Шрифт:
— Почему ты? — спросила я. — Почему именно ты пришёл?
Он выдохнул, будто копил этот воздух десять лет.
— Я видел, как ты смотришь. И понял — ты не остановишься. А я… я когда-то тоже молчал. Когда надо было кричать. Я не хочу молчать больше. Ни за него. Ни за себя.
Я кивнула. Медленно. В этот миг он стал не просто свидетелем. Не просто предателем Виктора. Он стал частью моего суда. Молчаливым, но незаменимым.
Когда он ушёл, я села. Долго держала флешку в руке. Тёплая от пальцев. Хрупкая. Но внутри неё — начало конца. Коды. Счета. Протоколы. Цепочки. А может, и то самое доказательство, которое превратит шепот в приговор.
Теперь у меня было всё.
Слово.
Деньги.
Правда.
И — страх Виктора.
Самый надёжный из всех союзников.
Я всегда думала, что его падение будет сопровождаться громом. Скандалом. Вой. Ударом по асфальту, когда трескается броня. Но всё оказалось не так. Его падение — тихий хруст льда под ногами, тонкий, как трещина в бокале, которая ползёт от центра к краю. И вот — уже не налить, уже не поднять, уже не собрать.
Виктор терял всё. Не разом, а постепенно. Инвесторы исчезали из почты, как будто их никогда не было. Их голоса — когда-то жадные, цепкие, — теперь замолкли, оставляя после себя только автоответчики и формулировки в стиле «нам не по пути».
Его активы — замораживались, словно кто-то за ночь превратил его миллионы в лёд. Один за другим — счета, доли, недвижимость. Сначала — в Латвии. Потом — в Эмиратах. Потом — дома.
Адвокат… Тот, что когда-то закрывал ему дела, как крышки для банок. Личный. Близкий. Верный. Он просто… ушёл.
«В отпуск».
«На неопределённый срок».
И больше не поднял трубку.
Виктор тонул.
И, самое страшное — никто не протягивал руки.
Когда уходит сила — исчезают и те, кто грелся у твоего огня.
Светлана… Светка… Она исчезла за одну ночь. Вечером ещё выкладывала сторис с его яхты, с бокалом, с фильтром. Утром — опустошённая гардеробная, проплаченная аренда в другой город и короткое письмо от юриста:
«Клиентка больше не поддерживает никаких личных или деловых отношений с Виктором Б.»
Ушла. Без слёз. Без объяснений. Без оглядки.
Как уходит та, кто никогда не любила, но умела красиво терпеть, пока платят.
А он остался. Один. Со своими трещинами. С тенью, которая уже не прикрывала, а душила.
И я знала это. Я чувствовала.
Сидя в своём офисе, среди стекла, дерева, света и тишины, я пила кофе. Крепкий. Чёрный. Горький — как правда.
На мониторе шло интервью. Один из бывших партнёров Виктора, ещё пару месяцев назад клявшийся в лояльности, теперь спокойно рассказывал о «финансовых несостыковках», о «потере доверия» и «недопустимых рисках». Безэмоционально. Деловито.
Как говорят на похоронах, на которые никто не пришёл.
Я не улыбалась.
Не праздновала.
Я просто дышала.
Впервые — не через боль, не через страх, не через кровь.
А через пустоту, в которой рассыпалась его империя.
Это был вкус победы.
Но он не был сладким.
Он был солёным. Как слёзы. Как пот.
Как его конец.
И моё начало.
Глава 27
Я стояла у окна и смотрела, как Вова садится в машину. Его профиль — вырезанный из камня. Он не колебался. Не сомневался. Потому что в этой папке были не просто документы. В ней была вся наша кровь, правда, месть, и, чёрт возьми, справедливость, которую слишком долго называли невозможной.
Во флешке — записи. Счета. Внутренние документы Виктора. Взятки. Чёрная бухгалтерия.
В бумагах — схемы. Свидетельства. Подписи поддельных протоколов.
В приложении — копия отчёта о смерти Елены, с подписями тех, кто должен был защищать, но продавал свою тишину.
Каждая страница — как выстрел.
Каждый пункт — гвоздь в крышку его власти.
Владимир передал всё это в руки тем, кого когда-то знал по оперативкам, по выездам, по ночным звонкам, по огню в глазах, который не купишь. Он знал — кому можно доверять. Он собрал досье так, чтобы его не смогли развалить даже самые опытные защитники Виктора.
— Ты уверен, что они возьмутся? — спросила я накануне.
Он посмотрел на меня долго.
— Уверен, что им будет страшно не взяться.
И он был прав.
Прошло меньше суток. Мне не звонили. Не писали. Не просили ни интервью, ни объяснений. Но я чувствовала, как запускается машина. Как гудит земля под ногами. Как канцелярия поднимает голову. Как реестр начинает шевелиться.
Это было не уличное разбирательство.
Это был закон, в своём настоящем, тяжелом, неподкупном облике.