом в дерьмо и смотрит — утонешь или выживешь.