– Это редкостный смех,- заскрипела ведьма.- Я с велинким трудом достала его.

– Ну-ка, дай мне его на пробу.

Рука ведьмы долго шарила в мешке, но зернышко ускольнзало от ее сухих жадных пальцев. Она схватила тогда первое попавшееся и сунула в клюв Лупибею.

– О-о-о!
– волны удовольствия прошли по осклизлому тенлу, а щупальца извивались, взбивая вокруг пену.- Как это вкусно! Я наполняюсь силой и радостью! Глаза мои застилает пелена чего-то прекрасного - все цвета моря сосредоточены в ней! Мне хочется кувыркаться в прибое!

Пораженная неожиданным зрелищем, ведьма забыла обо всем, и этим мгновением воспользовался Остроклюв. Подонбравшись поближе, он вытянул шею и точным броском схвантил золотистое зернышко, но тут же отпрыгнул в кусты. Станруха опомнилась и снова завязала мешок.

– Где же обещанная награда?
– взвыла она. Гогочущий Спрут взметнул в воздух щупальца:

– Эй, слуги!

Тотчас приземистые Каракатицы, темные и неслышные, как ночь, стали выползать из моря и укладывать на берегу большие раковины, потом, как по команде, распахнули их.

Словно день пришел на берег - так засияли груды жемнчуга, лежавшие в раковинах. Лучшие жемчужины моря были собраны здесь, и каждая сверкала неповторимыми оттенками. Розовые, цвета первого робкого луча зари, голубые, как дымка на дальних сопках, белоснежные, шелковисто-серые, словно нежный мех, и черные, чернее самого мрака, лежали эти дрангоценные дары. А посредине, в самой большой раковине, горенла, затмевая всех. Лунная жемчужина, и ночное светило на небе по сравнению с ней казалось тусклым блюдцем.

– Ну как?
– Лупибей от избытка чувств даже выпрыгинвал из воды и плюхался в море снова, словно большая, пропинтанная жиром тряпка.- Хороша награда, старуха?

А ведьма обезумела от жадности. Она металась от одной груды сокровищ к другой, трогала их дрожащими руками, гладила, шевелила.

– Мое!
– вскрикивала она.- Мое, мое! Никому не отдам!

Остроклюву в это время пришлось туго: спазмы смеха сжанли его горло, грозя вырваться наружу и выдать его присутнствие. Он крепко сжимал клюв, но это не помогало. Ужимки и прыжки ведьмы, кривляния Лупибея, резвившегося в принбое,- все это было и без того достаточно смешно, а тут еще на него начало действовать золотое зернышко. В отчаянии аист закрыл глаза и сунул клюв под корягу, чтобы не уронить дрангоценное зернышко. Минуту он еще терпел, пока не потекли слезы и не потемнело в глазах. Тогда он раскрыл клюв, и золонтая маковка просверкнула в густую траву. Аист запрокинул голову на спину и принялся щелкать клювом, словно схватил горячего. (Именно с тех пор аисты всегда так делают, когда им очень смешно).

Каракатицы тем временем забрали на берегу мешок со смехом людским и ушли в волны. Вслед за ними, разразивншись диким гоготом, нырнул в глубины и Лупибей.

А старуха, воровато озираясь, сновала вдоль раковин, хвантала жемчужины горстями и совала себе за пазуху, в карманы.

– Теперь я богаче всех на свете...- бормотала она.
– Мои сокровища!

И тут появились лесные хулиганы. Лохматые, неопрятные, гривастые черти Шишига и Выжига даже среди нечисти в лесу пользовались дурной славой. Они были способны на любую выходку, без конца затевали со всенми скандалы и не проходило ночи, чтобы где-нибудь в лесу они не накуролесили. Другие черти не раз били их скопом, но это не помогало - наоборот, Шишига и Выжига после взбунчек с еще большим жаром и пылом принимались за новую пакость.

Вот и сейчас, обнявшись, напевая какие-то разухабистые песни без складу и ладу, черти вывалились на поляну и застынли, глядя на ведьму, настороженно присевшую у своих сокровищ.

– Кыш, кыш...- тихо сказала она.- Это мое, кыш! Ненчего пялиться, уходите...

Булавочные глазки ее горели такой злобой, что черти было попятились. Но старая закваска дебоширов и хулиганов тотчас взыграла в их темных душах.

– А ты чего гонишь?
– взъерепенился Шишига.
– Кунпила место, да?

– Я теперь весь лес куплю! И болото куплю, и горы подннебесные, и речки быстрые! Видите? Это мое богатство. Нет ему равного в мире! Выжига толкнул локтем Шишигу.

– Ишь, разошлась ведьма... Шишига в ответ лягнул Выжигу:

– Покажем ей богатство, а?

И оба проворно бросились к грудам жемчужин. Они принянлись пинать их, расшвыривать горстями, втаптывать в песок. Словно искры взлетали из-под кривых косматых ног! Жемчунжины сыпались в море с тихим бульканьем.

Ведьма сначала остолбенела, но лишь на миг. Затем, испунстив страшный вопль, обрушила на хулиганов свою клюку и проклятия. Она осыпала их хлесткими ударами - эхо разленталось в лесу, словно по тугим мешкам молотили. Но хулиганы только посмеивались да поеживались, будто их щекотали. Что для их дубленых шкур были старушечьи удары!

За минуту все было кончено - от сокровищ ведьмы не останлось и следа. Гнусно похохатывая, черти бросились улепетынвать в лес. За ними с воем мчалась карга, размахивая клюкой.

Тьма под деревьями сгустилась, но Остроклюв не спал. Он с нетерпением ожидал рассвета, чтобы найти утерянный смех золотоволосой девочки. В лесу гукали нечистые и лешие, по временам Дед Филин с тускло горящими глазами возникал и неслышно парил в воздухе, высматривая добычу.

Когда луна встала над головой Остроклюва, под ногами его неожиданно расцвел папоротник. Дрожащий алый свет разлился вокруг из-под широких листьев столетнего папоротника, которые трепетали при полном безветрии. Удивленный Остронклюв невольно отступил в сторону. Шарахнулся прочь Финлин - он не любил света и поспешил укрыться в чаще. Остронклюва ослепила яркая вспышка, и показалось ему, что разндался тихий колокольчиковый смех девочки. Но тут же нанступил мрак - листья папоротника, сомкнувшись, погасили свет.