— Иногда, — призналась она. — Когда вы не прячетесь за своей тенью.

Дюпон не ответил сразу. Снова сделал глоток. Тепло отвара, словно отражение её слов, пошло по телу.

— Я давно не понимаю, какой я — без неё.

Серафина кивнула, потом тихо, почти неслышно сказала:

— А здесь… здесь вы немного другой.

Он хотел возразить. Хотел сказать, что это иллюзия, что она видит лишь маску, другую сторону той же самой тревожности, но не смог. Так как знал — она говорит правду. И это пугало больше, чем всё, что он видел за последние годы.

— Мне кажется, — продолжила Серафина после долгой паузы, присев у края веранды, — вы не просто тревожитесь. Вы боитесь. Но не за себя - за нас.

Голос её был ровным и спокойным, без упрёка. Она лишь констатировала то, что давно понимала, но только сейчас решилась сказать. Люк выдохнул — медленно, сдержанно, словно эти слова вытянули из него что-то тяжёлое, глубоко засевшее.

— Я слишком многое видел, чтобы не бояться за людей, — наконец сказал он. — За тех, кто верит, что новое будет лучше старого. За тех, кто не понимает, что в этой игре сильных слабым достаётся только кровь.

Серафина тихо покачала головой.

— А может быть, мы всё это понимаем. Просто устали быть слабыми.

Люк пристально посмотрел на Серафину. В её словах не было юношеской наивности, которую он так боялся увидеть. Там была сила. Упрямая, живая. Та, что не нуждается в оружии, чтобы выстоять, но умеет пробивать броню лучше любого выстрела.

— Ты не такая, как они, — произнёс Дюпон. — В тебе… нечто другое.

— Я просто родилась здесь, — сказала девушка. — И живу с тем, что у нас есть. Как и все.

— Но ты не такая, — настаивал он. — Ты помнишь, как смотреть. Не прячешь взгляд.

Серафина подняла глаза. Их взгляды пересеклись — медленно, без суеты, без попытки отвлечься. Дюпон почувствовал, как что-то внутри сдвинулось, дрогнуло — не резко, но заметно.

— Мне иногда страшно, — сказала она неожиданно. — Когда вы смотрите вот так. Словно ищете во мне спасение. Или напоминание. Я не знаю, смогу ли быть тем или другим.

Дюпон не сразу ответил. Только поставил кружку на пол рядом с креслом и прислонился к спинке, подняв глаза к звёздному небу.

— Я и сам не знаю, что ищу, — признался он. — Может быть просто место, где можно забыться. Хоть на минуту.

— Тогда оставайтесь, — тихо сказала Серафина, и в этом «оставайтесь» было больше смысла, чем в любом политическом манифесте. Не требование. Не мольба. Просто возможность.

Дюпон опустил взгляд обратно на девушку. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах пряталось что-то, чего он не мог показать даже себе. Люк не прикоснулся к ней, не произнёс ни слова. Но Серафина поняла. Они оба поняли. Между ними не было обещаний, не было касаний, не было слов любви. Только взгляд. Долгий, честный, неподдельный.

Он медленно встал и направился к двери. Серафина же осталась сидеть, глядя ему вслед.

За домом, за покосившейся стеной с прислонёнными мотыгами и деревянными ящиками, начинался двор — заросший, неровный, освещённый только лунным светом и отблесками из кухни, где Мари, должно быть, ещё мыла посуду, напевая себе под нос. Ночь была тяжёлая — не по погоде, а по настроению. Даже ветер, обычно шумевший в листве, сегодня шёл глухо, словно не хотел мешать.

Люк вышел, как бы случайно. На самом деле — намеренно. После разговора с Серафиной ему нужно было отстраниться, перезагрузиться, и он знал, что Жоэль где-то рядом. Юноша всегда выходил после еды — работать руками, проверять хоздвор, рубить дрова или просто смотреть в темноту. Так проще думать. Так поступали все мужчины, когда было слишком много слов за столом.

Жоэль действительно был там. Сидел на перевёрнутом ящике у груды связанного хвороста, в одной руке — мачете, в другой — короткий кусок дерева, который он методично строгал. Его лицо, освещённое боковым светом, казалось жёстче и угловатее, чем обычно. Молодость уступала место зрелости — не по годам, а по обстоятельствам.

— Можно? — спросил Дюпон, не подходя слишком близко.

Жоэль не сразу ответил. Но жестом указал на бревно рядом.

— Здесь место для всех, кто не спит.

Люк сел, медленно, по-военному. Некоторое время оба молчали. Деревня вокруг затихала — кое-где стрекотали насекомые, за забором закашлялся козёл. Потом — снова тишина.

— Ты хочешь говорить? — наконец спросил Жоэль, не поворачивая головы.

— Я хочу понять, — ответил Дюпон. — Тебя. Генерала. Всё это.

— Понимание приходит слишком поздно, — резко сказал Жоэль. — Когда уже всё решено.

— Или слишком рано, — парировал Люк. — Когда ещё можно что-то изменить.

Жоэль усмехнулся — сухо, почти беззвучно. Он отбросил кусок дерева, воткнул мачете в землю рядом и наконец повернулся к Дюпону. В его глазах была усталость от постоянного внутреннего напряжения, накапливавшегося годами.