Н а д я (тихо). А сам ты как считаешь?

Молчание.

Обо мне ты забыл, Леня? Ты ведь мне тоже нужен, ох, как нужен! Я уж без тебя теперь не могу!

З а н а в е с.

Две недели спустя.

Заводоуправление. Комната заводского комитета ВЛКСМ. Обеденный перерыв на заводе. В комнате М а л о з е м о в и Н а д я.

М а л о з е м о в (продолжая разговор). …Есть еще у нас адамовы, есть: для любимчика на все готовы! Но главная суть не в Адамове, суть — в Леониде.

Н а д я (негромко). И в Адамове тоже. А может, даже и в нем главная! (Пауза.) Вот я все думаю… Каким рождается человек: плохим или хорошим?

М а л о з е м о в. Это ты к чему?

Н а д я (продолжая мысль). Рождается просто дитя, младенец, а уж потом люди делают человека плохим или хорошим — те, кто его окружает. Верно?

М а л о з е м о в (нахмурившись). Вообще-то в принципе правильно: среда, влияние среды… Ого, вон ты с какой карты пошла… Хитра! Эх, посмотрю я — все вы, женщины, одинаковы. Для тебя тоже главное — Леонида вызволить.

Н а д я. Главное, а как же! Я и не скрываю.

М а л о з е м о в (сердито). Что же, выходит, и я виноват, милая, что твой Ленька таким оказался?

Н а д я (тихо). А вы разве не были его товарищем?

М а л о з е м о в (запальчиво). Ну и что, я был ему плохим другом, мало предан, зла ему в чем-нибудь желал?!

Н а д я. Так ведь Адамов ему тоже зла не желал…

М а л о з е м о в. Слушай, чего ты хочешь от меня? Силком меня сюда затащила — и выпытываешь, выпытываешь… Мне в столовую надо!

Н а д я. Пообедаете. Перерыв только начался. Все-таки про Леню вы мне так ничего и не сказали. Что он? Как он?

М а л о з е м о в. Не знаю! Не здороваюсь, не общаюсь! Мне с ним сейчас противно даже в одной комнате сидеть. И оставь меня в покое! Наши отношения с Ручьевым кончились, меня он теперь совершенно не интересует. Человек свою пользу заводу приносит — несомненно, большую пользу — ну и черт с ним! (Поспешно выходит из комнаты.)

Пауза.

Н а д я тоскливо бродит из угла в угол.

Б о г а т ы р е в (входит, увидел Надю). А-а, Надя, привет! Который день тебя жду! Присаживайся. Вот сюда, на диван, здесь удобнее… Ну, что надумала?

Н а д я. Ничего не надумала, секретарь. (Садится.)

Б о г а т ы р е в. Та-ак. (Садится против нее.) А все-таки надо решать. Надо. Ты знай, никто тебя не принуждает! Тебя и раньше никто не принуждал!

Н а д я (тихо). «Раньше, раньше»… Ты — друг! К кому же мне было прийти? Ты сам сказал: «Надя, если тебе трудно будет, если горе…»

Б о г а т ы р е в. Сказал. И сейчас говорю. Но ведь не одно только мое отношение заставило тебя прийти. Вернее, не оно было главным. Ты пришла, потому что не могла не прийти, не могла умолчать, скрыть правду! Я ведь тебя знаю лучше, чем ты сама себя знаешь! Ты настоящая комсомолка. Я тебя очень уважаю, Надя.

Пауза.

(Решительно.) Что наметили, то сделаем. В Совет спортивных обществ уже сообщено, в многотиражку материал дан, на очереди — собрание. (Мягко.) Надя, нужно выступить. Тебе все известно — сама видела, сама слышала.

Н а д я. Так мне что-то нехорошо, Павлик… Совсем я растерялась.

Б о г а т ы р е в. Это не растерянность. (После паузы.) Очень его любишь?

Н а д я медленно опускает голову, поникла.

Б о г а т ы р е в. Вижу, можешь не отвечать. (Вдруг кричит.) Но тогда тем более ты должна воевать за Леньку! Он не смеет быть подлецом! Никто не смеет быть подлецом, а уж он-то — подавно! Такой парень.

Н а д я. Его уговорили. Слабый характер у него оказался.

Б о г а т ы р е в. Не слабый характер. Своя рубашка у него ближе к телу оказалась! Поди, сядь с таким в окоп, если понадобится, — сядешь? Ты по-комсомольски рассуждай.

Н а д я (угрюмо). А он, кстати, не комсомолец. Мы и не имеем права требовать.