— И что предлагаешь? — спросил Седов сквозь зубы. — Есть правила…

— Если не нарушаешь правила, для чего ты дал мне наводку? — спросил я. — А я же через твоих знакомых пацанов его нашёл, и он к ним подходил, они его видели, но ума хватило не идти сюда. Деньги предлагал, конфетки давал, — я показал на вазу. — Ты же всем платишь после съёмок, да, мразь?

Барсуков отчаянно закивал.

— Он же считает, что им не навредил, что даже помог подзаработать, — произнёс я. — Мы для него бандиты, а себя он считает честным и добрым человеком. Прикинь, опер? И когда его отпустят, он уничтожит улики, а потом пойдёт на улицу и найдёт новых. Он не остановится никогда.

Я глянул на Костю, но тот и сам понимал, что я не просто так давлю на болевые точки опера. Тот и сам видел всё.

Седов опустил голову, посмотрел на альбом, потом резко поднялся и выхватил пистолет.

Но целился не в нас. Флажок предохранителя щёлкнул, а ствол нацелился прямо в лицо Барсукову. Тот заорал так, что стало слышно через кляп.

Но выстрела не было. Костя положил руку на пистолет и легко его забрал, просто потянув его в сторону вместе с кистью, легко вывернул. Не дело это, быстро поймут, кто стрелял — всё табельное оружие отстреливается, найти ствол, из которого выпустили пулю, будет легко, а заодно и его владельца.

Седов уставился на Костю с бешенством и собрался было кинуться на него.

— Постой! — громко сказал я. — Возьми это.

Он со злостью уставился на меня, а я подал ему пакет, что лежал рядом со мной. Внутри — наган, приготовленный вчера Костей для этого дела. Мушка спилена, вокруг ствола на проволоку и пластырь примотана обрезанная пластиковая бутылка, в которой был масляный фильтр.

Это самодельный глушитель. Для револьвера штука почти неэффективная, но у наганов была особенность в конструкции и ещё длинная гильза, которая скрывала пулю целиком, что давало хоть какую-то возможность стрелять с глушителем. Полностью звук не уберёт, но нам и не надо. Хватит и этого.

Седов взял револьвер с таким видом, будто вообще видел оружие впервые, и уставился на нас всех по очереди.

— Вот чё вы меня сюда притащили. Повязать на крови, — мрачно проговорил опер.

— А это ты сам решаешь, — сказал я. — Мы же только предлагаем тебе варианты. Можешь уйти, оставив всё нам, потом приедешь на труп по вызову. Можешь попробовать дать делу официальный ход, но ничего не выйдет, как я и говорил. Я уже сказал тебе много, пытаться разжалобить и про детей напоминать не буду. Ты и сам всё видишь. Решай! — я сел поудобнее.

— И кого вы гасите? — спросил он. — Вы же не только за ним пришли, другие были же, да?

— Только тех, кто думает, что им ничего за это не будет, — хрипло сказал Глеб. — Решай сам, Артём Сергеич. Но кинотеатр сегодня точно закроется. Пишите письма, да не поможет, закрыто навсегда.

Барсуков снова замычал со своего места, но на него никто не смотрел. Костя Левитан сложил руки, он разволновался, и говорить сейчас толком не мог.

— У нас фирма, — произнёс я. — А наши клиенты — те, кого ты засадить не сможешь никогда, Сергеич. Или для кого тюрьма — дом родной. Много таких видел? Лично я — да. Со всеми не разберёшься, но кого-то, самых наглых, мы зацепим. Да и мы редко сами встреваем. Куда чаще — они друг друга гасят сами. Вот как недавно Рустемов прикончил двоих сообщников, или как кто-то хлопнул Зиновьева.

— Вот оно чё было, — Седов хмыкнул.

— Или ты помнишь те немнухи, про грабежи женщин и следы ударов молотком? — спросил я и заметил узнавание в его глазах. — Разве ты не думал, что это серия? И задай вопрос, почему эта серия больше не продолжается?

— Серия была? — устало спросил он. — Кто-то их долбил?

— Сам слышал. Вот, я перед тобой открылся целиком, — я развёл руки. — Теперь уязвим, но это я говорю только тебе. Потому что знаю, что ты такой же, как я. Что спать не можешь долго по ночам, ворочаешься, зубами скрипишь от досады, а нихрена сделать со всем этим не можешь. А когда просишь кого-то дать показания, ты же понимаешь в глубине души, что если не выйдет засадить злодея, то свидетелю отомстят. Разве я не прав? Ты об этом не думаешь?

Думает, я знал, о чём он думает, потому что сам думал об этом ночами большую часть своей сознательной жизни.

Седов смотрел на меня долго, почти не мигая, я его взгляд выдерживал. Мы молчали, а на вопли Режиссёра внимания никто не обращал. В любом случае он свою роль сыграл и больше нам не нужен.

Старый опер закурил, отошёл к раковине, чтобы пепел ссыпать в слив. Курил долго, о чём-то думал. А потом мимоходом, как бы невзначай, он вскинул оружие.

— М-м-м! — издал Режиссёр свой последний вопль, пуча глаза.

Пф-ф!

А громкий звук, но всё равно не такой, как выстрел без глушителя, да и свалившийся вместе со стулом Барсуков грохнулся громче.

Даже если кто-то и услышит через стены, то не поймёт, что это был выстрел. Подумают, что, может, покрышка где-то лопнула или лампочка, или кинескоп телевизора кто-то разбил на помойке. Не такой это резкий звук, чтобы напугать.

Вся конструкция с глушителем повисла на стволе. Опер протёр платком деревянную рукоятку и спусковой крючок, но больше для того, чтобы успокоить себя, всё равно отпечаток оттуда хрен снимешь.