«Ну е-маё, опять зациклился на этих уличных разборках», — с досадой подумал я.

Даже перекидывание ледяного свертка из руки в руку не помогало отвлечься. «Надо быстрее приготовить эту ледышку, поесть и поспать перед тренировкой». А вечером, скорее всего, ждала смена на фабрике. Потом понедельник — пробежка, занятия в техникуме, тренировка, цех с трансформаторами… И так до следующих выходных.

Войдя в общагу, я поднялся на свой этаж. Открыв дверь комнаты, увидел неслыханное — Генка еще спал, причем без Жени, той самой светленькой девочки, подруги Ани, которую за глаза называли «Лампочкой».

«Ну, поехали», — подумал я.

«Несправедливо как-то — кто-то и еду добыл, и потренировался, а кто-то дрыхнет». И в лучших традициях Дона Корлеоне и его «конской головы», я засунул сверток с курицей под одеяло к спящему Гене.

Встав посреди комнаты, я торжественно положил правую руку на грудь словно американский футболист и запел:

— Союз нерушимый республик свободных

— Сплотила навеки Великая Русь.

— Да здравствует созданный волей народов

— Единый, могучий Советский Союз!

— Славься, Отечество наше свободное,

— Дружбы народов надежный оплот!

— Партия Ленина — сила народная

— Нас к торжеству коммунизма ведет!

— Ты че, блин, офанарел?! — взвыл Гена, вскочив на кровати. Его голый торс нащупал морозную свежесть курятины. — А-а-а, сука, что это?!

— У меня к тебе важный вопрос есть! — выкрикнул я, в то время как пакет с мороженой курицей с грохотом упал на деревянный пол.

— Ты что, выпил с утра?! — не понял Гена, потирая глаза.

— Почему у Жени кличка «Лампочка»?

— Сука! Ну нельзя же так пугать — гимном! И что это за дрянь на полу?!

— Варианты ответа: А — «Золото партии», Б — замороженная курица на обед, — предложил я, больше ничего не придумав.

— Выбираю «золото партии»! — фыркнул Гена. — А Женька — «Лампочка», потому что у нее отец Илья. «Лампочка Ильича», понял? Ты что, только вчера с Курска приехал?

— Ты знал, что меня за глаза «Медведем» кличут? — продолжил я пытать гену вопросами.

— Ну, знал.

— А че молчал?

— А ты в поезде на миелофон отреагировал так, что я с твоими новыми талантами решил лишний раз не провоцировать. — Гена зевнул и потянулся. — И, судя по курице в постели и утреннему гимну, твоя болезнь после удара в Тамбове прогрессирует.

— У нас в комнате радио нет, и на кухне тоже, — сказал я. — Может, под гимн веселее просыпаться на тренировку будет?

— Саш, ты его на кухне сам втихаря сломал! — возмутился Гена. — И говорил как раз обратное — мол, нафиг этот гимн каждое утро слушать!

— Дела… — многозначительно протянул я.

— Забыл, да? А я никому тебя не сдал, а ты мне курицу под бок и гимн орать! — обиделся Генка, все еще не до конца проснувшись.

— Ген, ее надо как-то разморозить, — серьезно сказал я.

— Берешь на кухне раковину, затыкаешь тряпкой, заливаешь горячую воду, — снова обрел чувство юмора Гена. — Туда кладешь курицу и тихонько напеваешь ей на ухо свой гимн.

— Личный гимн Саши Медведева? — уточнил я.

— Сань, делай что угодно, только дай поспать еще полчасика.

— Добро победит зло, — кивнул я на прощание.

Подобрав сверток и закинув рюкзак под кровать, я направился на кухню. Технология была проста: сначала «купание» ледяного свертка, потом кипячение воды, добавление соли, разделка тушки и собственно готовка.

Сняв часы, я взял тряпочку с раковины, прополоскал ее и, заткнув слив, наполнил раковину кипятком, спасибо, что пока не отключили. Осторожно опустил туда курицу. Кухня постепенно наполнялась людьми: кто-то жарил яйца, кто-то варил макароны. Со мной здоровались, интересовались, что я буду готовить из курицы — суп или что-то еще. Я уклончиво отвечал, что «мы» пока не определились и подождем, пока курица сама решит, кем ей стать. К счастью, раковин было несколько, и другие студенты могли мыть посуду, не дожидаясь, пока я закончу свои манипуляции.

Не дожидаясь полной разморозки, я разделал тушку ножом, затем забросил все в кастрюлю и поставил на плиту. Заведя будильник на тридцать минут, я встал на стражу у кастрюли — студенты народ любопытный, и каждый заглядывал, интересуясь, почему я варю суп с утра. В конце концов я устал отвечать и просто нумеровал вопросы: «Братух, ты шестой, кто спрашивает про суп!», «А ты седьмой!»

Когда время вышло, я вернулся в комнату с двумя вилками.

— Вставай, проклятьем заклейменный! — громко провозгласил я, кажется, цитируя Пушкина. Поставив кастрюлю на стол, я положил вилки перед Геной и собой.