– Мы поговорим об этом позже, – загадочно ответил он. – Расскажите мне о своей работе.

Я рассказал ему о своих задумках касательно фильмов, которые будут сняты в будущем. Он слушал с большим интересом.

– Я представляю себе кинопостановку, выходящую за рамки всего, что делается сегодня, – сказал я, – и все же такую, что была бы возможна сейчас, если бы нашелся кто-то, способный ее создать. Изображение со звуком и цветом, точно воспроизводящее обычную жизнь вокруг нас, ее оттенки и голоса, даже шум города или проезжающих по улице машин, или мальчишек-газетчиков, выкрикивающих результаты дневных игр – всё живое и естественное. Моя картина была бы настолько тщательно построена, что проектор можно было бы остановить в любой момент, и на экране застыла бы сцена, столь же гармоничная по дизайну, композиции и колориту, а также столь же мощная по ощущениям, как картина Рокуэлла Кента [2] . – Помолчав, я добавил: – И я бы отдал почти все, если бы мог снять её сам.

Мельбурн посмотрел на меня участливо и задумчиво.

– Вероятно, это возможно, – сказал он через некоторое время.

– Что вы имеете в виду, мистер Мельбурн?

Он затянулся сигарой и задумался.

– Это не то, что я мог бы объяснить вам с ходу, – сказал он. – Это странно и ново. К этому нужно подготовиться.

– Я готов вас выслушать, – сказал я с живым интересом.

Он улыбнулся.

– Пожалуй, мне лучше рассказать вам немного о своей жизни.

– Продолжайте, – коротко ответил я.

– Когда я был мальчишкой, у меня были идеи, очень похожие на ваши, – начал он свой рассказ. – В старших классах школы и колледже я считал себя художником. Я был хорошим музыкантом, увлекался живописью и литературой. Однако я хотел вернуться к работе в аспирантуре, и что-то привлекло меня в науке. Я отложил изучение математики до окончания университета, но обнаружил, что она меня увлекла. И еще мне была интересна физика.

– Пока я учился в магистратуре и докторантуре, я чувствовал потребность в каком-то занятии, объединяющем все разнородные стороны моей натуры. В чём-то, что дало бы мне шанс стать одновременно и художником, и человеком науки. Это было четверть века назад. Кинематограф и фонограф только начинали привлекать внимание публики. Казалось, они обеспечивали именно ту сферу деятельности, в которой я чувствовал потребность.

– У меня была во многом та же идея, что и у вас, за исключением того, что не было никаких открытий, подкреплявших ее – ни цветной фотографии, ни метода согласования звука и изображения. На самом деле, ни кино, ни фонограф еще не рассматривались как нечто большее, чем игрушка. Но, как и у вас, у меня было видение. И энтузиазм. И острое желание творить.

– После получения диплома я принялся за работу с почти аномальной интенсивностью. Имея достаточный доход, чтобы жить так, как я хотел, я оборудовал свою лабораторию и сосредоточился на том, чем хотел заниматься. Я потратил на это годы. Я отдал свою молодость – или, по крайней мере, лучшие ее моменты – этому занятию. Задолго до того, как звук и цветное изображение стали коммерчески востребованными, я разработал аналогичные процессы для себя. Но это было не то, чего я хотел. Настоящая цель была за пределами моего понимания, и я не представлял, как ее достичь.

– Я работал лихорадочно. Я думаю, что, должно быть, довел себя до исступления, до безумия. Я не общался с людьми и стал ожесточенным и подавленным. Однажды мои нервы не выдержали. Я разбил всё в своей лаборатории, все модели, всё оборудование, сжег планы и бумаги, над которыми трудился годами.

– Мой врач сказал, что я должен отдохнуть и восстановить силы. Он сказал мне, что я должен снова заинтересоваться повседневной жизнью, людьми и неодушевленными предметами. Поэтому я уехал. Следующие несколько лет я путешествовал. Я отстранился от всего научного и с головой окунулся в повседневную жизнь. Буквально за одну ночь я стал искателем приключений, пробуя на вкус новые ощущения с тем же пылом, с каким когда-то отдавался своей работе. Я вернулся к искусству, к живописи, литературе и музыке. Я стал знатоком вин, еды и женщин. Я экспериментировал с жизнью.

– Однако мало-помалу интерес к этому исчез. Я устал от своего дилетантства. И в конце концов я обнаружил, что, даже когда я путешествовал по миру и познавал его удивительные ценности, мой разум незаметно, подсознательно размышлял над старой проблемой. Перемены в моей жизни расширили мой кругозор, дали мне более глубокое понимание, необходимое для выполнения моей задачи. В конце концов, я вернулся к ней с новыми силами. С большей энергией, и с большим здравомыслием.

Мельбурн сделал паузу. Почувствовав, что ему чего-то не хватает, я принес ему хайболл и один захватил для себя. Он попробовал его с озадаченным выражением лица.

– В наши дни это называют виски! – рассеянно, со спокойной иронией заметил он.

Я хотел услышать продолжение его рассказа.

– Продолжайте свой рассказ, сэр, – попросил я его.

– Остальное довольно просто, но именно там и заключается вся суть повествования. Видите ли, мне пришлось пересмотреть подход к своей работе, и я взглянул на неё с новой стороны. К тому времени беспроводная телеграфия получила широкое распространение, и многие ее особенности привлекли меня. Однако, обладая знаниями, приобретёнными мной за первые годы лихорадочных экспериментов, я смог выйти далеко за рамки того, что было сделано в последнее время с радио.

– Я использовал систему, во многом отличающуюся от коммерческого радио. Сейчас у нас нет времени вдаваться во все подробности – я расскажу вам их позже, ведь они связаны со многими техническими аспектами, которые до сих пор держатся в секрете. Будет достаточно, если я объясню, что моей целью было разработать и объединить методы, позволяющие воздействовать на каждый из органов чувств так же, как радио воздействует на слух. Телефотография была самой простой задачей – остальные требовали почти сверхчеловеческого труда.